«Но до конца да соблюдите истинную веру»

(Из истории сухиничского единоверия)

 

 

Озадачил сухиничских купцов-старообрядцев октябрьский 1854 года императорский указ.

Он обязывал всех лиц торгового сословия предъявлять при объявлении гильдейских капиталов справку о принадлежности к синодальному вероисповеданию или единоверию. Только в этом случае они сохраняли купеческое звание и сословные привилегии. А тот, кто был старообрядцем и не желал изменить вере отцов, мог пользоваться купеческим свидетельством на временном праве или низводился в мещане.

Что делать?

Сухиничские купцы подали калужскому губернатору проше­ние: хотим, мол, перейти в единоверие и присоединиться к при­ходу единоверческой церкви Сошествия Святого Духа, что в Ка­луге — верстах в восьмидесяти от безуездного торгового городка. Расчет был прост. Единоверческий храм далеко и синодальные священники редко будут ездить в Сухиничи[1].

Ходатайство о присоединении к единоверию и гильдейских свидетельствах легло на стол калужского губернатора Петра Бул­гакова в конце декабря 1854 года. Его превосходительство пред­писал сухиничской ратуше выдать свидетельства всем, чьи имена и фамилии стояли под прошением. Таковых было 58 человек[2].

Но вскоре оказалось, что из этих 58 купцов и зажиточных мещан 40 числятся в синодальном православии и по закону они не имеют права перейти в единоверие. Перечеркнуть же губер­наторский указ было уже поздно. Гражданская власть упросила духовную закрыть на таковое нарушение глаза, присоединив к единоверию всех просителей. Калужская консистория предприня­ла попытки увещать сухиничских купцов. Однако лишь трое из сорока согласились числиться в господствующей церкви. Осталь­ные решительно заявили, что хотят быть единоверцами[3].

Посещая Сошественский храм в Калуге, сухиничане завели знакомство с тамошним уставщиком Григорием Михайловичем Глинкиным[4]. Тогда, в 1855 году, ему было 60 лет (по другим дан­ным — чуть более 50). Коренной старообрядец, Глинкин родился в посаде Клинцы Черниговской губернии (ныне Брянская область). Принадлежал к мещанскому сословию. В 1845 году принял еди­новерие, а с 1851 состоял уставщиком при калужской единовер­ческой церкви Сошествия Святого Духа. Вдовец, он имел троих взрослых детей. Судим и штрафован не был[5].

Глинкин и сухиничские купцы нашли общий язык легко. К единоверию у них не лежала душа. Убедившись, что Григорий Михайлович — человек умный, начитанный и твердо верующий, сухиничане упросили его принять духовный сан и тайно служить в старообрядчестве под маской единоверия. Глинкин согласился[6].

В феврале 1855 года от купечества Сухиничей последовала на имя местного городского головы бумага, где оговаривались ус­ловия учреждения в безуездном городе единоверческого храма. Было отмечено, что для начала приход составит минимум 426 душ, затем за счет притока новых людей увеличится, а священни­ка и причт единоверцы выберут из своей среды по собственному усмотрению.

О намерении учредить в Сухиничах единоверческий приход купцы известили и калужского губернатора. Они донесли, что их церковь будет каменной, пока же ее не возвели, просили разреше­ния перестроить под храм старообрядческую моленную, издавна в городе существовавшую, а священником иметь уставщика Глин­кина[7].

Просьбу сухиничан губернатор переправил епархиальному ар­хиерею — епископу Калужскому и Боровскому Григорию (Миткевичу). Тот сразу согласился на перестройку моленной. Но Глин­кина рукополагать не захотел и, оттягивая время, запросил на то особого разрешения в Синоде[8].

В декабре 1855 года Синод дал добро.

А пока суд да дело, заподозрив неладное, калужский преос­вященный послал Григория Михайловича в июле того же года вместе с младшим священником единоверческой церкви Сошес­твия Афанасием Розановым в Сухиничи. Цель — наблюдение за перестройкой моленной и совершение треб. Однако сухиничские единоверцы отказались исполнять требы у Розанова. Объяснили они это тем, что кроме Глинкина ни к какому другому священни­ку обращаться не желают[9].

Кратенькие сведения о Розанове хранят клировые ведомости по церквям Калуги. В 1844 году окончил курс богословских наук в Калужской духовной семинарии. В 1846 рукоположен к Ни­китской церкви села Казаринова Малоярославецкого уезда (ныне района). В 1853 переведен в губернский центр к единоверческому храму Сошествия. С годами отец Афанасий дослужился до долж­ности благочинного. Имел награды: набедренник и бархатную фи­олетовую скуфью. В январе 1890 года он благополучно уволился за штат по старости и болезни. Синод назначил ему пенсию: 130 рублей в год[10]. Иными словами — перед нами типичный синодаль­ный священник, и по образованию, и по духу, и по карьере. Пол­ная противоположность Глинкину.

Время шло. Гражданское начальство губернии, испытывая дав­ление из Министерства внутренних дел, стало торопить консисто­рию с рукоположением Глинкина в сан. После благословения из Синода осталась лишь одна формальность: получить от Чернигов­ской казенной палаты справку, что для вступления клинцовского мещанина Глинкина из поданного сословия в духовное нет ника­ких препятствий.

Справка эта пришла в Калужскую консисторию 12 марта 1856 года[11]. 20 марта единоверческого уставщика привели к присяге. На следующий день он был посвящен в стихарь и произведен в иподиаконы при калужском Троицком соборе. 23 марта Глинкина поставили во диакона, а 24-го — в священника[12]. Древний «Чи­новник» для своего рукоположения Григорий Михайлович принес сам[13].

Нигде не служа ни одной литургии, Глинкин отправился в Су­хиничи и 31 марта донес епископу, что был принят прихожанами «благосклонно и приятно»[14].

Полтора месяца спустя, 11 мая, отец Григорий освятил в Сухиничах единоверческую церковь в честь Покрова Богородицы.

«...Немудрено, что в память знаменитой в расколе ветковской Покровской церкви», — писал в 1885 году по этому поводу ис­следователь сухиничского единоверия С. Марков. Из его книги, которая так и называется: «Сухиничские единоверцы», известно и местонахождение храма: «среди мучной площади, в конце»[15].

Учреждение в городе нового храма и появление единоверческо­го батюшки раскололо сухиничских старообрядцев. Многие отка­зались принимать единоверие даже формально, для вида.

Лидерами противоединоверческой оппозиции стали бывший уставщик сухиничской старообрядческой моленной (это ее пере­строили под церковь) Василий Иванович Клочков и купец Федор Андреевич Ульянов[16]. Они призвали не подчиняться Глинкину и обходить Покровский храм стороной. Слова их имели успех. И немалый. «Многие из тех, кто обратил готовность из раскола обратиться к единоверию... оставив былую мысль свою, один за другим стали по-прежнему возвращаться в раскольнические мо­ленные», — доносил в губернское правление сухиничский городс­кой стряпчий. И еще предупреждал, что очень многие посещают единоверческую церковь лишь для видимости[17].

Стряпчий предлагал принять меры против Ульянова и Клочко­ва. Последнего он советовал выслать из города, воспользовавшись тем, что его билет на жительство находится в палате уголовного суда[18]. Клочков там проходил по уголовному делу о «совращении в раскол», а приписан был в мещанство стародубского посада Во­ронок (ныне Брянской области). «Действовать по моему доношению необходимо с особенною быстротою, — бил стряпчий в коло­кола, — ибо всякое замедление послужит в пользу вооружившихся противу единоверия»[19].

В Государственном архиве Калужской области хранятся неко­торые дела о Клочкове и Ульянове. О судьбах этих людей — чуть ниже.

Беда Глинкина в том, что многие сухиничские старообрядцы не признали его своим, и он долгое время оставался «никонианс­ким» священником, рукоположенцем синодального архиерея. Его сочувствие старообрядцам и попытки перейти в древлее право­славие никакой роли не сыграли. Глинкину не верили. Считали его врагом. Отец Григорий оказался меж двух огней: меж старо­обрядцами, которые не пошли ради своих меркантильных инте­ресов в единоверческую упряжку, и собственным епархиальным начальством. Ведя двойную игру, Глинкин принял на себя обя­занности государственного служащего в рясе: «все насматривать и епископу доносить», сообщать об инакомыслящих, о всем, по его мнению, подозрительном, что происходит в районе его жительс­тва[20]. Выхода у Глинкина не было. И ему случалось доносить на старообрядцев, которые противостояли ему. На старообрядцев, с которыми он мечтал быть в единстве веры...

Сразу после освящения Покровской церкви Глинкин предпри­нял две попытки порвать с синодальным вероисповеданием. В 1856 году он с несколькими прихожанами отправился в Тулу к «отцу Павлу» (Павел Тульский?), «чтобы обряд исполнить вполне и очистить совесть». Но замысел этот провалился. Павел не при­нял Глинкина на исповедь и отказался присоединить его. Он «та­кой показал на нас зверской образ, что мы не знали, как и отойти от него, и сколько мы его ни просили.., все наши прошения оста­вались втуне. Тогда мы заплакали горько, да и пошли от него», — вспоминал отец Григорий в одном частном письме[21].

Вернувшись, Глинкин сделал очередную попытку «обратиться к австрийскому священству». Подробности ее не ясны. Этот шаг был тоже безуспешен[22].

Кроме этих двух неудач уготовано было отцу Григорию еще одно испытание, после того как он приступил к священническим обязанностям.

В 1856 году на светлой седмице Глинкин обходил дома при­хожан, отсутствовавших на пасхальном богослужении. Таковой обычай сейчас не имеет распространения, поскольку верующие живут далеко от храма и вперемешку с неверующими. А до на­чала гонений советского времени эти обходы были делом обяза­тельным. Священнослужитель, идущий в сопровождении причта с иконами и крестом по приходским дворам, прообразует собою Ангела, благовествующего Воскресение Господне и возвещающего радость этого праздника. Однако перед Глинкиным многие двери в тот день оказались закрыты. Единоверческого священника не пустили на порог — запрет общаться с еретиками.

Обо всем случившемся последовали донесения в губернское правление от городского стряпчего и сухиничского надзирателя. Глинкин оказался в ситуации, заставляющей и его доносить[23].

Происшествие наделало немало шума и стоило отцу Григорию многих тревог. Ему, ищущему способ присоединиться к старообрядчеству, приказали вразумлять не принявших единоверие и до­носить о тех, кто выступает против него[24].

Не пожелавшие идти в синодальной упряжке старообрядцы лишились моленной. Новое молитвенное здание построено было в Сухиничах лишь в 1860-х годах, а до этого собираться прихо­дилось для богослужения у кого-то на дому. В городе возникло несколько домовых моленных[25].

Минул жестокий для Глинкина 1856 год. Сменилась власть. Новый император Александр II не считал необходимым пресле­довать старообрядцев так сурово, как его предшественник. Од­нако Григорий Михайлович не получил облегчения. Ведь он по- прежнему оставался никонианским попом. Главным стремлением отца Григория было в ту пору сохранить за старообрядцами-единоверцами храм и, присоединившись к Церкви Христовой, как называли себя старообрядцы, приемлющие священство, свободно вести в нем службу.

В ноябре 1857 года прихожане Глинкина выступили с хода­тайством перед епископом Калужским и Боровским Григорием. Заключалось оно в том, чтобы единоверцам было дозволено со­вершать браки в Покровской церкви с лицами господствующего вероисповедания с последующим включением их в списки еди­новерцев. На основании «Правил единоверия» епископ Григории — строгий блюститель порядков государственной церкви — отка­зал сухиничанам. Тогда от них последовало второе аналогичное прошение, уже на Высочайшее имя — императору. Его разбира­тельство растянулось на несколько лет и завершилось отказом[26].

Наступил 1863 год — переломный в судьбе Глинкина. В июне единоверческий священник отправился в Троице-Сергиеву лавру. Путь лежал через Москву. Зная, что в городе находятся еписко­пы Белокриницкой иерархии, отец Григорий решил использовать этот шанс присоединиться к их омофору. Прихожане одобрили его план, написали просительное письмо. С Глинкиным поехал еще один человек — сопровождающий[27].

В Москве сухиничских единоверцев свели с архиепископом Антонием (Шутовым). «Он принял нас как истинный пастырь и служитель Христов, и поговорил с нами ласково, по-отечески, — вспоминал Глинкин в частном письме, — потом оставил нас но­чевать и занимался со мною разговором до 11 вечера, а между разговорами он послал собрать прочих епископов для совету»[28].

Глинкин и его прихожанин ночевали одни. Совет епископов со­стоялся той же ночью. На следующий день в пять утра архиепис­коп Антоний пришел вместе с епископом Савватием (Левшиным) Сибирским к Глинкину и сообщил решение совета:

— Отец Григорий, мы собором тебя, по благодати, данной нам от Бога, прощаем. И по совету общему приемлем в число паствы нашея. Поди со владыкою и принеси покаяние перед Богом о сво­ем падении[29].

22 июня 1863 года в доме московского купца Ивана Бутикова Глинкин был принят на духовную исповедь и по чиноположению присоединен епископом Савватием к Церкви Христовой с сохра­нением сана. На следующий день отслужил литургию вместе с владыкой[30].

Однако присоединение Глинкина мало что изменило в Сухиничах. Эхо «Окружного послания» отозвалось и в этом городке. Некоторые из прихожан Глинкина перешли на сторону «противоокружников». В городе возникли два враждующих лагеря. Теперь Глинкин подвергался постоянным нападкам со стороны древлеправославных христиан, не принявших «Окружного послания». Однако он находил силы мужественно, с благодарностью прини­мать и переносить обиды[31].

После присоединения Глинкина борьба сухиничских едино­верцев за независимость от епархиального начальства приняла новый, более острый оборот. Обусловлена она была, с одной сто­роны, ослаблением гонений, с другой — тем, что Глинкин уже канонически перестал быть единоверческим священником. Оче­редной ход сухиничан показывает, что они остались по сути своей теми же, кем и были — самыми убежденными старообрядцами. Семя единоверия не принесло в Сухиничах плода. Духовная почва для него оказалась здесь непригодной.

Во второй половине 1863 года сухиничские единоверцы подали прошение в министерство внутренних дел: пусть Глинкина выве­дут из подчинения епархиальному архиерею, а метрические книги разрешат им подавать в местное смотрительское правление, как заведено для старообрядцев. В случае отказа сухиничане испра­шивали дозволения обращаться к священникам Белокриницкой иерархии[32].

Прошение это переслали из МВД через Калужское губернское правление в духовную консисторию (сентябрь 1863 г.). Епархи­альное духовенство, заглянув в «Правила единоверия», отказало в ходатайстве[33]. И перешло в контрнаступление. Весь шквал атак обрушился на Глинкина. У отца Григория и его прихожан оста­лась одна надежда законным способом обрести независимость: на второе ходатайство, поданное на Высочайшее Имя.

В октябре 1863 года Глинкин получил от епископа Григория два запроса. Первый: известно ли ему о ходатайстве прихожан и сочувствует ли он их просьбе?

Глинкин не стал лукавить, признался, что желание единовер­цев ему ведомо и «сочувствие» его с прихожанами «единодуш­ное»[34].

Вторым запросом было: почему Глинкин за весь 1863 год ни разу не был на исповеди, а его домашние не исповедовались и не причащались?

Отец Григорий сообщил, что, поскольку прихожане хотят на­ходиться на правах старообрядцев и ждут решения по этому по­воду, то он и его домашние не могут противиться общественному желанию[35].

«По каким побуждениям и в каких видах, и на основании ка­ких правил апостольских или святоотеческих пришел в едино­душное желание с прихожанами своими выйти из-под влияния своего епархиального архиерея и рукоположителя...» — гласил третий запрос преосвященного. Уклоняясь от переписки, Глин­кин ответил, что болен, что объяснить ничего не может, просит простить. К письму отец Григорий приложил заявление об уволь­нении за штат по старости и слабому здоровью[36].

Епископ отказал. Духовное начальство знало, что Глинкин не настолько слаб, как он о себе доносит. Справедливо полагая, что отец Григорий, увольняясь, преследует цель свободно священс­твовать у старообрядцев, консистория поручила благочинному единоверческих церквей Андрею Смирнову провести по сему по­воду дознание, Глинкину сделать внушение и прихожан его тоже наставить на путь истинный. Глинкин отказался говорить со Смирновым. Объяснение он представил письменно. Сухиничские единоверцы тоже заявили, что не желают подчиняться епархиальному архиерею[37].

В ответ Глинкину через того же Смирнова было передано, что­бы не ждал увольнения. Ему напомнили 31-е апостольское правило: «Аще который пресвитер, презрев собственного епископа отдельно собрания творити будет, и олтарь иный водрузит, не об­личив судом епископа ни в чем противном благочестию и правде да будет извержен...»[38].

Глинкин только возразил: «Противного 31-му правилу ниче­го не творю». И открыто продекларировал свою позицию: «Мы приемлем старые книги прежних пяти патриархов, в которых употребляется крестное знамение двуперстного сложения, так­же и брадобритие воспрещается, а в новых книгах употребляется трехперстное сложение и брадобритие не воспрещается, по этому случаю и не можем быть под властью духовной (новообрядческой. — В.Б.), поелику противно совести нашей, а желаем быть, как предки наши находились, так и мы»[39].

В начале 1864 года сухиничские единоверцы представили свои метрические книги в городскую полицию, как полагалось для старообрядцев. Затем Глинкин передал благочинному единовер­ческих церквей А. Смирнову клировые ведомости и сообщил, что община не желает иметь скрепленную и прошнурованную кон­систорией обыскную книгу. В марте того же года отец Григорий отказался получать окладное жалование. Этот поступок он моти­вировал тем, что ожидает решения вопроса о Покровской церкви от высших властей империи[40].

Чтобы понять, какой лежал в то время груз ца плечах Глинки­на, нужно иметь в виду, что борьба с епархиальным начальством за независимость Покровского храма была, выражаясь военным языком, лишь одним фронтом «боевых действий». Приходилось противостоять и «противоокружникам». В феврале 1864 года Глинкин признавался в письме архиепископу Антонию: «Я упал духом, поелику вижу свое конечное уничтожение от начальства с запрещением от службы, и уничтожение от своих христиан, кото­рые поносят с нареканием еретика и разных укоризн... Но я это приемлю все с благодарением»[41].

Владыка Антоний ответил Глинкину на следующий день после получения его письма. «О последовавшем к вам от начальства запрещении от службы много не унывайте, ибо по вновь вышед­шему в прошлом декабре месяце закону обращающихся к нам от внешних велено подвергать только увещанию на месте жительства и более никакого взыскания нет. Аще же и тягче что постигнет вас, то и воздаяние больше получите от Царя Царствующих. Помятуйте евангельское слово: “Никто же возлож руку свою на рало и зря вспять, управлен будет в Царствии Божии”». Цель пись­ма — духовно утешить Глинкина. Владыка напоминал, что «по непостижимым законам Предвечного» призванные служить Богу во все времена терпели и будут терпеть страдания за Него. «Сам Спаситель наш был предан на смерть от ближайшего, единого из избранных ученика. И многие святые претерпевали клеветы и на­пасти от своих же приближенных. Тем же и вы не смущайтесь...» Архиепископ Антоний благодарил сухиничских старообрядцев за «безбоязненное их исповедание о присоединении» к Церкви Хрис­товой. «Молим Бога и вас просим, — заканчивал письмо владыка, — да пребудьте тверды и непоколебимы.., но до конца да соблю­дите истинную веру и в достохвальном терпении скончаете свой подвиг. Да сподобитеся... рещи со апостолом: “Подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох”»[42].

Вскоре в «дуэли» Глинкин — епархиальное руководство про­звучал решающий «выстрел». В апреле 1864 года калужское ду­ховное начальство постановило лишить сухиничского священни­ка сана и представило свое решение на утверждение Синода[43].

В начале 1865 года Синод его утвердил, но внес в постановление консистории свои коррективы. Сан отцу Григорию сохранялся, но «чтобы дать возможность заблудшему раскаяться», Глинкина велено было заключить в тюрьму Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря.

Одновременно Синод довел до сведения епископа Григория, что прошение сухиничских единоверцев на Высочайшее Имя о выходе из подчинения епархиальным властям отклонено[44].

9 января 1865 года, за три дня до утверждения синодского ука­за, отец Григорий отправил архиепископу Антонию письмо. Он вы­ражал владыке чувства самой глубокой верности: «Господь свиде­тель, что я душею моею предан к вам все равно как самому Христу Спасителю», и отослал ему в дар свою именную лестовку[45].

О нависшей над Глинкиным опасности никто не знал. Общий тон письма не давал никакого повода для волнений. «Радуюсь, что вы в настоящее время ничем от начальства не обеспокоены», — отвечал архиепископ Антоний отцу Григорию. Но предчувствие чего-то недоброго смущало его. «Впрочем, впредь до того, чем ре­шится окончательно ваше дело, советую быть осторожней, и если будет предстоять какая опасность быть взятым, на время не худо и укрыться»[46].

Сразу арестовать Глинкина не удалось. Он не явился на вы­зов епископа выслушивать синодский вердикт. Заявил, что все общество прихожан не хочет его знать. И вскоре бежал из Сухиничей.

Бывшим единоверцам предложили избрать себе другого свя­щенника. Но те уклонились от ответа «за отсутствием влиятель­ных членов общества». Между тем в Покровском храме регулярно шла служба, даже с колокольным звоном.

Узнав об этом, епархиальное начальство распорядилось опеча­тать церковь, ключ и сохранность имущества поручить старосте — купцу Лаврентию Шавыкину (бывший попечитель сухиничской старообрядческой моленной «доединоверческого» времени). Одна­ко прихожане Покровского храма, понимая, что церковь не удер­жать, попросили описать имущество, а от храма отказались[47].

Церковь опечатали и надзор за нею взяла на себя местная по­лиция.

В середине 1865 года, следуя указу из Синода, епархиальное начальство еще раз предложило бывшим единоверцам избрать себе священника. Сухиничане ответили, что им, во-первых, кроме Глинкина никто больше не нужен, во-вторых (это уже формаль­ная причина), содержать батюшку стало обременительно: число приписанных к Покровской церкви семейств уменьшилось — ра­нее их было под семьдесят, осталось не более десяти. «...Желаем пребывать на прежних старообрядческих правах», — заявили пос­ледние сухиничские единоверцы[48].

Скрываясь, Глинкин постоянно менял место жительства, пе­реезжал из уезда в уезд. Знакомые старообрядцы скрывали его, давали жилье. Но в апреле 1866 года, несмотря на все меры пре­досторожности, он все же был схвачен. Арестовали отца Григо­рия в деревне Ряполово Жиздринского уезда (ныне Думиничский район) в доме некоего крестьянина по имени Евтропий в два часа ночи[49].

В архивных материалах сохранилось описание внешности Глинкина. «Лет около 60-ти, но бодр и свеж, телосложения плот­ного, рост высокий, волосы черные, борода окладистая с большою проседью, наружность имеет вообще красивую»[50].

Задержавший Глинкина жиздринский уездный исправник опасался, что когда священника повезут через Сухиничи, в горо­де возникнут беспорядки. Поэтому он решил сопровождать отца Григория лично. Глинкин и конвой прибыли в Сухиничи ночью. Очевидно, такое время суток также было рассчитано из предо­сторожности. Но слухами земля полнится: местные старообрядцы уже знали, что отец Григорий арестован. Несмотря на глубокую ночь, увидеть и проводить Глинкина «собралось народа довольно много». В своем докладе губернатору уездный исправник описал сцену, свидетельствующую о большой любви старообрядцев к пре­следуемому священнику. «Когда показался Глинкин на станции, подходили к нему, кланялись многие в ноги, целовали его и про­щались»[51].

19 апреля 1866 года отец Григорий был доставлен в Калугу, а на следующий день его препроводили в тюрьму Спасо-Евфимиева монастыря в Суздаль.

Этот день — 20 апреля — можно условно считать последним в истории сухиничского единоверия. Его полный развал в этом ма­леньком безуездном городке, возникновение здесь мощного противоединоверческого движения свидетельствуют о крепости мест­ных традиций древлего православия.

Единоверие в Сухиничах было обречено, поскольку переход из одного вероисповедания в другое требует перестройки в сознании человека, изменения его духовных ориентиров — ничего подоб­ного у сухиничских единоверцев не было. Они оставались, кем и были. Ослабление гонений в середине 1860-х годов лишь ускори­ло распад единоверия, но не явилось ведущей его причиной.

«Молитесь по-старому, только будьте наши» — таков принцип единоверия. Государственная церковь руководствовалась им пов­семестно, и Сухиничи не стали исключением. На примере сухи­ничских событий хорошо раскрывается и сущность единоверия как института, служащего господствующей церкви в борьбе с древлеправославием. Туда гнали дискриминационным законом. Все вопросы, касающиеся переходов из господствующего вероис­поведания в единоверие решались не в пользу единоверцев. Борь­ба прихожан Покровского храма за выход из единоверия, жизнь и трагическая судьба Григория Глинкина — один из множества малых ручейков, сливающихся вместе в огромный поток с веко­вой историей — общую борьбу древлеправославных христиан за духовную свободу.

В Государственном архиве Калужской области имеются сведе­ния о двух прошениях, которые подавала в Синод и на Высочайшее имя дочь Глинкина Елена. Она ходатайствовала об освобож­дении отца[52].

Первую просьбу Синод рассмотрел в конце 1866 года и откло­нил ее. «Всеподданнейшее прошение девицы Глинкиной не за­ключает в себе никаких данных к оправданию отца ея... в тех незаконных поступках, за которые он подвергнут заключению», — такова была формальная причина отказа[53].

Второе ходатайство Е. Глинкиной, адресованное государю им­ператору, отправлено было в Синод. Высшее духовное ведомство рассмотрело его в январе 1967 года и также отклонило[54].

Мы пытались отыскать какие-либо сведения о Глинкине в Го­сударственном архиве Владимирской области. Ответ на наш за­прос оказался краток: «В фондах Владимирской духовной консис­тории и Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря документов о священнике Г.М. Глинкине не имеется».

Однако некоторые сведения о судьбе отца Григория сохрани­лись на страницах старообрядческого журнала «Церковь». В мо­настырской тюрьме Глинкин провел по одним данным пятнадцать лет, по другим — двенадцать. После освобождения он вернулся в Сухиничи, к своей пастве, «и утверждал ее не покидать установ­лений свв. отец, но терпеть всякие гонения ради Христа и Его Евангелия». Умер отец Григорий спустя один год после возвраще­ния. Однако указывалась и другая цифра — пять лет[55].

Но точнее дальнейшую его судьбу помогли проследить доку­менты канцелярии архиепископа Антония (Шутова) Московского и Владимирского, хранящиеся ныне в Отделе рукописей Российс­кой государственной библиотеки. Там удалось отыскать несколь­ко писем отца Григория. Мелкий, неровный, но хорошо читаемый почерк, плотно прижатые друг к другу, точно «спрессованные» строки. Отсидел священник в суздальской тюрьме не пятнадцать и не двенадцать, а одиннадцать лет. Тоже, согласитесь, немало. В 1876 году вернулся в Сухиничи. К тому времени в городе сфор­мировался сильный противоокружнический приход, в соседней Брыни служил священноинок Никанор, давно порвавший связи с законным архиепископом, и появление священника, приемлю­щего омофор Московской архиепископии, вызвало у них резкое неприятие. Способ борьбы избран был извечный, простой и эф­фективный: жалобы и клевета. В Москву было послано аноним­ное письмо с вопросами канонического характера: может ли, мол, Глинкин служить, если рукополагал его никонианский архиерей, крещенный (может быть) обливательно, и далее в том же духе. И сам отец Григорий просил архиепископа Антония что-то напи­сать в его защиту в Сухиничи, иначе анонимку эту оставили бы без внимания. Обвиняешь, назови себя, а прячешься, зачем же тебе отвечать? Потом случилась у отца Григория размолвка с ко­зельским священником отцом Илией по вопросу о миропомазании младенцев, крещенных в господствующей церкви[56]. Но сухиничские противоокружники были опаснее.

Я не могу не привести эту выписку из его письма, в которой чувствуется, видна его душа, умеющая терпеть. «Я в настоящее время, святыи владыко, нахожусь в самом горестном положении, ибо общество никакого не обращает внимания за мое одиннад­цатилетнее за них страдание, они все бросили меня без всякого призрения. А всё по наговору отца Никанора и уставщика гусляка, который по научению Никанора все общество растравляет, го­ворит, что они окружники, с нами нельзя Богу молиться вместе. А меня все силы употребляют предать суду: следуют за мной, не буду ли я каких треб исполнять, они доносят на меня начальству, как то смотрителю града и благочинному священнику, но, благо даря Господа Бога, смотритель и благочинный отказали ему, что “мы не имеем предписания следить за ним”». Но потом последо­вал анонимный донос в Калугу, здешнему архиерею. Тот предпи­сал сухиничскому благочинному, о котором упоминает Глинкин, провести расследование. Делать нечего. Благочинный опросил соседей Глинкина, но те его не оговорили. «А все сказали, что мы ничего никогда не видим и не слыхали. Так же и тех допрашива­ли, на которых было сказано, что я их младенцев крестил, но и те показали, что не я...» Священника стали обвинять в пьянстве, и опять же не напрямую, спрятавшись, анонимно. «Мне то пришло, что я сижу в доме без всякого дела, — продолжал письмо Григорий Глинкин, — хотя и многие есть, которые желают пойти ко мне на дух или младенца окрестить, но я от всего отказываюсь, боюсь, как бы не подпасть опять той же участи, которую я терпел один­надцать лет, и что касается до пиянства, то скажу вам, святыи владыко, мне то пришло, что должен ходить с сумой по городу и просить милостыню, а пьянством заниматься — на пьянство нуж­ны деньги, да к тому ж, благодаря Бога, я сорок лет не пил вина и проводил дни молодости своей в трезвости. А на старости лет стану вино пить, нет, помилуй меня Господи; я теперь ожидаю каждый день и час посланника от Бога. А пьянством заниматься, а что злые люди вам наговорили, это одна клевета и ложь»[57].

В самом начале 1880 года в Сухиничи был прислан для вре­менного служения священник А. Александров, который в корот­ком письме архиепископу Антонию (Шутову) сообщил о смерти Григория Глинкина. Он указал и день: 4 февраля[58]. И приписку сделал: «Все благополучно». То есть, похоронили суздальского ис­поведника по-христиански, как и полагается. Очевидно, это «все благополучно» следует понимать так.

Личность Глинкина в истории сухиничского старообрядчества нельзя оценивать однозначно — жизнь и деятельность отца Григо­рия запутаны в сложный клубок.

Рукоположение, которое получил Глинкин от новообрядческого архиерея, приемлемо, поскольку господствующая церковь не утеряла преемственности апостольской хиротонии. Но, чтобы по­лучить духовный сан, Глинкин пошел на заведомый обман. Сколь велика есть тяжесть этого греха, под силу определить лишь Богу. Да и можем ли мы «взвешивать» это деяние на своих весах? Нуж­но иметь в виду, что единоверческий уставщик дерзнул на такой шаг ради того, чтобы многие десятки старообрядцев сохранили чистоту веры в условиях гонения. И нет вины отца Григория в том, что все его дальнейшие попытки присоединиться к Церкви Христовой завершились неудачей. Для этого он сделал все, что мог.

Учреждение единоверческой церкви в Сухиничах принесло местным старообрядцам немало вреда. К тому же ситуация рез­ко осложнилась из-за «Окружного послания». Но отец Григорий приложил все усилия, чтобы привести свой единоверческий ко­раблик к Церкви Христовой. К тому же все негативные последс­твия создания в городе единоверческого прихода были довольно быстро сглажены сами собою.

Отец Григорий не повел активной борьбы против не пожелав­ших принять единоверие. Все его увещания и прочая «пропаган­дистская работа» были весьма вялыми и диктовались не убежде­нием совести, а необходимостью лавировать, играть.

Многое можно еще поставить в вину отцу Григорию. Но один Господь Бог, приведший своего служителя к исповеди и покая­нию, определит тяжесть его греха. Подчеркнем: греха, который отец Григорий искупал по промыслу Божьему в застенках Спасо-Евфимиева монастыря. Этим исповедническим подвигом Глинкин доказал верность Церкви Христовой и свое стремление трудиться на ее благо.

Единоверческий храм в Сухиничах, оставшийся без хозяев, постепенно разрушался. Средств на ремонт не находилось. Все оставленные в церкви вещи перенесены были на хранение в сухиничский Смоленский собор. Антиминс с алтаря Покровского храма сняли, и 12 декабря 1870 года он был представлен епархи­альному архиерею[59].

 

*

 

Минуло несколько десятков лет.

В 1906 году Калужская духовная консистория выступила с ходатайством перед строительным отделением губернского прав­ления о капитальном ремонте Покровской церкви. В ней предпо­лагалось устроить новый придел в память рождения наследника российского престола царевича Алексея Николаевича[60]. Однако церковь пришла к тому времени в такую ветхость, что провести в ней ремонт не представлялось возможным. Спустя четыре года комитет по переустройству храма возбудил ходатайство о пере­несении единоверческой церкви на сухиничское кладбище[61]. Калужский губернский инженер предложил вовсе разобрать храм который стоял на честном слове, грозя развалиться сам собою' придавить какого-нибудь случайного прохожего. В конце 1910 года разобрали лишь верхний ярус покосившейся колокольни. Храм же не тронули[62].

28 января 1913 года строительное отделение утвердило проект переноса Покровской церкви на сухиничское кладбище. Однако работы эти из-за отсутствия денег так и не были произведены[63].

Последующая судьба Покровского храма не прослеживается. До наших дней он, разумеется, не сохранился.

 

Федор Ульянов

 

Третьего февраля 1818 года в козельской деревне Перновичи (в 1840 г. вошла в состав Сухиничей) произошел случай, взвол­новавший почти все ее население. Сюда из стародубского Покров­ского монастыря приехал старообрядческий священник Феодор Алексеев, и, когда он совершал таинство венчания в моленном доме местных крестьян Червячковых, туда вломились два сухи ничских новообрядческих священника, диакон, причетники и со­тский. Они схватили Алексеева за ризу и поволокли на улицу. Но во дворе отец Феодор стал кричать. На его голос сбежались крестьяне-старообрядцы, жившие по соседству. Они потребовали отпустить Алексеева и прекратить безобразие. Возникло препира­тельство, потасовка. Уразумев, что численное преимущество боле не на их стороне, сухиничские священноцерковнослужители отца Феодора отпустили.

Однако они не успокоились. Они помчались к квартировавше­му неподалеку полковнику, попросили помощи. Тот, взяв с собой солдат и унтер-офицера, пошел к Червячковым и, не утруждая себя разбирательствами, арестовал Алексеева.

Отец Феодор был судим. Наказание ему не назначили, лишь повелели убираться обратно в монастырь, поскольку, пока шло следствие (около года), срок его документов истек. Какое нака­зание понесли (и понесли ли вообще) за свою выходку (впрочем, они лишь выполняли долг!) сухиничские священники, диакон и причетники, в деле Алексеева сведений не оказалось.

Зато в его бумагах, среди имен и фамилий крестьян, отбивших старообрядческого священника, встречается некто Андрей Улья­нов[64]. Может, сухиничский третьей гильдии купец Федор Андре­евич Ульянов — его сын?

За противоединоверческую деятельность Федору Ульянову уг­рожали судом. 17 марта 1857 года его вызвал к себе сухиничский смотритель. Какой между ними состоялся разговор, мы не знаем. Но в тот день «от страха клеветы и при угрозах» Ульянов дал подписку о присоединении к единоверию, против которого так отчаянно боролся. Этот росчерк пера спас купца от суда в сухиничской городовой ратуше[65].

Но обязательства своего Ульянов не исполнил.

В том же 1857 году сухиничский надзиратель осведомлялся у Глинкина, «обратился» ли Федор Андреевич в единоверие. Отец Григорий ответил, что Ульянов к нему в церковь не ходит, а при­зывает ли следовать своему примеру других — о том ему неизвес­тно[66].

В начале февраля 1859 года Калужская духовная консисто­рия передала в губернское правление ходатайство, чтобы Улья­нова препроводили на увещание[67]. Заработали силовые рычаги. От гражданской власти последовало соответствующее распоряже ние сухиничскому надзирателю[68]. На увещании Федор Андреевич отказался присоединяться к господствующему вероисповеданию. Ульянова отослали из консистории для дальнейшего разбиратель­ства в губернское правление. Там купца решили предать суду сухиничской городовой ратуши[69].

Дело Ульянова разбирали там в 1860 году. В июне месяце из ратуши оно направилось на рассмотрение в вышестоящую инстан­цию — Калужскую палату уголовного суда. Окончательный при­говор оказался не особенно страшным: подвергнуть вторичному увещанию, а в случае отказа — «обязать его подпискою отнюдь не распространять раскола и увлекать к тому других под опасением законного взыскания». Зная твердость и непреклонность Ульяно­ва, и учитывая, что за отказ ему ничего не грозило, можно с уве­ренностью предположить, что от синодального вероисповедания он и на сей раз отказался.

Когда Федор Андреевич Ульянов родился, неизвестно. Но жизнь ему выпала долгая. Последнее упоминание о нем я встре­тил в документах Калужской духовной консистории за 1893 год[70]. Тогда, следуя императорскому указу, консистория повелела бла­гочинным и приходским священникам представить списки старо­обрядческих начетчиков, «вожаков» и духовных лиц с краткой характеристикой каждого.

Несмотря на преклонный возраст, угодил и Федор Ульянов в «вожаки». Вот как отзывался о нем сухиничский протоиерей Алексий Троицкий: Ульянов — «уже древний и дряхлый старец, отличавшийся богатою памятью, даром слова, природным умом, большой начитанностью и наблюдательностью. В беседах кичлив и в своих убеждениях упорен». Да, уж Федору Андреевичу было что вспомнить, что рассказать.

Судьба Ульянова — яркая иллюстрация принудительного обра­щения старообрядцев в единоверие. Другой пример —

 

 

Федор Скалдин

 

В августе 1856 года Глинкин подал в сухиничскую городовую ратушу рапорт, в котором сообщалось, что местный купец Федор Кузьмич Скалдин, изъявивший желание присоединиться к едино­верию и давший о том подписку, не бывает в церкви. Дело дошло до консистории. Поначалу епархиальное начальство решило при менить к Скалдину «меры наставления и увещания»[71].

Восьмого марта 1857 года духовная консистория сообщила гу­бернскому правлению, что Глинкин пробовал наставить Скалдина «на путь истинный». Купец попросил недельку на раздумье и со­веты с семьей. С тех пор от него ни ответа, ни привета. Глинкин посылал несколько раз к Скалдину, но тот «никакого отзыва о себе не дал»[72].

Губернское правление предписало отдать Скалдина под суд и строгий надзор полиции. Купца обвинили в обманном получении торгового свидетельства: подписку о присоединении к единове­рию дал, купеческие документы взял, а старую веру по-прежнему исповедует. К тому же за Федором Кузьмичом обнаружилась не­доимка: не оплатил он пошлину за гербовую бумагу, использован­ную при оформлении купеческого свидетельства.

Осенью 1857 года Скалдина судили в сухиничской ратуше. Выяснилось, что о торговом свидетельстве он не ходатайствовал. Но документ этот ему оформили. Вот и не стал Скалдин платить гербовые сборы за ненужное ему свидетельство и пользоваться им отказался. Отверг он и синодальное вероисповедание[73].

Тридцатого декабря 1857 года Сухиничская городская ратуша передала дело Скалдина на ревизию в Калужскую палату уголов­ного суда. Здесь оно слушалось 24 января 1858 года. Суд не на­шел оснований для привлечения Скалдина к ответу за «уклоне­ние в раскол», поскольку данная им подписка о присоединении к единоверию означала лишь его намерение присоединиться, но никак не само присоединение. Однако «за упорное пребывание в расколе» Федора Кузьмича приговорили к увещанию в духовной консистории. Скалдину надлежало в определенный срок явиться туда и выслушать нравоучение. В случае отказа Скалдин должен был дать подписку «о нераспространении раскола»[74].

О приговоре своем Федор Кузьмич сразу забыл. После суда трижды давал он в сухиничской городовой ратуше подписку, что явится в консисторию. И все три раза обещания свои нарушал[75].

Епархиальная власть устала ждать. Консистория прибегла к силовым рычагам губернского правления, обратившись туда с просьбой о принудительной высылке Скалдина на увещание[76].

В июле 1859 года Федора Кузьмича задержали и препроводили в Калугу[77]. Чем закончилось увещание, сведений нет. Но, как и в случае с Ульяновым, учитывая непреклонный характер бывшего купца, самым вероятным будет предположение, что синодальное вероисповедание он также отверг, тем более, что за отказ Федору Кузьмичу ничего особенного не грозило и ничего не стоило отде­латься очередной подпиской.

 

Василий Клочков

 

Василий Иванович Клочков поселился в Сухиничах в 1840-х годах. Как уставщик, он руководил богослужением в старообряд­ческой моленной, читал каноны по умершим и новорожденным. Известны имена двух его предшественников-уставщиков: Терен­тий Ефремов (умер в 1837 году) и его родной брат из деревни Пурсовки Малоярославецкого уезда Иван Ефремов[78]. В конце 1847 года пошли на Клочкова доносы, что он «склоняет» сухиничских граждан придерживаться старой веры, а числящихся в господс­твующей церкви незаконно-де заносит в списки старообрядцев. Тогда же, во второй половине сороковых годов, против Клочкова возбудили уголовное дело по «совращению в раскол»[79].

Разбирательство тянулось до 1855 года. Обвинений Василий Иванович не признал и подал на апелляцию в Сенат[80].

В следующем, 1856 году, когда в Сухиничах учредили едино­верческую церковь, Клочков и Ульянов активно призвали не под­чиняться синодальному священнику Глинкину и твердо держать­ся веры отцов и матерей. В августе того же года в калужское губернское правление последовала «жалоба», что Василий Ива­нович «занимается исполнением у раскольников различных треб, постоянно старается склонить новообратившихся к единоверию граждан г. Сухинич не ходить в единоверческую церковь, не слу­шать священника Глинкина и не принимать его в дома свои»[81]. Глинкин тоже доносил, что не может добиться успехов в увеща­ниях, пока в городе находится Клочков[82]. Как видим, противосто­яние старообрядцев и единоверцев оказалось очень острым.

Сведения о Клочкове разрознены. Их приходится «добывать» из самых разных источников. Один из них — уголовное дело на семнадцатилетнего калужского мещанина Ивана Сперанского, арестованного в начале 1860-х по подозрению в краже. При обыс­ке у него нашли старообрядческую ставленую грамоту. Она была подписана архиепископом Антонием и выдана в августе 7361 (1853) года Василию Клочкову. Его рукоположили в чернигов­ский посад Воронок, откуда он и был родом. Кроме ставленой грамоты у Сперанского оказались бумаги, датированные октябрем 1859 года — речь там шла о запрещении отцу Василию служить. В до­кументах он был назван «Сухиничским». За эти и другие бумаги Сперанский вымогал у калужского купца Каширина, попечите­ля старообрядческой моленной, тысячу рублей. Документы были украдены у Клочкова, приглашенного в один из домов крестить ребенка[83]. Так вор Сперанский (оправдывавшийся, кстати, тем, что хотел схватить вовсе не Клочкова, а архиепископа Антония) сохранил для нас сведения о Василии Ивановиче, который, как видим, начал борьбу с единоверием и тяжбу с Сенатом, уже буду­чи в священном сане.

Калужское губернское правление, куда в середине 1850-х вер­нулось из Сената дело Василия Ивановича, постановило взять Клочкова под стражу и депортировать в Воронок. Ставился воп­рос о том, чтобы в этом стародубском посаде местные власти ус­тановили за Клочковым надзор и не выдавали документов для поездки в другие города[84].

Василий Иванович не дождался, что там надумают в губерн­ском правлении по поводу его дела. В 1856 году вместе с семьей он уехал куда-то из Сухиничей[85]. Возможно, бежал, возможно, это связано с его священнической деятельностью. На него объявили всеимперский розыск. Но так и не нашли. Прекратили розыск в 1859 году.

Священник Василий Клочков был среди участников Освящен­ного Собора 1863 года (и мог встречаться с Глинкиным в Моск­ве, если так). В отделе рукописей Российской Государственной библиотеки хранится дело на старообрядческого священноинока- схимника Никанора, жившего в селе Брынь Жиздринского уезда (верст 18 от Сухиничей)[86]. Никанор не принял Окружного посла­ния и отказался подчиняться архиепископу Антонию. За ним пос­ледовали некоторые прихожане Глинкина[87]. В 1866 году Никанор был соборно запрещен в священнослужении. Объявить ему это решение Московский духовный совет поручил священнику Васи­лию Ивановичу Клочкову[88].

Совпадает все — и имя, и фамилия, и отчество. И делегат Мос­ковского духовного совета должен был хорошо знать окрестности Сухиничей. Логично предположить, что в деле Никанора упомя­нут тот самый Клочков — один из лидеров противоединоверческой оппозиции в безуездном калужском городке. Есть еще данные, что после ареста Глинкина в Сухиничах около года служил у ста­рообрядцев, приемлющих белокриницкую иерархию, священник с именем Василий[89]. Возможно, и здесь речь идет о том же Клоч­кове.

И последнее. В январе 1866 года был подвергнут соборному за­прещению в священнослужении калужский священник Василий Алимпиев — к противоокружникам перешел. На его место Мос­ковский духовный совет определил — опять те же имя и фамилия — Василия Ивановича Клочкова.

В феврале 1867-го Василий Алимпиев раскаялся в отступле­нии. Ему дозволили служить. А Клочков был, вероятно, отозван. Куда привела его потом судьба и где окончил он свои дни — увы, вопрос. Но логично предположить, что вернулся он в Воронок, куда был рукоположен.

 

 

 

 

[1] Есть две работы по истории сухиничского единоверия: Марков С. Су­хиничские единоверцы. М. 1885; Журавлев А. О единоверии в г. Сухиничах // Церковь. 1911. №26, 27. С.Марков исследовал сухиничское единоверие, опираясь на доступные ему архивные документы, некоторые их них и сей­час хранятся в Государственном архиве Калужской области. А.Журавлев в своей статье во многом повторяет книгу С.Маркова. Однако он соотносил из­ложенное в ней с воспоминаниями и устными свидетельствами. Это делает статью А.Журавлева ценной.

[2] Марков С. Указ. соч. С. 5–6.

[3] Марков С. Указ. соч. С. 7.

[4] Журавлев А. О единоверии в г.Сухиничах // Церковь. 1911. №26. С. 626.

[5] Марков С. Указ соч. С. 7.

[6] Журавлев А. Указ. соч. Церковь. 1911. №26. С. 626.

[7] Марков С. Указ. соч. С. 7. Моленная, о которой идет речь, построена была около 1800 года в д. Перновичи, в 1840 г. вошедшей в черту г. Сухиничи.

[8] Марков С. Указ. соч. С. 9.

[9] Марков С. Указ. соч. С. 8.

[10] ГАКО. Ф.33. Оп. 3. Д. 1296. Лл.2об.–3об. и клировые ведомости церквей г.Калуги за 1896 г.

[11] Марков С. Указ. соч. С.10.

[12] Там же.

[13] ОР РГБ. Ф. 246. Оп. 1. Карт.170. Ед. хр. 5. Л. 1об.

[14] Марков С. Указ. соч. С.10.

[15] Марков С. Указ. соч. С.10.

[16] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 975. Лл. 2об.–3.

[17] Там же. Л. 2об.–3 об.

[18] Там же. Л. 3.

[19] Там же. Л. 2об.

[20] Об обязанностях священника: Русское православие: вехи истории. М., 1989. С. 309–381.

[21] ОР РГБ. Ф. 246. Оп.1. Карт. 170. Ед. хр. 5. Л. 1об.

[22] Там же.

[23] ГАКО. Ф. 62. Он. 19. Д. 975. Лл. 2–4, 8–8об.

[24] Там же. Л.17.

[25]ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 975. Л. 8–8об.

[26] Марков С. Указ. соч. С. 11–16.

[27] ОР РГБ. Ф. 246. Оп. 1. Карт. 170. Ед. хр.5. Л.2.

[28] Там же.

[29] Там же.

[30] Там же. В статье А. Анискова «Сухиничские старообрядцы» («Церковь». 1908. №16) ошибочно указано, что Глинкин присоединился к Церкви Хрис­товой в 1856 году.

[31] Там же. Л. 5.

[32] Марков С. Указ. соч. С. 16–17.

[33] Там же. С. 17.

[34] Там же. С. 17–18.

[35] Там же. С. 18.

[36] Там же. С. 18–19.

[37] Там же. С. 19.

[38] Там же. С. 20.

[39] Там же.

[40] Там же. С. 20–21.

[41] ОР РГБ. Ф. 246. Оп. 1. Карт. 170. Ед. хр. 5. Л. 5.

[42] Там же. Лл. 7–7об.

[43] Марков С. Указ. соч. С. 21.

[44] Марков С. Указ. соч. С. 21.

[45] ОР РГБ. Ф.246. Оп.1. Карт. 170. Ед. хр.5. Л. 16.

[46] Там же. Лл. 18–18об.

[47] Марков С. Указ. соч. С. 22.

[48] Там же. С. 22–23.

[49] Там же. С. 25.

[50] ГАКО. Ф. 32. Оп. 5. Д. 1091. Л. 52.

[51] Там же. Л. 61.

[52] ГАКО. Ф. 62. Оп. 3. Д. 699 и 1090.

[53] ГАКО. Ф. 62. Оп. 3. Д. 699. Л. 3об.

[54] ГАКО. Ф. 62. Оп. 3. Д. 1090.

[55] Журавлев А. О единоверии в г. Сухиничах // Церковь. 1911. №27. С. 677 и Анисков А. Сухиничские старообрядцы // Церковь. 1908. №16. С. 588.

[56] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 181. Ед. хр. 5. Лл. 314–315.

[57] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 181. Ед. хр. 1. Лл. 8–9. В конце письма Григорий Глинкин указал адрес: Сухиничи. В дом Ивана Абрамовича Федотычева.

[58] См.: ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 183. Ед. хр. 2. Лл. 99–99 об.

[59] Марков С. Указ. соч. С.26.

[60] ГАКО. Ф. 62. Оп. 17. Д. 2550. Л. 2.

[61] Там же. Л. 10.

[62] Там же. Л. 16.

[63] ГАКО. Ф. 62. Оп. 17. Д. 2999. Лл. 1–13.

[64] ГАКО. Ф. 439. Оп. 1. Д. 1709.

[65] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 1188. Л. 3, 21.

[66] Там же. Лл. 7–7об.

[67] Там же. Л. 1.

[68] Там же. Л. 2об.

[69] Там же. Л. 13.

[70] ГАКО. Ф. 33. Оп. 3. Д. 1901. Л. 26.

[71] ГАКО. Ф. 62. Оп.19. Д. 1023. Лл. 1–4.

[72] Там же. Лл. 5–6об.

[73] ГАКО. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1180. Лл. 13 об.–18об.

[74] Там же.

[75] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 1166. Л. 1.

[76] Там же.

[77] Там же. Л. 3.

[78] ГАКО. Ф. 439. Оп. 1. Д. 1942. Л. 82.

[79] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 1062. Л. 1–4об.

[80] Там же. Л. 2об.

[81] Там же. Л. 3.

[82] Там же. Л. 2 об.–3.

[83] ГАКО. Ф. 32. Оп. 8. Д. 254.

[84] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 1062. Лл. 19–20.

[85] Там же. Л. 21, Лл. 19–20.

[86] ОР РГБ. Ф. 249. Оп. 1. Карт. 203. Ед. хр. 3.

[87] Там же. Л. 7.

[88] Там же. Лл. 15–18об.

[89] Анисков А. Сухиничские старообрядцы // Церковь. 1908. №16. С. 588.