Кто напишет суздальский патерик?

 

К истории освобождения старообрядческих узников из тюрьмы суздальского Спасо-Евфимиева монастыря с семью постскриптумами

 

 К тому времени, когда встретилось мне это письмо, я уже научился отличать руку того человека, прошедшего  годы преследований и тюрем, и теперь, в 1879 году, пребывавшего в ссылке в Туле. Меня удивлял его совершенно детский, неуверенный почерк. Собственно, странного тут ничего нет. У него не было за спиной ни семинарий, ни академий, ни университетов. Буквы робкие, большие, округлые, растянутые. В строке, как правило, два или три слова, если написано письмо на небольшом листе бумаги, а больших и длинных писем он, собственно, не писал. Маленькое «б» с большим «хвостиком», тянущимся над строкой вправо над двумя или тремя буквами сразу. Предлоги часто слиты с существительным. Буквы в одном слове то «цепляются» друг за дружку, то разрываются. Человек овладевал грамотой сам.

Савватий (Левшин), архиепископ Московский, старообрядческий

 

В 1871 году после нескольких лет тюрьмы владыка Савватий (Левшин) был освобожден и сослан под надзор полиции в Тулу. Узнав о таком радостном событии, архиепископ Антоний (Шутов), управлявший Московской кафедрой, писал ему тогда: «Весьма радуемся и вседушно благодарим Господа Бога, что Он по множеству щедрот своих соблаговолил вам быть освобожденным от изнурительного тюремного заключения, и просим… Его всемогущую десницу, чтобы оная даровала вам скончать вся дни живота своего в таковой свободе, якоже и вообще имеют вси человецы». В том же письме он извещал сосланного, что ему посылаются архиерейские «вещи»,  необходимые «в деле» (то есть при службе – эзопов язык), советовал быть осторожным и «не давать гласности в народе об архиерейских соборных службах, несмотря на то, что на оные вы сохранили полное право и могли бы продолжать оные в настоящем месте»[1].

С тех пор епископ Савватий написал из Тулы немало писем, но это, датированное апрелем 1879 года, обращало на себя особое внимание. Я оторвался и в задумчивости посмотрел в окно читального зала Отдела рукописей «Ленинки» (Российской государственной библиотеки), в котором сквозь открытые, ровные и строгие вертикали белых штор-жалюзи были видны величавые кремлевские башни. Тогда Отдел рукописей еще не переехал в Дом Пашкова.

«Графов в Тульской губернии, допустим, много. Но граф Толстой…»

Это письмо епископа Савватия подтолкнуло к дальнейшим поискам. Да, в своем письме архиепископу Антонию сосланный архиерей сообщал о встречах со Львом Николаевичем Толстым, который взялся похлопотать об освобождении старообрядческих епископов, заточенных в тюрьме Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря.

Приведу теперь это письмо полностью. Его стилевые особенности сохранены, орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами.

Итак…

 

«Христос воскресе!

Боголюбивейшему о Христе брату, его высокопреосвященству, Московскому и Владимирскому господину и архиепископу и владыке Антонию. Поздравляю вас с великоторжественным и всера[до]стнейшим, с пресветлым праздником Христова воскресения, сообщаю вам следующее. У меня был граф Толстой на шестой неделе поста. Разговор имели с ним кое о чем, потом речь зашла о страждущих.

Он на сие отвечал: “Может ли быть сие?” Потом он еще собрал сведения, дознал, что действительно содержатся. Сего дни я решился ему сам побывать к нему (так в тексте. – В.Б.), о себе его попросить. Прибыл к нему, он мне первым долгом сообщает, что “я сообщал своей сестре о сем и просил ее, чтобы довести до сведения государыни, и она чтобы попросила своего государя, что не возможно ли будет освободить таких юзников ради великоторжественного праздника?”

Она на сие отвечает письмом своему брату: милой мой братец, я твою просьбу исполнила, и государь сказал на сие, что без предварительного исследования невозможно, и потом началося по сему исследование, она сама была в Сенате и у прокурора свя Сената (так в тексте – В.Б.[2]) началось по высочайшему повелению исследование о сем. Он нам показывал сие письмо от сестры. Я вам сообщаю о сем, может быть, нужным сознаете, кому сообщить о сем или какие меры принять к сему. За сим свидетельствую вам братолюбную любовь о Господе.

Смиренный Саватий, епископ.

1879 года, апреля 10.

Адрес я не подал, не сочли нужным»[3].

 

В записных книжках Льва Николаевича Толстого есть короткая пометка: «Архиерей в Туле раскольничий. Худой. Постный, робкая добрая улыбка, смех, пелеринка, иконостас»[4]. Запись сделана 13 марта 1879 года.

Об этой самой встрече и сообщал епископ Савватий. Только он, возможно, ошибался: в 1879 году Пасха приходилась на 1 апреля[5], и вторник 13 марта – это пятая неделя Великого поста. Лев Николаевич, как и его домашние, постом не пренебрегал и соблюдал его[6]. С другой стороны, они могли видеться и на пятой неделе, и на шестой.

Так или иначе, в записной книжке Толстого очерчена короткими штрихами не случайная встреча, не запомнившийся невзначай образ старообрядческого архиерея, чем-то тронувший, может быть, писателя – хотя бы той же доброй улыбкой. У него был с ним серьезный деловой разговор.

В записи есть слово «иконостас». Следовательно, Толстой не мог видеть епископа Савватия на улице. Скорее – в каком-то помещении, где ему запомнились иконы, стоящие рядами. Вероятнее всего – в старообрядческой часовне, где и служил владыка Савватий в Туле. Тем более, что далее в записных книжках писателя есть упоминание о том, что он посетил эту тульскую старообрядческую часовню. Эта запись относится к 8 апреля 1879 года. Вновь короткие, но красивые, сочные толстовские мазки: «В Туле. В часовне раскольнич[ьей]. Темно золото – всё. Подсвечники 4-угольные. Старики с лестовками. Поклоны после крестов в одно время. Голоса грубые, звонкие, скрипучие – отзываются Иоан[ном] Грозным» [7]

Первая запись (от 13 марта) была сделана, когда Л.Н. Толстой ехал в Москву и останавливался в Туле. Затем, уже в апреле, происходит их вторая встреча – там же, в часовне. Писатель о ней оставил короткую запись, а через день, 10 апреля, епископ Савватий «решил сам побывать» у писателя и сразу же сообщил о результатах очередной, как минимум, третьей, встречи в Москву. Из его письма следует, что он, ссыльный, просил также походатайствовать и о себе.

К тому времени Л.Н. Толстой уже имел на руках ответ, с которым  и ознакомил  старообрядческого владыку. Он зачитал ему письмо своей двоюродной тетки (епископ Савватий ошибается, называя ее сестрой писателя) Александры Андреевны Толстой – камер-фрейлины императорского двора. Их дружба и переписка длились несколько десятилетий. Переписка была издана в 1911 году (сразу после смерти писателя) отдельной книгой.

Ее и откроем.

Что же писал Л.Н. Толстой влиятельной графине, весьма уважаемой при дворе?

Письмо датируется концом марта 1879 года:

 

«У меня две просьбы к вам, то есть через вас, к государю и императрице. Не бойтесь. Надеюсь, что просьбы так легки, что вам не придется мне отказать. Просьба к императрице даже такова, что я уверен, что она будет благодарна вам. Просьба через нее к государю – за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре. Имена их: Конон, Геннадий, Аркадий.

Когда я узнал про них, я не хотел верить, как и вы, верно, не поверите, что четыре старика сидят за свои религиозные убеждения в тяжелом заключении 23 года… Вы знаете лучше меня – можно или нет просить за них и освободить их. А как бы хорошо было освободить их в эти дни… Мне кажется, что нашей доброй императрице так идет ходатайство за таких людей»[8].  

 

«Я не хотел верить…» И владыка Савватий упоминает, что писатель обронил фразу: «Может ли быть сие?» Возраст и сроки заключения в письме неточны, приблизительны, (писатель даже ошибается, сначала говоря про срок в 22 года, затем указывая другой – 23 года), но в данном случае это не имеет большого значения. Когда в 1881 году пришло освобождение, архиепископ Аркадий (Дорофеев) пробыл в заключении 27 лет, епископ Конон (Смирнов) – 22 года, епископ Геннадий (Беляев) – 19 лет. Соответственно, Великим постом 1879-го им оставалось пребывать в суздальской тюрьме еще два с половиной года…

А.А. Толстая писала 4 апреля того же 1879 года в Ясную Поляну:

 

«Получив ваше письмо, я возмечтала, что сейчас освобожу ваших раскольников. Но вышло иначе. Государь никогда ничего не решает без предварительных исследований, и надо было адресоваться к министрам. Я сейчас же отправилась к Дмитрию Толстому (обер-прокурору Синода) и, хотя все раскольники принадлежат к Министерству внутренних дел, он тут же при мне написал и отправил запрос об ваших protégés и обещал мне скорый ответ. Затем научил, кого спросить в Мин[истерстве] в[нутренних] д[ел]. Надеюсь, что все это сделается прежде моего отъезда. Д. Толстой сказал мне притом, что вообще их сажают не за религиозные убеждения, а за совращение православных в раскол. Во всяком случае, мне кажется, пора их просить»[9].

 

Владыка Савватий очень коротко передал архиепископу Антонию содержание именно этого письма: для освобождения необходимо дополнительное изучение обстоятельств, которые привели старообрядческих узников в тюрьму, и возможности их освобождения. В исследовании должны быть задействованы чиновники Синода и Сената. Он известил старейшего архиерея о своих действиях, а тот мог что-то предпринимать со своей стороны.

 

Обложка книги А.С. Пругавина «Старообрядческие архиереи в суздальской крепости»

 

Л.Н. Толстой сделал все, что было в его силах, для освобождения суздальских страдальцев. О его знакомстве с владыкой Савватием свидетельствовала дочь писателя княгиня Мария Львовна Оболенская, которая в 1902 году сообщила об этом А.С. Пругавину – историку и публицисту, первым получившему доступ к архивным делам суздальских архиереев. Она писала ему об отце: «…он был знаком с тульским раскольничьим архиереем Савватием, а этот Савватий и рассказал отцу о заточенных. Отец же передал его рассказ своему приятелю, тогдашнему тульскому губернатору Урусову (Леониду Дмитриевичу), который, в свою очередь, рассказал об этом министру Игнатьеву. Игнатьев и устроил их освобождение»[10]. Итак, неудачная в целом попытка добиться освобождения при посредничестве А.А. Толстой и императрицы заставила писателя пойти иным путем.

По докладу министра внутренних дел графа Н.П. Игнатьева император в 1881 году распорядился выпустить на свободу суздальских епископов. Об этом достаточно подробно рассказывает А.С. Пругавин в своем очерке «Старообрядческие архиереи в суздальской крепости»[11]. Им было запрещено жить в столицах. Факт освобождения широко комментировался в тогдашней прессе. Освобождение и дальнейшая судьба страдальцев – уже особая история.

 

 


Постскриптум первый

 

 

Бывает так: берешь книгу, читаешь, и внезапно встречается мысль, которой хочется с кем-то поделиться. Вот и я, раскрыв наугад какой-то том сочинений Л.Н. Толстого (даже не посмотрел на номер на корешке), встретил это меткое сравнение. «Проповедовать правительству, чтобы оно освободило веру – все равно, что проповедовать мальчику, чтобы он не держал птицы, когда должен посыпать ей соли на хвост», – записал Л.Н. Толстой в одной из своих книжек и чуть ниже добавил, возвращаясь к образу свободной птицы: «Вера, пока она вера, не может быть подчинена власти по существу своему, – птица жива та, что летает»[12].

Мне подумалось, что об этом уместно будет вспомнить в связи с историей освобождения суздальских узников. А если шире – в связи с темой свободы совести, о которой обычно много говорят.

 


 

Постскриптум второй

 

 

В 1855 году тюрьму суздальского Спасо-Евфимиева монастыря посетил известный писатель Павел Мельников (Андрей Печерский). В одном из писем он оставил ценное свидетельство об архиепископе Аркадии (Дорофееве), которое хотелось бы привести. Его имя упоминалось в разговоре Савватия с Л.Н. Толстым.

 

«...Аркадий поразил меня своим умом, своим даром слова, благородством манер и сознанием собственного достоинства. Это аскет в полном смысле слова, наружность самая благообразная. Я знаком, по крайней мере, с 30 нашими архиереями, умершими и живыми, но немногих поставил бы рядом с Аркадием. Скажу вам несколько слов о том, с каким достоинством он держал себя. Надобно заметить, что в Суздале в 1855 г. (не знаю, как теперь) содержали арестантов очень хорошо. У каждого комната с двумя окнами, крашенные полы, изразцовые печи, кровать за ширмами и приличная мебель. Обиталище Аркадия более походило на монашескую келью, а не на острожную тюрьму. Я вошел вместе с архимандритом суздальского монастыря. Аркадий стоял у окна и глядел в него; обернувшись, когда мы вошли (звяканье ключей, отпиравших камеру, он не мог не слышать), он встретил нас как бы в гостиной, как бы вошедших в нее без доклада гостей. Архимандрит назвал меня, Аркадий протянул мне руку со словами: “Вы не примите благословение этой рукой, но не оттолкнете ее, она не совершила никакого преступления”. Потом, садясь на диван, обеими руками указал мне и архимандриту Амвросию на два кресла. Он говорил со мной с полной, по-видимому, искренностию, рассказывал о некрасовцах, о Славе, о Белой Кринице, но чуть что касалось до какого-либо живого раскольника в России – молчать. (Об умерших все говорил, и когда я записывал, даже диктовал мне). Видя, что он не договаривает, я сказал ему, что откровенное его сознание может уменьшить меру его наказания. Аркадий опустил глаза и улыбаясь прочитал вполголоса статью XV тома св[ода] зак[онов] об этом и  потом сказал: “Послушайте, П[авел] Ив[анович], когда вы начали со мной говорить, то, называя меня просто Аркадием, сказали, что не имеете права называть меня “вашим преосвященством”. Вы правы: ни Государь, которому вы служите, ни Синод, под духовной властью которого по вашему исповеданию вы находитесь, не признают меня архиереем, и вы не только не можете, но, скажу более, вы не имеете никакого права звать меня преосвященным. Но я убежден, что хиротония моя правильна, и что сана епископского, дарованного мне Св. Духом, никакая земная власть отнять у меня не может. Знайте же, что епископ лгать не должен, знайте и то, что епископ обязан хранить свое стадо. Все, что я вам говорил и скажу, и все, что я в Киеве   говорил сенатору Войцеховичу – правда. Но я не все сказал, я молчал в ответ на иные вопросы, и буду молчать, и нет на земле силы, которая бы могла меня заставить говорить. Так и запишите, так и министру скажите. То же и Войцеховичу я говорил”»[13].

 

Этот отрывок хочу привести вовсе не для того, чтобы показать, насколько разными людьми были Толстой и Мельников: один, мол, пришел в ужас, узнав, что люди за веру в Христа отбывают немыслимый тюремный срок, а другой – так, оставил в частном письме ценное для старообрядцев свидетельство (и то случайно) и успокоился совестью.  В 1855 году в Суздале содержались только двое архиереев: Аркадий и Алимпий (Вепринцев) Тульчинский, впоследствии умерший в своей камере… Важнее другое: здесь отображен образ настоящего пастыря и настоящего архиерея, которых, что там говорить, так не хватает, и особенно сейчас, когда, слава Богу, синодская церковь, точнее уже патриаршая (т.н. РПЦ), своих тюрем не имеет. Этот образ, этот пример важен как духовный маяк – и для пастыря, и для мирянина.

А что касается тюрем… Как-то услышал от одного священнослужителя РПЦ горькое сетование: «Синодальный период был тяжелым для нашей церкви». Каким же был их синодальный период для старообрядческой Церкви?..

 


 

Постскриптум третий

 

 

Несколько лет назад в своей книге «Старообрядчество калужского края» я рассказал о священниках господствующей синодской церкви, служивших в Калужской губернии и решивших присоединиться к старой вере. Там был очерк о Григории Глинкине,  единоверческом священнике из города Сухиничи, который после перехода своего к старообрядцам тоже был заключен в тюрьму Спасо-Евфимиева монастыря. С тех пор удалось отыскать несколько новых источников о его судьбе. Уточнить срок заключения: в 1866 году священник был арестован, а осенью 1876-го вернулся из Суздаля в Сухиничи. Десять лет – за веру Христову. Удалось установить дату смерти – 4 февраля 1880 года… Не только четверо старообрядческих архиереев содержались в той тюрьме, получив чудовищные сроки. Сколько вообще там было узников веры? А.С. Пругавин в книге «О Льве Толстом и толстовцах» упоминает старообрядческого священника П.Ф. Золотницкого, отсидевшего в суздальской тюрьме тридцать лет (его освободили только в 1901 г.)[14]. В связи с темой, поднятой в статье, хотелось бы поставить вопрос о комплексном и полном изучении судеб всех тех, кто оказался в суздальской тюрьме, независимо от религиозных убеждений и причин, туда приведших.

Трое старообрядческих архиереев, освобождение которых началось с ходатайства сосланного в Тулу епископа Савватия перед Л.Н. Толстым, были не так давно на одном из Соборов Русской Православной Старообрядческой Церкви причислены к лику святых как исповедники.  Кто, кроме самих старообрядцев, напишет суздальский патерик?

Возвращаясь к предыдущему постскриптуму, хочу привести отзыв никому не известного старообрядца Анания Шмакова о епископе Геннадии. Этот житель Екатеринбурга был горячим сторонником владыки, имевшего в епархии и недоброжелателей. В декабре 1862 года, когда владыка был арестован, в Тагильский Завод по распоряжению Освященного Собора приехал старообрядческий епископ Пафнутий (Шикин) Казанский и Вятский и рукоположил здесь в сан епископов двух иноков: Константина (Коровина) – на Оренбург и Пермь (вместо заключенного епископа Геннадия) и уже знакомого нам Савватия (Левшина) – на Тобольск и Сибирь. Рукоположил без особенной огласки. Время было опасное... Эти и другие действия епископа Пафнутия, о которых пошли слухи, вызвали недоумение среди екатеринбургских старообрядцев. Признание Шмакова меня тронуло. Может, когда-нибудь кто-нибудь упомянет его в «патерике»… «Мы чтим свято в[ладыку] Геннадия, чтим, как должно чтить святителя и благоговеем пред его  мудростию и смирением, – писал он в Москву. – В[ладыка] Пафнутий только открыл нам глаза и показал, как велик и свят наш святитель, мы теперь только узнали ему истинную цену, мы не умели ценить его достойно. Оне, желая унизить его, заставили только нас сильнее полюбить своего пастыря и благоговеть перед его разумом и святостию. Теперь мы только видим, какое сокровище даровано было нам Богом…»[15]

Такие признания в архивных документах не часто встречаются.

А епископ Конон, его подлинно аскетическая жизнь, его духовный поиск, его трудный выбор между сторонниками и противниками Окружного послания (в числе последних оказались близкие, уважаемые им люди) – это целая книга…  

 

 


Постскриптум четвертый

 

 

Отношение старообрядцев ко Льву Толстому было непростым. Во многом оно определялось религиозными взглядами писателя. Вот как отзывался о них, к примеру, епископ Арсений (Швецов) Уральский в одном из частных писем: «Выписал я от Л.Н. Толстого две книги, изданные за границей: “Изложение Евангелия с примечаниями” и “Царство Божие внутри вас”. Помаленьку ознакомлюсь с его взглядами, чисто антихристовыми, даже и читать отвратительно: Христос не признается Богом, но каждый человек может быть таким же по всему, как и Христос, и чудес никаких не признает; не знаю, как объяснит воскресение Его, – еще не дочел. Удивительно, как люди соглашаются с ним, у него Бог – разумение добра. Вот какие бредни»[16]. О Льве Толстом писали в старообрядческой периодике епископы Иннокентий (Усов) и Михаил (Семенов), но в этой статье, преследовавшей скромную цель – ввести в научный оборот неизвестное письмо неизвестного толстоведам епископа Савватия и прокомментировать его – мы не будем анализировать взгляды старообрядческих начетчиков и богословов и критику ими религиозных воззрений Л.Н. Толстого.

Но хотелось бы акцентировать внимание на одном, очень важном с нашей точки зрения, моменте. Одно дело – догматическое учение писателя, и совсем другое – «человеческая его совесть, жившая в его душе жажда добра и истины» (слова епископа Михаила)[17]. Эта жажда добра побуждала его заступаться, в том числе и за суздальских исповедников, искреннее сострадая им.

 


Постскриптум пятый

 

Когда эта статья была уже полностью готова, при разборе архива митрополии РПСЦ встретилось мне вот это письмо, адресованное архиепископу Флавиану (Слесареву) Московскому. Я понял, что потребуется еще один постскриптум. И в нем нужно привести обнаруженное письмо целиком и прокомментировать его. Что ж, раз уж начали одним письмом, закончим другим. Итак:

 

«Г. И. Х. С. Б. П. Н. Г.

Досточтимый и дорогой владыко!

Позвольте от всего сердца поздравить Вас и пожелать Вам всего-всего наилучшего и, прежде всего, здоровья и многая лета.

Испрашивая Вашего архипастырского благословения и молитв, остаюсь с глубочайшим уважением и сердечной преданностью.

С. Толстой.

Осмелюсь испросить Вашей келейной молитвы за моего деда, Льва Николаевича Толстого, много сделавшего для нашей старообрядческой Церкви, добившись освобождения заточенных владык Конона и Аркадия, и иже с ними»[18].

 

 

Обращает на себя внимание странная аббревиатура: «Г.И.Х.С.Б.П.Н.Г.». С лишней буквой «Г», которая, как правило, у старообрядцев не пишется, она означает: «Господи Исусе Христе, Сыне Божии, помилуй нас, грешных». В любом случае, автор понимал ее значение. В этой связи интересен и характерен один эпизод из книги А.С. Пругавина «Старообрядческие архиереи в суздальской крепости». В руки архимандрита Досифея, наблюдавшего за узниками, попадает «подозрительное» письмо, адресованное епископу Геннадию. «Особенно подозрительным показалось архимандриту Досифею начало письма, где стояли следующие буквы: Г.I.Х.С.Б.П.Н!». Прежде чем вручить письмо адресату, осторожный архимандрит направил его во Владимирскую духовную консисторию. Там тоже никто не понял значения аббревиатуры. «Владимирская духовная консистория требует от Геннадия объяснений по поводу загадочного письма, полученного на его имя: от кого это письмо, и что именно означают “недописанные слова”…»[19]. Епископ Геннадий разъяснил их смысл. Любопытно то, что эта обычная для старообрядцев аббревиатура – простая молитва, с которой православный человек начинал всякое дело, оказалась непонятна не только одному архимандриту господствующей церкви, но целой консистории! От православия тут осталась одна оболочка.

Даты в письме С. Толстого нет, и ничто не указывает на нее (даже неясно, по какому именно поводу автор поздравляет владыку), поэтому время написания можно определить весьма условно: 1950-е годы. Автор – внук великого писателя и старообрядец. Он не только знаком со значением аббревиатуры, которой обычно начинаются старообрядческие письма. Обратим внимание на фразу: «много сделавшего для нашей старообрядческой Церкви». Двое из внуков Льва Толстого имели инициал «С.» и жили в 1950-е годы: Сергей Михайлович Толстой, врач, автор книги «Толстой и Толстые», и Сергей Сергеевич Толстой, кандидат педагогических наук, автор книги «Основы перевода с английского языка на русский», вышедшей в 1957 году, один из составителей англо-русского словаря по черной металлургии, изданного еще в 1934-м. Сергей Михайлович Толстой еще в 1920 году уехал во Францию.

Просматривая бухгалтерскую книгу записи приходов и расходов архиепископии за 1960 год, я встретил там несколько записей в графе «Расход»: «С. Толстому за уроки английского языка». И рядом, как положено, – сумма. Уже не столь уже важно, кто из сотрудников архиепископии изучал английский язык. Автором письма, следовательно, является Сергей Сергеевич Толстой (1897–1974), который поддерживал тесные контакты с архиепископией, был верующим, был старообрядцем, знал о том вкладе, который сделал его дед, заступившись за заключенных архиереев. Кроме того, по заказу архиепископии он выполнил перевод книги французского исследователя Пьера Паскаля «Аввакум и начало раскола». В 2010 году она вышла в свет в московском издательстве «Знак». Научный редактор перевода Е.М. Юхименко приводит во вступительной статьей свидетельство Н.П. Пузина о том, что С.С. Толстой в декабре 1957 или январе 1958 года присоединился к старообрядческой Церкви, а до этого был поставлен в сан диакона и причислен к храму Покрова РПЦ, что в Левшине[20].

Остается добавить, что это единственное письмо С.С. Толстого, выявленное в архиве митрополии.

 

 


Постскриптум шестой

 

В этой статье я попытался показать, как старообрядческие иерархи контактировали с Толстым. Правомерен вопрос: раз у писателя были с ними личные встречи, мог ли он переписываться с кем-то из архиереев? В архивах старообрядческой митрополии мне его писем обнаружить не удалось. Зато встретился черновик письма архиепископа Иоанна (Картушина) Московского, который в 1898 году сменил Савватия на Московской кафедре. Обращение – «Граф Лев Николаевич!» – сразу даёт понять, кому владыка пишет. Формул приветствия нет.  Всё строго.

 

Черновой автограф письма архиепископа Иоанна (Картушина) Л.Н. Толстому

 

Письмо было написано в первой половине 1900-х годов. Сохранилось только его начало – один лист, исписанный с двух сторон трудночитаемым и в то же время аккуратным и ровным почерком без помарок с заметным наклоном влево. Сам лист больше обычного тетрадного, расчерчен тонкими линиями на вертикальные прямоугольники, посередине был свёрнут вдвое. 

Поводом послужили сочинения Толстого тех лет по религиозным вопросам: «В чем моя вера» и другие. Я уже упомянул, что и в старообрядческой среде обращали внимание на них. Неизвестно, было ли письмо отправлено. Писатель не был обязан на него отвечать. Да ему и невозможно было откликнуться всем, кто брался с ним полемизировать. Однако тот факт, что старообрядческий архиерей решил вступить с Толстым в спор, ставит вопрос о выявлении оригинала и других писем и источников, их анализе, о комплексном изучении отношения разных старообрядческих деятелей, а также простых старообрядцев к религиозных идеям Толстого.

Здесь, в составе этой статьи, обнаруженный черновик публикуется впервые.

 

Граф Лев Николаевич!

 

Надеюсь, Вы не будете возражать той истине, которая[1] покоится на неопровержимых фактах. Например, Вы учились писать. Доказательство тому: Вы писатель; другой учился архитекторству, результат тому построенные им прекрасные здания, и так далее. Кажется, это непреложные истины. Потом, Вы видите: написано не ученым. По всей вероятности, Вы много найдете в таком писании грамматических неправильностей, и вы правы. Но смешно было бы, если бы тот неученый писец вступил с Вами в полемику и настаивал бы, что он написал правильно. А между прочим, у него отсутствуют запятые, двоеточия, вопросительные [знаки], и только при конце каждой страницы ставится крупная точка.

Не менее страшно и прискорбно смотреть на Ваши религиозные отрицания. Если человек христианин изучил свою религию, как Вы изучили литературу, если его изучение подтверждается современною действительностью, как и Ваше изучение Вашими сочинениями. Всякий верующий во Христа неоднократно наблюдал благодатную силу[2] креста и Евангелия, до того ощутительно и публично, что не подлежит никакому сомнению. По силе этого как же Вас не признать таким, как бы Вы признали Вашего полемиста, неграмотного писателя, и как тот вместо всех знаков препинания ставит на всю страницу одну точку, [Вы] вместо всех христианских догматов, таинств и правил ставите одно <нрзб> к чернорабочему люду расположение.

После позвольте нам удивляться над Вашею замкнутостию. Почему так: что не только исторически всесторонне доказано, но и современными [учеными], для Вас, ученого и любознательного мужа, темно и невидимо. Если бы наука вместо открытия так же теряла имеющееся, как Вы потеряли религию, то непременно бы человечество с развитием науки потеряло бы всё. Но этого нет, и не может быть. А наоборот, что было в зачаточном положении, развивается в больших размерах и многое вновь изобретается. Почему же религиозный вопрос от Вас уходит? Ответ на это дает сам Исус Христос: «Аще от мира бысте были, мир убо свое любил бы». Поэтому и нужно понимать: св. вера – не земное обретение, но небесное откровение. Во-первых, она не присуща плотской мудрости и, во-вторых верующие в лице св. апостола Павла известились, что от пакостника аггела сатанина, и вот пакости деет…[3]

 

Последние фразы на старославянском переводятся так. Первая – это Евангелие от Иоанна, глава 1, имеется в виду стих 9 и 19: «Был свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал». Самая последняя фраза взята из второго Послания апостола Павла к коринфянам, полностью она звучит следующим образом: «И за премногая откровения, да не превозношуся, дадеся ми пакостник плоти, аггел сатанин, да ми пакости деет, да не превозношуся». В современном переводе: «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился».

Об архиепископе Иоанне пойдет у нас речь и дальше, уже в связи с другим писателем.

 

 

[1] В тексте слово повторяется дважды.

[2] Слово повторяется два раза.

[3] Иоанн (Картушин), архиеп. Письмо Л.Н. Толстому (черновик) // Архив ММ и ВР РПСЦ. Ф. 1. Оп. 5. Д. 39. Лл. 15–15 об.

 


Постскриптум седьмой

Владимир Галактионович Короленко вряд ли нуждается в особом представлении. Другое дело один его адресат, чьи письма хранятся в архиве писателя в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки. Мы опять обращаемся к ее фондам!

О Лазаре Онуфриевиче Кабанове практически нет сведений. Будучи уроженцем Гуслиц – старообрядческой окраины Московской губернии, а если точней, тамошней деревни Беливо, он жил в Москве, занимался перепиской книг, в том числе певческих, обладал характерным почерком, который легко узнают специалисты археографы. Вот, пожалуй, и все.

Копия письма священноинока Игнатия «Зуевского» старообрядческому архиепископу Иоанну (Картушину), выполненная Онуфрием Кабановым для сборника «Ответ неокружникам с приглашением их к миру церковному»

 

В переписке Л.О. Кабанова и В.Г. Короленко возникает тема ходатайства за сосланного в Тулу (опять туда!) старообрядческого архиепископа Иоанна (Картушина). 28 апреля 1901 года, после избрания Московским архиепископом, он отказался дать Московской сыскной полиции подписку в том, что обязуется не именоваться старообрядческим архиепископом и не будет совершать «недозволенных законом действий и служений». 12 августа того же года архиепископ Иоанн был выслан в Тулу под надзор полиции. В августе 1903 года он получил разрешение избрать место жительства по своему усмотрению, исключая Москву и Московскую губернию. Архиепископ поселился в селении Дулево Владимирской губернии на фабрике известного предпринимателя Матвея Сидоровича Кузнецова, куда к нему легко было приезжать из Москвы[21].

Старообрядческий книжник обратился к В.Г. Короленко с просьбой помочь. Писатель прекрасно знал, что такое ссылка, откликнулся, посоветовал знакомых адвокатов. Да что значит «знакомых»?! Их тогда знала вся Россия. Владимир Вильямович Беренштам получил известность участием в крупных политических процессах (в частности, защищал в суде эсера-террориста И.П. Каляева). Отец В.В. Беренштама родился в Полтавской губернии, где жил В.Г. Короленко. Василий Алексеевич Маклаков – не только адвокат, но и политический деятель, член Государственной думы, с 1901 г. был присяжным поверенным округа Московской судебной палаты, участвовал во многих крупных процессах. Федор Никифорович Плевако,  адвокат, судебный оратор, тоже выступал и защищал на многих крупных судебных процессах, в том числе политических.

20 июля 1904 года Л.О. Кабанов писал в Полтаву, где жил В.Г. Короленко:

 

Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!

За оказанное Вами сердечное сочувствие к моей просьбе о старообр[ядческом] арх[иепископе] Иоанне Картушине приношу Вам мою глубокую благодарность, что Вы мою просьбу не оставили и приняли близко к сердцу, как Вы безотказно сочувственно на мой голос откликнулись своей доброй душой. Эта Ваша добродетель вечно не забудется, к тому же еще если Бог даст нам успех в начинаемом ходатайстве.

Письмо Ваше от 10 июня я получил, и от М.В. Беренштама тоже. Он пишет, что ввиду его отъезда в деревню, к сожалению, лично принять ходатайство не может, указав в письме пять лиц москов[ских] прис[яжных] пов[еренных], к которому-либо из них обратиться; я этот выбор оставил, а обратился, согласно в письме Вашем указания, к прис[яжному] п[оверенному] Василью Алексеев[ичу] Маклакову. Это весьма известный прис[яжный] п[оверенный], и он живет в д[оме] Плевако (Новинский бул[ьвар]). Он меня принял, объяснил, что подожду приезда Плевако (из имения), что с ним посоветуюсь, как лучше поступить с этим делом.

Да, это трудное дело, и что нужно просить на Высоч[айшее] имя. Так что изложение подписки истекало из [решения] особого совещания МВД, к которой должен был подписаться арх[иепископ] Иоанн, а он не подписался. Простите, что я вас беспокою. Это я уведомляю Вас, глубокоуважаемый Владимир Галактионович, в виду того, как я поступил в моей к Вам просьбе. Что Бог даст.

В заключение сего дай Бог Вам и Вашему семейству доброе здравие и благополучие.

Нижайше вам кланяюсь,

Лазарь Онуфриевич Кабанов[22].

 

В начале декабря 1904 года Л.О. Кабанов сообщал, что старообрядцы подали ходатайство на Высочайшее имя об освобождении архиепископа Иоанна от ссылки. Высказывал писателю горячее одобрение по поводу его очерка «В подследственном отделении». Он был включен в первую книгу сборника В.Г. Короленко «Очерки и рассказы», который издавался редакцией журнала «Русская мысль», первая книга вышла в 1887 г., она и имеется в виду в письме. В конце декабря, 30 числа, в другом письме Л.О. Кабанов сообщил, что ходатайство отклонено. «Мои знакомые за Ваше к нам участие доброе сердечно Вас благодарят, – писал старообрядческий книжник. – И если когда Вы будете в Москве, если пожелаете быть на Рогожск[ом] кладбище, посмотреть на запечатанные алтари, то пожалуйте, полюбопытствуйте. Если временно Картушину проживать в Москве, по болезни нельзя ли как приехать? Что, кого просить? Не откажите, глубокоуважаемый Владимир Галактионович, говорят теперь – не плошайте. Только к кому бы обратиться, чтобы ему можно было временно пожить, а там вопросы что-нибудь о старообрядцах выяснятся»[23].

Так и произошло. Рогожские алтари, которые приглашает посмотреть Л.О. Кабанов, были спустя несколько месяцев распечатаны. Это было на самую Пасху 16 апреля 1905 года, в Страстную субботу. В этот же день Л.О. Кабанов написал еще одно письмо В.Г. Короленко, сообщив, что архиепископ Иоанн может беспрепятственно приехать в Москву. Высочайшим указом «Об укреплении начал веротерпимости» старообрядцам была предоставлена свобода в совершении богослужений. Хочу привести письмо полностью.

 

Христос воскресе!

Глубокоуважаемый и добросердечный Владимир Галактионович!

Поздравляю Вас с высокоторжественным праздником светлого Воскресения Христова, желаю Вам сей праздник встретить и провести – в радости, благополучии и добром здравии, и впредь таковых многих дождаться.

Архиепископ наш старообрядческий Картушин освобожден 28 января по распоряжению кн[язя] Святополк-Мирск[ого][24]. Он успел сделать это распоряжение, и чуть ли это не последнее ли его распоряжение. Картушин теперь в молельнях совершает богослужение свободно – главное, избавлены от преследования полиции. А сколько от ней старообрядцы терпели? Это обстоятельство в истории русской, надо полагать, большое событие – маниф[ест] 12 декаб[ря][25]. Теперь свобода понемногу выясняется. Что старообрядцы просили, Государь разрешил, (когда это пишу письмо) из Петерб[урга] получено известие, что на все просимые пункты последовало разрешение, а их было много. Теперь Победоносцеву на это разрешение большое бедствие. Для него это все равно, как будто сказочный богатырь (пример, приведенный Вами, на событие январское в книжке «Русск[ого] богатства», книга I, 1905, №1)[26].

Теперь у нас (старообрядцев) настала новая жизнь. И после жизни – утеснений – новая жизнь вперед получается тоже сказочной, какая ей открывается дорога!

За Ваши советы о доброе Ваше ко мне сочувствие сердечно Вас благодарю, и доброе Ваше имя из моей памяти вечно не изгладится.

Смею Вам предложить, если Вы будете интересоваться какими старообрядческими изданиями (сочинениями старообряд[ческих] писателей-начетчиков), я Вам могу предоставлять.

Я Вас рассчитывал увидать в Москве, но не пришлось.

В заключении сего остаюсь Ваш доброжелатель и покорнейший слуга и премного благодарный Вам

Лаз. Ануфр. Кабанов.

Москва.

16 апрел[я] 1905 года.

Преображенск, Новая стройка, соб[ственный] д[ом][27].

 

Это письмо написано стилизованным полууставом, вместо арабских цифр – славянские. Слова «Христос воскресе!», «Высокоторжественным праздником Светлого Воскресения Христова», заглавные буквы в обращении выведены красными чернилами, украшены растительным орнаментом. Письмо написано в Страстную субботу 1905 г., в день, когда были сняты печати с алтарей Покровского собора Рогожского кладбища. На следующий день, 17 апреля, был обнародован Высочайший указ «Об укреплении начал веротерпимости».

В письмах Л.О. Кабанова много интересного: и отклики на события, и атмосфера времени, восторг от возможности свободно выбирать делегатов в Государственную Думу, которая способна что-то изменить к лучшему… Хотелось бы еще отыскать, хотя бы в копиях или черновиках, письма В.Г. Короленко. Но этот постскриптум я решил добавить не только ради новых фактов, хотя они действительно интересны. Они еще показывают, и в случае с Л.Н. Толстым, и с В.Г. Короленко, что такое подлинный писатель. Это потревоженная совесть. Таково свойство большого писателя. Скажу более, это выразитель народной совести. Сумев воплотить своей личностью, своим творчеством, своим делом, писатель становится великим.

 

[1] ОР РГБ. Ф.246. Карт. 174. Ед.хр. 3. Л.101. Письмо цитируется по черновику, написанному рукой А.В. Швецова (будущего епископа Арсения Уральского). Черновик датирован 28 сентября 1871 г.

[2] Кроме того, здесь владыка Савватий неточен: раз речь о «прокуроре», имеется в виду обер-прокурор святейшего Синода.

[3] ОР РГБ. Ф.246. Карт. 180. Ед.хр. 2. Лл. 308–309. В письме сохранена архаизированная авторская особенность написания имени – с одним «в».

[4] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М., 1952. Т. 48. С. 310.

[5] Так совпало, что в Великую субботу в 2 часа 24 минут ночи умер преемник митрополита Филарета (Дроздова), приложивших немало усилий, чтобы склонить к единоверию суздальских епископов-исповедников – митрополит Московский и Коломенский Иннокентий (см. Московские ведомости. 1879. №81 от 31 марта. С. 1).

[6] Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1828–1890. М., 1958. С. 508.

[7] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М., 1952. Т. 48. С. 312.

[8] Толстой Л.Н. Письмо А.А. Толстой // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т.  М., 1953. Т. 62. С. 477. См. также: Переписка Толстого с гр. А.А. Толстой. СПб., 1911. С. 319.

[9] Переписка Толстого с гр. А.А. Толстой. СПб., 1911.  С. 320.

[10] Пругавин А.С. О Льве Толстом и толстовцах. М., 1911. С. 123.

[11] Хотелось бы, кроме того, обратить внимание на опубликованную нами переписку Московской старообрядческой архиепископии с суздальскими узниками:  «Часовые смотрят постоянно и не дают даже молитвы производит без смущения…» // Во время оно: История старообрядчества в свидетельствах и документах. 2007. №4. С. 29–68, 2009. №5. С. 95–132.  

[12] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М., 1952. Т. 48. С. 195.

[13] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Нижний Новгород, 1911. Ч. 1. С. 187–188. 

[14] Пругавин А.С. О Льве Толстом и толстовцах. М., 1911. С. 121. К какому старообрядческому согласию принадлежал этот священник, А.С. Пругавин не уточняет. В письмах епископа Геннадия (Беляева) за 1876 г. сообщается о священнике Петре, не признававшем белокриницкой иерархии. По крайней мере, это можно заключить по упоминанию старообрядческих купеческих фамилий в тексте. Отбывать заключение в суздальской тюрьме можно было по-разному. Вот какой отзыв заслужил о. Петр: «Прошу передать еще Бугровым и Блиновым: ваш поп здравствует телом, но душою не был живым, вот привезла ему от Сената княгиня г-жа Парасковья Иларионовна (неустановленное лицо. – В.Б.) денег 67 руб. с[еребром], чаю 5 фунт[ов].  Теперь и в Вел[икий] пост масленица сырная, как у лютеран. Крынку купил коровьего масла и муку пшеничну, и пекет-попекает, ему что за горе, что Великого поста первая неделя, и спасибо – Иларионовна купила еще рыбы, будет поедать помаленьку на пост. И то смешно, что старуха спрашивает: “О. Петр, нашей ли он веры?” Ей ответили служители с насмешкою: “Вашей, вашей, бабушка, и за вашу преехал” (т.е. масонской)! – “И табак не курит ли?” – “Нет, бабушка, нет, он не курит, а только турит!” Конечно, было прервался табачок, когда чаю не на что было купить. Но разве за кусочек дадут в караулке покурить» (см.: Геннадий (Беляев), еп. Письмо архиеп. Антонию (Шутову) от 23 февраля 1876 г. // Во время оно. История старообрядчества в свидетельствах и документах. 2009. Вып. 5. С. 108). В другом письме московскому свящ. Петру Драгунову епископ Геннадия продолжал иронизировать над бывшим священником господствующей церкви, своим соузником (Там же. С. 112). Так или иначе, каждый узник суздальской тюрьмы – это особый тип русского религиозного разномыслия, и галерея этих портретов была бы весьма интересна.

[15] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 201. Ед.хр.18. Л.8об. «Оне» – вероятно, противники епископа Геннадия, недовольные тем, что он практически не управляет епархией, постоянно скрываясь от преследований. (См. обстоятельную статью Е.А. Агеевой о епископе Геннадии в «Православной энциклопедии» (М., 2005. Т. Х. С. 606–607).

[16] Арсений (Швецов), еп. Оправдание старообрядствующей Христовой Церкви. Письма. М., 1999. С. 281.

[17] Михаил (Семенов), епископ. Ответ о. Карабиновичу. М., 1915. С. 11.

[18] Толстой С. Письмо архиеп. Флавиану (Слесареву) // Архив ММ и ВР РПСЦ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2515. Л. 1.

[19] Пругавин А.С. Старообрядческие архиереи в суздальской крепости. СПб., 1903. С. 25.

[20] Юхименко Е.М. «Прекрасная книга французского ученого» // Паскаль П. Протопоп Аввакум и начало раскола. М., 2010. С. 28.

[21] Подробнее об обстоятельствах высылки см.: Выступление на собрании в Гайсине // Иоанн (Картушин), архиеп. Сочинения. М.–Ржев, 2012. С. 265–266.

[22] Кабанов Л.О. Письмо В.Г. Короленко от 20 июля 1904 г. //  РГБ. Ф. 135. Раздел 2. Карт. 24. Д. 51. Лл. 9–9об.

[23] Кабанов Л.О. Письмо В.Г. Короленко от 30 декабря 1904 г. // Там же. Лл. 13–14об.

[24] Петр Данилович Святополк-Мирский (1857–1914) – государственный деятель, князь, министр внутренних дел с августа 1904 по 18 января 1905 гг. Был губернатором в ряде губерний.

[25] 12 декабря 1904 года был обнародован Высочайший указ Правительствующему Сенату «О мерах по усовершенствованию государственного порядка», в котором шла речь о возможном внесении «в законодательство существенных нововведений» и говорилось, что «во главе забот» будет наилучшее устройство «многочисленнейшего у нас крестьянского сословия», а далее в 8 пунктах указывалось на необходимость «принять действительные меры к охранению полной силы закона», «предоставить земским и городским учреждениям возможно широкое участие в заведывании различными сторонами местного благоустройства», «внести должное-единство в устройство судебной в Империи части» и т.д. Из Указа следовало со всей очевидностью, что страна нуждается в широких реформах, что необходимы быстрые меры для улучшения жизни населения.

[26] Речь может идти о статье В.Г. Короленко «Хроника внутренней жизни», которая была помещена в указанном номере «Русского богатства». Это отклик на январские события 1905 г. в Петербурге («кровавое воскресенье»), отставку П.Д. Святополка-Мирского и др. Но примера со сказочным богатырем здесь нет (есть пример с главным героем повести «Казаки» Л.Н. Толстого).

[27]  Кабанов Л.О. Письмо В.Г. Короленко от 16 апреля 1905 г. // Там же. Лл. 15–16.