СУХИНИЧИ были безуездным городом на речке Брынь и всегда относились к Козельскому уезду Калужской губернии, ста­ли ныне районным центром. В 1880-х годах в Сухиничах жило более 1500 старообрядцев, около 5000 человек принадлежали к господствующему вероисповеданию. Более половины от общего числа старообрядцев принимали духовную власть Московской архиепископии. Встречаются и другие цифры. Так, в одном из рапортов (1887 год) козельский уездный исправник указывал, что в Сухиничах порядка 3850 человек принадлежат к господствую­щему вероисповеданию, старообрядцев — 1570 человек без разде­ления на согласия. Противоокружников в городе жило около 400 человек, и это довольно много. По сведениям на 1896 год, в Сухи­ничах проживало 5400 человек, принадлежавших к господству­ющей церкви; старообрядцев разных согласий — 1686 человек. В городе было два старообрядческих храма. Тот, что находился под омофором Московской архиепископии, был освящен во имя Покрова, затем после пожара в 1895 году возник вместо него новый, во имя иконы Казанской Божией Матери, в начале XX века его приход составлял около тысячи человек при семи тысячах общего населения города. Противоокружнический храм освящен был во имя преподобного Сергия Радонежского.

 

*

 

Еще при единоверческом священнике Григории Глинкине, ко­торый в конечном счете присоединился к старообрядцам, в 1865 году на усадьбе сухиничской мещанки Ирины Шавыкиной (о ней самой сведений не сохранилось) была построена моленная. С чет­верга Страстной седмицы там началась служба. Но этот молит­венный дом просуществовал недолго: 28 декабря 1867 года его опечатали. Впрочем, по данным консистории, служба там про­должалась. То ли печати были сорваны, то ли эти сведения об опечатании неверны. После Крещения (следовательно, в январе 1868 года) козельский уездный исправник донес губернатору, что шавыкинская моленная закрыта, иконы и утварь отосланы в кон­систорию[1].

Иногда сухиничским старообрядцам приходилось уезжать в лес и там проводить службу[2]. Очевидно, это было именно в то трудное время, когда старообрядческий священник Глинкин, о котором далее будет особый рассказ, попал под арест, шавыкинскую моленную упразднили...

Весной 1870 года в Сухиничи приехал инспектор народных училищ. Приходские училища в городе пребывали в плачевном состоянии, городская дума выделяла на их содержание весьма ог­раниченные средства. Не всегда удавалось учителям подыскать сносное жилье. Инспектор подал городскому голове идею перенес­ти училище в другое здание, покрепче, а именно — в шавыкинскую моленную. Голова доложил обо всем губернатору. Однако земля, где стояла моленная, была в свое время продана с торгов одному козельскому купцу, и дом нужно было выкупать не иначе как раскатав его по бревнам. Другого подходящего дома в городе не нашлось. Сухиничское училище осталось в прежнем состоя­нии[3]. Какова последующая судьба шавыкинской моленной, ска­зать сложно.

Конец 1860-х и 1870-е годы были для сухиничских старообряд­цев очень непростыми. С одной стороны — раздор из-за Окружного послания, с другой — отсутствие духовенства, с третьей — разо­бщенность, раздробленность. Нужен был священник. Регулярная общая молитва.

Священник Зотик Силин. 1900-е годы

Зотик Ефимович Силин (род. 1832) поселился в Калужской гу­бернии с восемнадцати лет. Приехал он сюда из деревни Давыдово Богородского уезда Московской губернии (знаменитые Гуслицы), жил сначала в Козельске, потом в Сухиничах. Писал иконы, слу­жил уставщиком. С самого выхода Окружного послания и до пос­леднего своего дня оставался упорным его противником. В 1873 году Зотик Силин принял священнический сан. Трудно сказано, кто рукополагал его, по всей видимости, кто-то из противоокружнических епископов того времени. Данных о моленной, где мог он служить, нет, но, видимо, она уже существовала в это время, и скорее всего у кого-то дома. Вообще, официальное разрешение иметь моленную противоокружники получили лишь в 1888 году из Министерства внутренних дел[4].

В 1876 году в Сухиничи вернулся после длительного тюремно­го заключения «окружнический» священник Григорий Глинкин (см. о нем далее отдельный очерк). Если он служил, то с большой опаской, боясь доносов. Еще при его жизни, в апреле 1879 года, в Сухиничи был переведен из медынской деревни Таракановки отец Владимир Иванов. Постепенно он переехал сюда с семьей, дого­ворился с местными купцами-старообрядцами о том, что для него купят дом, перевез и свою походную церковь, освященную во имя Преображения. Да видно что-то не устроило: осенью того же года направил он письмо архиепископу Антонию (Шутову) Московско­му и Владимирскому с просьбой перевести назад в Таракановку. «Но что же вы пишите, что делов не было, кроме крестин, но в этом должны потерпеть, не скучая (т. е. не расстраиваясь. — В.Б.) — отвечал архиепископ, — потому что прежде сего сухиничское христианское общество было почти в конечном раздроблении. А теперь и это нужно почитать за велико, что оное объединяется хотя для общей молитвы. Но аще, Бог даст, дойдет время до св. четыредесятницы, то наверно те, которые теперь ходят к вам мо­литься, пойдут к вам же и исповедаться, но аще побывают у вас на исповеди, тогда уже побольше возымеют к вам и в прочем всем свое расположение. <...> Тако и у нас случитися может: аще пре­жде будем искать не своего си, но яже ближняго, по реченному: “Ищите Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам” (Лук., зач[ал] 66)»[5].

Но спустя несколько недель Владимир Иванов покинул Сухиничи и без архиерейского благословения вернулся в Таракановку, на родину.

«Он поступил с нами очень неблагоразумно и жестоко, — жало­вались сухиничские старообряцы в коллективном письме. — Мы никак не ожидали от него такого поступка, потому что он ни одного раза нам не заявлял своего какого-либо неудовольствия, даже в минувший воскресный день, то есть 25 числа (ноября ме­сяца. — В.Б.), по отпении часов и молебна о счастливом избав­лении царя от угрожавшей ему опасности, не объявил нам своего намерения.

Между тем на следующий день разнеслась молва, что отец Вла­димир выезжает, и нанял уже лошадей. Мы с удивлением услы­шали эту весть и собрались в числе 10 человек и отправились к нему. Оказалось, и действительно правда. Спрашиваем о причине такого поступка. Он решительно говорит, что более оставаться у нас не желает, что купленный для него дом холоден и что его здоровье слабое, более причин никаких не высказал». И категори­чески отказался остаться в городе хотя бы Рождества[6].

Поясним одно место письма: 19 ноября 1879 года произошло неудачное покушение на Александра II, был взорван царский по­езд, но император из-за его задержки (поломался паровоз) пересел в другой вагон другого состава поезда и не пострадал. Вот по это­му случаю и служили благодарственный молебен. Факт для ха­рактеристики отношения старообрядцев к государственной власти примечательный.

28 ноября Владимир Иванов все же уехал.

Вскоре последовала аналогичная жалоба от старообрядцев села Брынь и деревни Хотисино. Следовательно, священник окормлял и их. Разумеется, вскоре он был подвергнут запрещению. Затем его сняли. Отец Владимир остался в Таракановке. А на холодный дом жаловался и его преемник в Сухиничах, временно переведен­ный сюда...

Раздробленность — это верная характеристика сухиничского старообрядчества. Разделение на сторонников и противников Московской архиепископии (противоокружников) сохранится здесь более полвека, но была еще и раздробленность внутренняя, вызванная отсутствием общей молитвы, священника, разными передрягами, нестроениями. 22 января 1880 года архиепископ Московский и Владимирский Антоний (Шутов) рукоположил в Сухиничи священника Димитрия Шелепова — бывшего крестьянина деревни Кладьково Бронницкого уезда Московской губер­нии. Это тоже знаменитые Гуслицы. Кстати, неделей ранее на Рогожском кладбище был возведен в сан епископа священноинок Феодосий (Баженов), бывший долгое время священником в Боров­ске, которому была вверена только что образовавшаяся Калужс­ко-Смоленская епархия...

В 1881 году сухиничский надзиратель (должность, никак не связанная с тюрьмами) с подачи духовной консистории отобрал у Зотика Силина вид на жительство и потребовал в течение трех дней уехать в свое Давыдово. Но требование не имело юридичес­ких оснований. Его пришлось отменить[7]. Обоих священников, и Силина, и Шелепова, увела из Сухиничей смерть...

1880-е годы протекли для сухиничских старообрядцев спокой­но. По крайней мере, здесь не видно крупных событий. В 1883 году купцы и богатые мещане (сторонники Московской архиепис­копии) подали прошение дозволить им расширить моленную. Уездный исправник осмотрел ее и, отметив «прочность и вместитель­ность», заключил, что «к исправлению и расширению надобности не имеется». Министерство внутренних Дел тоже отказало в хо­датайстве[8].

Рвение властей, следивших за тем, чтобы старообрядцы не позволили себе чего-нибудь лишнего, доходило иногда до абсурда. Тому примером следующий случай.

В 1882 году в Сухиничах была устроена богадельня. Там на­ходилась молитвенная комната, синодским указом к ней был приписан священник из местного Смоленского собора. Но в бо­гадельне содержались и старообрядцы. Немного, человека четы­ре или пять. Молиться вместе со всеми они не желали. Жили особняком. В старообрядческую моленную дойти им было не под силу по дряхлости. Исповедовал и причащал их старообрядческий священник, приходивший в богадельню сам. Если кто-то умирал, тут его и отпевали. Сухиничский купец Марин пожертвовал для старообрядцев из богадельни киот с пятью иконами. О том, что у стариков отдельная комната «с иконостасом», что в ней молятся — стало известно в 1889 году в консистории. Из духовного ве­домства последовало ходатайство в губернское правление, чтобы иконы изъяли.

Спустя два месяца сухиничский городской голова донес губер­натору, что две иконы из маринского киота переданы в молитвен­ную комнату, где «заведовал» священник из Смоленского собора, две перенесены в кладовую. Одна икона осталась. Но консистория, узнав про это, попросила городского голову и ее убрать. Тот пришел в замешательство. «По христианскому обычаю в каждой комнате должна быть хотя бы одна икона и, исполнив буквально требование консистории, придется обратить комнату в кладовую или тому подобное, при всем этом отсутствие иконы должно быть заметно для каждого христианина». О том, что требование духов­ного ведомства противоречит христианскому преданию, городской голова попытался объяснить в письме губернатору. Губернатор не придал тому значения, как и руководители епархии. В декабре 1890 года убрали из старообрядческой комнаты последнюю ико­ну[9]...

Случай этот, сам по себе незначительный, высвечивает одно из самых тревожных явлений в церкви господствующей: служение законам человеческим и пренебрежение христианскими. Граж­данский чиновник побоялся убирать икону из комнаты, духов­ным это оказалось проще простого.

Десятого августа 1891 года у сухиничских противоокружников сгорела моленная. Находилась она в центре города, в 25 саженях от самой главной Волховской улицы. Прихожане сразу же стали хлопотать о разрешении им построить новую. С большим трудом оно было получено в мае 1895 года[10].

В том же 1895 году сгорел моленный дом старообрядцев, при­знающих омофор Московской архиепископии. Книги и антиминс (освящена моленная была, как говорилось, во имя Покрова) унич­тожил огонь. Удалось спасти только часть икон и четыре подсвечника. В ту же ночь, с 29 на 30 сентября, пострадали от пожара четыре квартала домов.

Прошение о строительстве новой моленной долго оставалось без ответа. Сухиничский купец Филипп Иванович Усачов взял тогда в аренду один из домов, моленную открыл в нем самовольно. «Религиозное наше чувство побудило нас оставшиеся от пожара иконы поставить в более соответственное святыне место. Таковым оказался свободный дом мещанина Ермакова, каковой мы и заня­ли на время, и перенесли в него св. иконы, и стали молиться...», — говорилось в одном из прошений[11]. Моленная эта была властя­ми закрыта. Иконы и книги в ней описали. «Мы лишены религи­озного утешения», — жаловались старообрядцы губернатору. Про­тив Усачова возбудили дело. Среди сухиничских старообрядцев Филипп Усачов был фигурой заметной. Сохранился любопытный отзыв о нем местного протоиерея господствующей церкви Алексея Троицкого. Он писал в 1893 году, что Усачов — «почтенный, но еще бодрый старец, всей душой преданный расколу, большой любитель чтения, следящий за всеми новинками раскольнической литературы. Устных прений о вере по отсутствию ли дара слова или слабой памяти избегает, но до письменной полемики, по его собственному признанию, большой любитель, охотник...»[12] Уса­чов был попечителем сгоревшей Покровской моленной.

Резко комментировала отказы устроить моленную старообряд­ческая газета «Слово правды», которую издавал в Брайле (Ру­мыния) известный старообрядческий апологет и публицист Федор Мельников. Заметка «Запретили молиться Богу» из первого номе­ра за 1897 год, вероятно, написана им самим, а сведения могли быть взяты из письма в редакцию. «В октябре 1895 года сгорела в Сухиничах старообрядческая моленная. Жители Сухинич, ли­шившись своего храма, просили калужского губернатора разре­шить им построить на старом месте новую моленную. Губернатор просьбу не уважил. Тогда старообрядцы, движимые религиозным чувством более чем кто-либо другой, решились воспользоваться впредь до нового ходатайства законом 3 мая 1883 года и стали собираться на молитву в частный дом, принадлежащий одному местному жителю. При проезде губернатора через Сухиничи ему доложили, что старооб[рядцы] собираются на молитву в частном доме. Губернатор, несмотря на св. четыредесятницу, когда более усиленно христиане прилагаются на молитву, приказал совершен­но воспретить собираться старообрядцам нигде. Таким образом, до 1000 душ старообрядцев г. Сухиничи лишены того, чем поль­зуются на Руси жиды, магометане и даже идолопоклонники. Ка­баки и трактиры — эти повальные бичи русского народа, и дома терпимости, — эти вертепы блуда и разврата ныне в России легче открыть, чем храм во имя славы Творца и Зиждителя всяческих... Пусть скажут нам распространители русского “православия, что для них вреднее — храм ли молитвенный у старообрядцев или же вертепы разврата?»[13]

Священник Димитрий Шелепов. 1900-е годы

 

Чтобы сорвать восстановление молитвенного дома, была пред­принята попытка опорочить Усачова и Шелепова в глазах влас­тей. Досталось и Зотику Силину. Местный благочинный сообщал козельскому уездному исправнику, что священники появляются на улицах в рясах, даже с пастырскими посохами. Это было тогда запрещено. «Шелепов для большей популярности выдает себя за единоверческого священника, что не постеснялся однажды при миссионере Рябухине утверждать в полицейском управлении»[14]. Единоверие тут использовано, видимо, как средство защиты, мол, нет большой разницы между древлеправославием и синодским единоверием... Отец Димитрий был человеком весьма острожным, мягким и в споры о вере вступать не любил. Он в некоем роде противоположность отцу Андрею Сальникову из Глотова с его на­пористым энергичным характером.

Моленная в доме Максима Ермакова, из-за которой Филип­па Усачова привлекли к суду, стояла на углу Волховской улицы (тут же был вход — ворота) и безымянного переулка. На улицу дом смотрел семью окнами, на переулок — тремя. За устройство моленной Усачову ничего не было. Она располагалась в частном жилом доме, закон от 3 мая 1883 года в таких домах позволял молиться. Дело прекратили летом 1896 года[15]. Но старообрядцы не добились официального разрешения совершать здесь общую молитву. Они стали временно собираться у мещанина Филиппа Жильцова, в его небогатом деревянном и тесном доме.

Тем временем сухиничский купец Гаврила Дмитриевич Марин построил для богослужений каменный дом. В апреле 1899 года, когда возведение близилось к завершению, он умер. Дом перешел в наследство Василию Гавриловичу Марину — сыну. И тогда же Филипп Усачов подал по поручению общины очередное ходатайс­тво об открытии моленной. «Как известно Вашему превосходи­тельству, общественная молитва всегда благодетельно влияет на каждого. Дома же наши молитвы часто, очень часто бывают крат­ки и притом не всегда проникнуты чувством благоговения»[16]. В прошении было отказано. Закон запрещал открывать моленные в домах, для того построенных специально. Это дозволялось, если дом — жилой, в одной из его комнат.

Старообрядцы пошли на хитрость. Узнав об отказе, Васи­лий Марин сдал дом в аренду мещанину Филиппу Гагарину, а тот в свою очередь подал второе прошение, где говорилось, что он живет в этом доме и желает открыть в нем молитвенную комнату.

Хитрость быстро раскусили. Гагарин получил отказ. Летом 1900 года последовало еще одно ходатайство: «Усердно просим разрешить нам приносить молитву в доме мещанина Гагарина...» Опять без толку. Однако отношения местных властей к старообрядцам немного потеплели. Козельский уездный исправник со­ветовал губернатору: «Новая моленная для окружников действи­тельно необходима в виду того, что иначе они будут молиться в частных домах вне надзора полиции» (своя выгода). Спустя почти год пришла хорошая весть из Министерства внутренних дел: моленную открыть можно...[17]

Перенос моленной из дома Жильцова был долог. Вначале «без всякого наружного торжества» туда доставили иконы, служба ве­лась только по праздникам. Тянул губернатор, согласовывая воп­рос о моленной с Министерством. В конце февраля 1902 года он получил еще одно прошение из Сухиничей: «Наступивший Вели­кий пост для каждого истинно верующего христианина составля­ет время молитвы, время воспоминания о пострадавшем за грехи человечества Христе и Кровию Своею их искупившего. Говорить о величии сих дней пред Вашим Превосходительством совершенно излишне. Вы как православный христианин знаете их значение.

В нашем городе есть иноверцы — евреи, отправляющие беспрепятственно свои богослужения, мы же, христиане-старооб­рядцы, лишены возможности исполнять долг христианский, так как моленная наша ветха и угрожает окончательным разрушени­ем, а перенести ее в другое здание нам не разрешается.

Ваше превосходительство! Осмеливаемся почтительнейше про­сить Вас войти мысленно в положение всего нашего старообряд­ческого общества, имеющего в наличности до 800 душ и лишенно­го возможности исполнять христианские обязанности.

Мы, уполномоченные всего нашего старообрядческого обще­ства, избранные представить Вашему превосходительству слезное ходатайство общества, просим Вас разрешить нам совершать бо­гослужения впредь до официального открытия нашей моленной в доме мещанина Гавриила Дмитриевича Марина»[18]. Прошение было подано от имени нескольких сухиничских купцов-старообрядцев.

Наконец губернатор уладил необходимые формальности с Министерством и подписал разрешение. Разумеется, с условием, что внешний вид дома не будет меняться и близ моленной старо­обрядцы устроят брандмауэры — особые огнестойкие стены, меша­ющие распространению пожара.

Так упорнейшая семилетняя борьба за новую моленную завер­шилась.

В 1903 году к празднику Рожества Христова в храме был пос­тавлен резной дубовый иконостас и устроен постоянный алтарь. Его освятили в честь Иконы Казанской Божией Матери.

Филипп Иванович Усачов дожил до тех счастливых для старо­обрядцев дней, когда был провозглашен указ о религиозной сво­боде, но в том же 1905 году он умер, вероятней всего, в августе. «Покойный Усачов среди старообрядцев был чрезвычайно попу­лярен», — отмечал козельский уездный исправник в рапорте гу­бернскому правлению. Сухиничская полиция не препятствовала служить по Усачову литию прилюдно, и о. Димитрий Шелепов в полном облачении проводил покойного по городским улицам от его дома до той самой моленной, для которой положил он столько сил, и потом на кладбище. Усачов был первым старообрядцем, которого проводили в последний путь именно так, открыто[19].

В январе 1907 года в городе упокоился известный далеко за пределами Сухиничей старообрядческий уставщик. Священник провожал его на кладбище в церковном облачении. И этот слу­чай, описанный в старообрядческой газете «Слово правды», гово­рит о том, что первым росткам веротерпимости пробиться в рос­сийских весях было не так просто. «Местный полицейский чин (околоточный надзиратель) по этому поводу составил протокол, и городской судья в настоящее время привлекает священника к от­ветственности по 29 ст[атье] уст[ава] о наказ[аниях]. Т. е. в неис­полнении законных требований полиции. Удивительнее всего, что г. судья дал движение этому делу, и уже обвиняемым получена повестка за №39 о назначении разбора этого дела на 10 февраля. Встревоженные таким оборотом дела местные попечители просят письмом москвичей дать им благой совет, как поступить в данном случае...»[20].

Следующая заметка в «Слове правды» рассказывала об этом событии чуть подробней. Автор упрекал попечителей в бездейс­твии. «В среду 24 января текущего года здесь проходило отпева­ние местного уставщика священником о. Дмитрием Шелеповым. Во время совершения божественной литургии и обряда погребе­ния, на котором присутствовало все сухиничское старообрядчес­кое общество, приемлющее Окружное послание, в молитвенный храм врывается местная и власть придержащая, и заявляет, что провожать покойника священнику в облачении не позволит. Если же священник пойдет, то она составит протокол. В виду такого заявления со стороны полиции о. Дмитрий обратился к находя­щемуся здесь обществу, идти ли провожать, или нет? Церковный попечитель Филипп Максимович Гагарин и Гавриил Филиппович Усачов ответили: “Провожать”, а если составят протокол, то пусть составляют на все общество, а не на одного батюшку. После этого священник, облачившись, пошел провожать, а околоточный над­зиратель поехал в полицейское правление, где и был составлен протокол на одного священника, а общество осталось в стороне, точь-в-точь по пословице: “Моя хата с краю, я ничего не знаю”, отдувайся, мол, батька, как знаешь. Да, положим, это не в пер­вый раз у сухиничского общества, и знающему это общество не приходится удивляться. И вот старика священника, очень слабого здоровьем, начинают тянуть в суд. Ему прислали повестку явить­ся к мировому судье, а общество вместе с Гагариным и Усачевым говорят: “Ступай, батюшка, а мы ничего не знаем”. Да что ж и удивляться на сухиничское о[бщест]во, которое никогда не ста­новится на защиту своего духовного отца, и ему уже не в первый раз приходится являться перед судьей. Он уже был веден по г. Козельску со шпагами за то, что носит длинные волосы, и только благодаря заступничеству Петра Петровича Зотова, который взял его на поруки, ему не пришлось сидеть в тюрьме до суда. Суд же его оправдал, так как каждый волен носить волосы, какие хочет. Но это было тогда, когда старообрядцы преследовались на каждом шагу, когда им было запрещено все. А теперь, когда указом 17 ап­реля 1905 года объявлена свобода вероисповедания всех религий, какой-то полицейский чин, вероятно, не зная об этом указе, при­ходит и запрещает провожать упокойника. А общество, которое 18 апреля 1905 года, когда я приехал из Москвы и рассказывал, как отпечатывались алтари на Рогожском кладбище, со слезами на глазах слушало это и благодарило Бога, теперь, в этот момент не нашлось сказать несколько слов на суде в защиту священника. Хотя и сам о. Дмитрий не был на суде, и дело о проводах осталось без последствий, но общество... почему же оно молчало? Ведь оно само виновато в том, что священника притянули к суду, — не согласись оно, я уверен, что о. Дмитрий не пошел бы провожать заслуженного уставщика, который с малых лет служил при мо­литвенном доме, а потому и был любим обществом. Когда же на­конец перестанут притеснять нас и нашу религию? В Сухиничах нас, старообрядцев, прижимают прямо к стене. Конечно, если бы была пущена в ход “масляная ложка”, то никакого суда не было бы, а “сухая ложка рот дерет”»[21].

В ноябре 1906 года прихожане Казанского храма стали хода­тайствовать о разрешении иметь при моленной колокола. Губер­натор затруднялся что-либо предписать на сей счет и счел лучше обратиться за советом к синодскому епископу Калужскому и Боровскому Вениамину (Муратовскому). Тот, конечно, ответил, что это нежелательно. Но время уже было не то, что прежде. Потом губернатор сделал запрос в Министерство внутренних дел, и от­туда ответили, что раз старообрядцам разрешено иметь церкви, то, значит, и колокола на колокольнях тоже. В 1907 году сухиничане получили разрешение[22].

В том же 1907 году, на Преполовение, Дмитрий Шелепов со­вершил первый крестный ход на воду. В 1908 году в день Богояв­ления состоялся еще один крестный ход, в более торжественной обстановке. «На воду пришли все: и старообрядцы всех согласий, и никониане», — отмечал журнал «Церковь»[23]. К тому времени Казанский храм уже был увенчан крестом, а вместо обыкновенного забора сде­лали вокруг него красивую решетку.

Димитрий Шелепов упокоился 20 января 1909 года. Хоронили его всей об­щиной, собрав необходимые деньги в течение несколь­ких часов. Чин погребения отслужил епископ Калужс­ко-Смоленский Иона (Алек­сандров). «По окончании чтения восьмого Евангелия гроб был поднят на руки и вынесен из храма. За огра­дой храма владыкой была отслужена лития, после чего владыка вернулся в храм, а гроб, сопровождаемый тремя священниками в облачении и двумя иовскими (т.е. противоокружническими. — В.Б.) — без облачения, последовал на место вечного упокоения. За гробом шло более половины жителей г. Сухиничи и масса приехавших старообрядцев, духовных детей почившего», — рассказывал корреспондент журнала «Церковь»[24]. Священника предали земле в день его рукоположения. Отец Дмитрий отслу­жил в Сухиничах 29 лет. Временно сменил его священник Сергий Ахромешин.

Вскоре постоянным священником Казанского храма стал Алексей Михайлович Журавлев. Как отмечалось в журнале «Церковь»[25], он «с первого дня прибытия в приход показал себя пе­чальником о благе своих духовных чад»: добивался организации школы для детей старообрядцев, ратовал за регистрацию общи­ны. При Шелепове этим никто не занимался. Учреждение школы воспринималось в штыки как невиданное доселе новшество: свя­щенник провел четыре собрания общины и добился решения об устройстве школы, а когда уехал в Москву, чтобы подыскать учи­теля-старообрядца, в его от­сутствие все вернулось на круги своя, и часть вли­ятельных прихожан сно­ва высказалась против. В «Старообрядческой мысли» появились статьи об этом противостоянии священни­ка и общины по школьно­му вопросу, о непреодоли­мой косности некоторых прихожан[26].

Священник Алексей Журавлев, фотоснимок с автографом. 1914 год

 

Так и не удалось устано­вить, когда и на какой при­ход был Алексей Журавлев рукоположен в самом на­чале. В 1906 году в газете «Голос старообрядца» опуб­ликована была небольшая заметка, повествующая о том, как Журавлева при­влекли к суду за будто бы незаконное появление в священническом одеянии на улице: он отпел и провожал на кладбище некоего крестьяни­на Тимофея Ивановича Колосова, жившего и умершего в дерев­не Барденево Малоярославецкого уезда. Расположена она между Поречьем и Малоярославцем. В заметке указано, что священник числился крестьянином деревни Масловки Корытовской волости Гжатского уезда Смоленской губернии. Суд тогда оправдал Жунравлева, поскольку «действовал он так на основании 10 пункта Высочайшего указа от 17 апреля 1905 года об укреплении начал веротерпимости. Земский начальник нашел, что действие обвиняемого не расходилось со смыслом означенного указа...»[27]. Судя по этой заметке, служить Алексей Журавлев мог в каком-либо при­ходе Малоярославецкого уезда или же в самом уездном центре.

В 1910 году сухиничский священник «в 4-е воскресенье Ве­ликого поста сказал прекрасную речь, в которой доказывал, что община не представляет из себя никакой ереси и заблуждения, напротив, должна принести великую пользу обществу. После речи предложил подписать заявление в губернское правление, но, к его сожалению, в этот день, несмотря на большое количество моля­щихся, подписались только 15 человек. Но за то весь приход как бы проснулся от глубокого сна, и с этого времени началась молва, явились подозрения к священнику, не хочет ли он внести к нам ереси и не хочет ли подогнать к подписке, чтобы мы подпали под власть господствующей церкви. Мы помним то время, когда нас принуждали к подписке, чтобы мы приняли единоверие», — пи­сал в журнале «Церковь» анонимный житель Сухиничей[28]. «О. Алексий, несмотря на то, что прихожане враждебно относились к учреждению общины, неослабно убеждал общество, что община не только не сближает с господствующей церковью, но, напротив, удаляет нас от нее».

Наконец необходимое количество подписей было собрано. На­зывалась община Сухиничско-козельской. Козельск стал отно­ситься к приходу Сухиничей. Алексей Журавлев стал первым председателем совета общины. Попечителем Казанского храма остался Филипп Гагарин.

17 июля 1912 года в городе состоялся первый съезд старооб­рядцев Калужско-Смоленской епархии. Прибыли представители от общины: священник и один или два мирянина. При этом в результате организационных нестыковок из Смоленской губернии не оказалось практически никого. В съезде принял участие пред­ставитель Союза старообрядческих начетчиков, «молодой и ори­гинальный по способу ведения бесед с сектантами и миссионерами господствующей церкви» Александр Васильевич Зайцев (в 1918 году — редактор старообрядческого журнала «Голос Церкви»). По требованию чиновника при калужском губернаторе господина Онегина из зала заседания удалили несовершеннолетних. Предсе­дателем съезда избран был Алексей Журавлев. Из семи докладов четыре были приняты без прений: епархиальные съезды решили созывать ежегодно, по возможности один или два раза проводить собрания по благочиниям, Алексей Журавлев избран был благо­чинным по Козельскому, Жиздринскому и Мосальскому уездам. Съезд наметил несколько архиерейских кандидатур (епископ Иона Калужско-Смоленский упокоился в начале 1912 года): известный старообрядческий писатель епископ Михаил (Семенов), противоокружнический епископ Иоасаф (при условии примирения с Мос­ковской архиепископией), костромской священник Козма Моск­вин, калужский священник Пармен Силаев. Споры вызвал доклад по народному образованию. На обсуждение съезда вынесен был и наболевший вопрос о школе. Принята была резолюция, выража­ющая пожелание открывать земс­кие и городские школы для старо­обрядцев при том условии, чтобы преподавание сла­вянского языка и закона Божия было здесь предо­ставлено старооб­рядцу. Заслуша­ли еще несколько докладов, причем некоторые рети­вый чиновник Онегин попытался снять с повестки дня, например, о епархиальном на­четчике. Между тем каждая старо­обрядческая епархия заводила в то время должность начетчика, в обязанности которого входило вести беседы с миссионерами гос­подствующей церкви. Чтобы съезд окончательно не был сорван, Алексей Журавлев закрыл его преждевременно, когда, однако, самые важные решения были приняты. Епархиальным начетчи­ком избран был учитель Ф.А. Московцев (о нем коротко пойдет речь далее в статье об Устоше). «Принеся Господу Богу благодарс­твенное моление, участники съезда г. попечителем были пригла­шены на обед. На обед приглашены и власти: г. исправник и г. Онегин. Здесь они были друзьями, никаких замечаний не делали и одобряли старообрядцев, желали им многое, вели себя неофициально и при звоне бокалов раздавались тосты за многострадальное старообрядчество», писал в журнале «Старая Русь» неизвестный автор, избравший псевдоним «Глаголь»[29].

20 июля 1914 года в Сухиничах состоялась торжественная за­кладка нового каменного Казанского храма — того самого, что сохранился и сейчас. В город приехал епископ Павел (Силаев) с диаконом Маркеллом Кузнецовым из Калуги и стихарными. В богослужении участвовали священники Прохор Агешин (Хотисино), Феодор Пичугин (Гавриловка), протоиерей Илия Шелепов, недавно переведенный в Сухиничи[30].

После литургии в старом Казанском храме старообрядцы про­шли крестным ходом к месту закладки, где был отслужен молебен с водосвятием. «По благословению епископа Павла пространную речь сказал местный протоиерей о. Илия о значении храма и про­сил всех христиан помогать храму Божиему», — сообщал сухиничский корреспондент журнала «Церковь». Когда все закончилось, «крестный ход от места закладки храма величественно тронулся по улице города в дом церковного старосты Филиппа Максимовича Гагарина, где была предложена трапеза; за трапезой были провозглашены тосты за государя императора, за доблестное воин­ство, сражающееся... с исконными врагами нашего отечества, и пожелания победы, и спето “Многая лета”». Новая церковь стро­илась на добровольные пожертвования по проекту архитектора Н.Г. Мартьянова[31].

Молебен на месте закладки храма в Сухиничах.

В центре – епископ Павел (Силаев) Калужско-Смоленский. 1914 год

 

План храма в Сухиничах. Архитектор Н.Г. Мартьянов

 

Алексей Журавлев был человеком деятельным, и, видимо, монотонный быт безуездного города не совсем соответствовал его характеру. Действительно, консервативных сухиничан многое на­стораживало в нем. Даже то, что священник говорит им после литургии проповеди. Они считали это новшеством. Идея об орга­низации школы для детей-старообрядцев была в свое время тоже встречена с недоверием. Отец Алексей был упрям и свои идеи пы­тался реализовать во что бы то ни стало, как было это с учреждением общины. Впрочем, священника нельзя упрекнуть, что он не пытался узнать прошлое сухиничского старообрядчества и разо­браться в нем. Так, например, в двух номерах старообрядческого журнала «Церковь» была опубликована его статья, посвященная сухиничскому единоверию[32]. С началом Первой мировой Алексей Журавлев попросился на фронт, чтобы служить для солдат-старо­обрядцев. На войне он объездил много солдатских подразделений, служил молебны, раздавал необходимые в солдатском быту вещи. И, как в Сухиничах перед прихожанами, перед солдатами тоже говорил речи. Иногда их печатали в старообрядческом журнале «Слово Церкви». Вообще, на страницах старообрядческих жур­налов отец Алексей часто мелькал. Очевидно, он сам присылал в редакцию заметки о том, что им было сделано на фронте. Если не он сам, то кто-то другой старался, чтобы о священнике, о всякой его доброй мелочи знало побольше людей...

За деятельность на фронте Алексей Журавлев был награжден орденом Святой Анны второй степени с мечами[33]. Священник часто посещал передовые позиции, восемь раз бывал под обстре­лом. Преемник его отец Илия Шелепов, как и многие другие, слу­жил молебны в Сухиничах о даровании победы русскому воинс­тву. Один из них описан в «Слове Церкви»: «Когда священник, умиленно, с чувством великого прискорбия, возгласил. Паки и паки, преклоним колена...”, все с рыданием пали ниц». По сооб­щению журнала, молебен о даровании победы русскому воинс­тву служили открыто на одной из сухиничских площадей, куда старообрядцы пришли крестным ходом с хоругвями. После него было провозглашено обычное многолетие императору и воинству, погибшим — вечная память[34].

Что касается ордена, то это событие, казалось бы, знаменатель­ное для старообрядчества, журнал «Слово Церкви», например, прокомментировал резко отрицательно. «Долг совести повелевает нам высказать наши опасения, как бы такие награды не повели к обмирщению — огосударствлению духовных лиц старообрядчес­кой церкви. Священник Журавлев, украсивший свою грудь ор­деном, стал уже меньше походить на истинного пастыря Церкви Христовой. Он стал уже немножко военным — вооружен меча­ми. Думается, что и пастырская душа его стала от этого менее апостольской. Военные награды, как бы ценны они ни были, не от духовного мира, им не место в благодатном царстве Христа». Далее в редакторском комментарии к заметке о награждении Жу­равлева сообщалось, что «Слово церкви» хранит рукопись отца Алексея, запись его беседы с миссионером. Журавлев обвиняет его, что синодская церковь бюрократична, служит мирским влас­тям, щеголяет государственными наградами. «Мы не можем себе представить ни одного из апостолов, — сказано далее в коммен­тарии, — ни одного из древних святителей украшенным ордена­ми и мечами... Недопустимо на генерала надевать епитрахиль и ризу, недопустимо и старообрядческому священнику украшаться военными наградами»[35]. Согласимся, комментарий довольно жес­ткий. Возможно, не только факт награждения вынудил редакцию столь категорично высказаться, а еще какие-то обстоятельства, пока не выявленные.

Очевидно, Журавлев пробыл на фронте весь 1916 год. В послед­нем, 52-м номере «Слова церкви» был опубликован список всех фронтовых старообрядческих священников. Числится там и он. Отец Алексей окормлял воинов-старообрядцев Западного фронта, жил в Минске по адресу: Богадельная улица, дом 46, квартира 2. Однако вскоре он был подвергнут запрещению, но в чем именно он обвинялся, сложно сказать. Впрочем, об этом немного далее.

15 июня 1917 года в шесть вечера Журавлев приехал в Сухиничи и «на городской площади с возвышенного места (с чана) гово­рил речь». О том, что произошло тогда, лучше расскажет письмо Илии Шелепова в архиепископию. Его пересказ не сможет передать настроения, которое владело тогда им. «Народу было много и всякого сословия. Как мне стало известно, от[ец] Алексей сильно нападал на священников, сравнивал их с распутными, цинично выражался о Церкви. И так как наши сухиничские старообрядцы, видя такое дурное выступление старообрядческого священника, сильно возмутились, и, смотря, как старообрядческий священник клеймит свое старообрядчество, и не чисто апостольской пропове­дью, да притом же после всего пошел по городу с барышнями. Я сам этому был самовидец, как батюшка от[ец] Алексей шел с дву­мя дамами в городской сад на гулянье. Народу в саду было очень много. И, как мне сообщили, что от[ец] Алексей угощал двух дам чаем и ужином. “Вот так батюшка-старообрядец, — говорили ни­кониане, — хуже наших”. Молчал бы, что же, в самом деле это, не позор ли старообрядческой Церкви? Да! Это позор несмываемый, а тем более в такое атеистическое время, когда людям должен быть показан пример, достойный подражания...»[36].

Из ответного письма Шелепов узнал, что на Освященном Собо­ре Журавлев подвергнут запрещению. «К сожалению, о. Алексей не только не раскаивается в своих поступках, но и на горшее дерзает, и, конечно, пожнет тернии своих деяний. Посему объяс­ните прихожанам и другим лицам, соблазняющимся его несвя­щенническими поступками, кто он есть такой»[37].

Потом вовсю закрутилась революционная круговерть с граж­данской войной. Некоторое время священник жил в Моршанске и был вынужден работать на светской службе. Здесь, при ста­рообрядческом приходе, он организовал братство, на собраниях которого вел духовные беседы. Немало потрудился, примиряя моршанских противоокружников. В первые годы Советской влас­ти Московская архиепископия не имела возможности проводить Соборы, и священник не мог обратиться с ходатайством о снятии запрещения. Это удалось ему лишь в 1925 году. Из материалов этого дела следует, что обвиняли его в том, в частности, что бро­сил жену, но священник доказал, что их разъединенная жизнь, включая фронтовые годы, не носила характера развода. Он был определен на священническое служение в город Зиновьевск (до 1924 г. — Елизаветград, в 1924—1934 гг. — Зиновьевск, в честь партийного деятеля Г.Е. Зиновьева (Радомысльского), с 1939 г. — Кировоград, Украина), где, однако, с трудом смог ужиться с приходом. В 1920-х годах выступал на Освященных Соборах с до­кладами «О коллективной взаимопомощи», «О проповедничестве пастырей», об атеизме и необходимости бороться с ним. Впоследс­твии, после Зиновьевска, отец Алексей жил в Тирасполе и во вре­мя немецкой оккупации в годы Второй мировой войны несколько месяцев окормлял старообрядцев Киева[38].

О противоокружнических священниках Сухиничей известно немного. Зотик Силин в 1913 году умер. Журнал «Церковь» по­местил о нем несколько теплых строк и портрет. Преемник Сили­на отец Иоанн Ромоданов в 1916-м признал омофор Московской архиепископии и был епископом Павлом (Силаевым) направлен служить в Людиново, где община так и не регистрировалась[39].

Новый Казанский храм в Сухиничах строился лет десять и освящен был во второй половине 1920-х. Время настало суровое: на каждый крестный ход, на проведение собраний общины требо­валось брать разрешение в горсовете[40]. В 1918 году был арестован отец Илия Шелепов, его подозревали в участии в контрреволю­ционном мятеже. Месяц он просидел под стражей. То же самое случилось и с новым сухиничским священником Тихоном Васи­льевичем Бабановым, сменившим Журавлева. Его рукоположили к Казанской церкви во второй половине 1920-х, в 1929 году отец Тихон подвергся аресту за контрреволюционную агитацию. Обви­нение не доказали.

В середине 1920-х годов у Илии Шелепова возникли конфлик­ты с прихожанами, причем признан виновным был он и вынуж­ден нести епитимию сроком в три года, но запрещению не подвер­гся, хотя дальнейшее его служение стало причиной длительных нестроений в сухиничском приходе. В 1930—1933 годах, возмож­но и раньше, со второй пол. 1920-х, он уже оставил служение в Казанском храме, подыскивая приход в Подмосковье (в епархии архиепископа Мелетия (Картушина) Московского), продолжая проживать в Сухиничах. Очень вероятно, что не возобновил пос­тоянного служения и ко дню второго ареста.

Осенью 1937 года Шелепов и Бабанов были арестованы во вто­рой раз и брошены в местную тюрьму. На допросах отец Илия узнал, что он руководитель контрреволюционной группировки «сектантов-старообрядцев» и обвиняется в активной антисоветс­кой деятельности. Одновременно были взяты под стражу несколь­ко прихожан Казанской церкви.

Илия Шелепов не признал предъявленных обвинений. Следс­твие инкриминировало ему занятие знахарством, когда все воп­росы о политических преступлениях были исчерпаны. «Признаю, что я собирал травы, делал лекарства, давал их больным, молился за их здоровье», — ответил отец Илия[41].

Священник Тихон Бабанов тоже не признал никакой «полити­ки». «Вы уклоняетесь от дачи правдивых показаний. Следствию известно, что вы являетесь членом контрреволюционной группи­ровки, возглавляемой активным старообрядцем Волковым и др. И совместно с ними проводите контрреволюционную деятельность. Запираться бесцельно. Требую правдивых показаний», — писал в протоколе допроса следователь.

Священник отвечал:

— С Волковым я хорошо знаком, он ходит ко мне, я хожу к нему, но ни я ему. ни он мне антисоветских взглядов не выска­зывали и совместно контрреволюционной деятельностью не зани­мались.

Цитируем протокол далее:

«Вопрос: Вы завербованы в контрреволюционную организацию епископом Саввой, в городе Сухиничах организовали контррево­люционную группу, совместно с Волковым и другими членами группы проводили нелегальные собрания и беседы, обсуждали вопросы международного и внутреннего положения СССР, ставя своей целью свержение советской власти во время войны, восста­новление капитализма в России, образование правительства, ко­торое бы обеспечило привилегированное положение духовенства. Признаете это?

Ответ: Не признаю. Контрреволюционной деятельности я не вел и для этой цели меня епископ Савва не вербовал. С епископом Саввой я был знаком только по рукоположению»[42].

Тройкой УНКВД по Смоленской области 2 декабря 1937 года священники были приговорены к расстрелу. Приговор привели в исполнение 15 декабря.

Коротко о других сухиничанах, проходивших по одному делу со священниками.

Анисков Иван Яковлевич (род. 1880), работал возчиком. Рас­стрелян тогда же, 15 декабря 1937 года.

Антропов Семен Петрович (род. 1881), торговец, агент конторы «Металлолом», осужден 2 декабря на 10 лет лагерей.

Волков Иван Родионович (род. 1877 в деревне Рытово Никологорского района Ивановской области), фотограф, руководитель Церковного хора. Расстрелян 15 декабря. В свое время ныне уже покойный председатель Московской общины Покровского кафед­рального собора (Рогожское кладбище) Игорь Любимов вспоминал в разговоре со мной, как мальчишкой приходил в его дом в Су­хиничах, это было уже после ареста и после освобождения города от немцев. Он дружил с его дочерьми. Ему запомнились стек­лянные негативы, разбросанные по всему двору. По современному административно-территориальному делению Рытово относится к Вязниковскому району Владимирской области. Здесь имеется храм, действует приход Русской Православной старообрядческой Церкви.

Волков Тимофей Петрович (род. 1902), возчик артели «Трудовик». Осужден 9 декабря на 10 лет лагерей.

Кузьмин Михаил Михайлович (род. 1879), сторож склада «Союзплодовощ», чернорабочий, осужден 9 декабря на 10 лет.

Кузьмин Тимофей Михайлович (род. 1878), рабочий конторы «Союзплодовощ». Расстрелян 15 декабря.

Кузьмин Федор Михайлович (род. 1873), сторож склада «Союзпушнина». Расстрелян 15 декабря.

Поляков Михаил Лукьянович (род. 1879), рабочий сухиничского отделения «Мосзаготторга». Расстрелян 15 декабря.

Синицын Иван Тихонович (род. 1885), рабочий отделения «Мосзаготторга». Осужден 2 декабря на 10 лет.

Шавыкин Александр Григорьевич (род. 1877), торговец, рабо­чий артели имени 8 марта. Осужден 2 декабря на расстрел и убит в тот же день...[43] Среди старообрядцев, ходатайствовавших в 1899 году об открытии Казанской моленной в Сухиничах, упоминается Григорий Лаврентьевич Шавыкин. Отец?

Я просмотрел сухиничскую газету «За коммуну» за 1937 год: авось что-то об этом деле «сектантов-старообрядцев» опубликова­ли. От заголовков становится жутко. «Церковники распоясались» (№81), «Выкорчевывать врагов из всех щелей» (№104), «Не да­дим житья ползучим гадам» (№107), длиннющая ода «казахского Гомера» Джамбула Джабаева, посвященная Николаю Ежову... В сентябре газета печатала материалы о «контрреволюционной бан­де, орудовавшей в Сухиничском Заготзерно». Полосами приводи­ла записи из зала суда. «Бандитов» лишили имен: Волков, Бекренев, Родин, Чернышков, Бурмистров, Егоров[44]. В нескольких номерах — обращения с мест: расстрелять! Конечно, суд выносил не то чтобы свой, но утверждал этот «народный» приговор... Этот процесс, наверное, в какой-то степени затмил старообрядческое дело, а затем газета занялась подготовкой к выборам в Верховный Совет СССР.

Я выписал в тетрадку имя сухиничского кандидата, героя Со­ветского Союза Дмитрия Григорьевича Павлова. Биография-то его печаталась в газете, но, думаю, узнаю подробней. Так и ожидал: в 1941-м он, армейский генерал, был расстрелян. Обвинялся в антисоветском заговоре, потом статья была переквалифицирована (и кажется, не без оснований): халатность и неисполнение долж­ностных обязанностей, проявление трусости, бездействия, развала в управлении войсками... Кто хочет узнать о нем больше, доста­точно найти статью в «Википедии».

Такие они, Сухиничи.

Противоокружнический приход в городе не распался, когда его настоятель отец Иоанн Ромоданов присоединился к Московской архиепископии, не уничтожили его и гонения 1930-х.

Старообрядческий деревянный храм во имя преподобного Сер­гия Радонежского находился на Пролетарской улице, ближе к центру города. Во второй половине 1990-х годов, познакомившись с Игорем Любимовым, чье детство прошло в послевоенных Сухиничах, я попросил его написать воспоминания о том времени. Он живо откликнулся, и вскоре на страницах двух номеров калужс­кой областной газеты «Весть», где я тогда работал, появилась его статья «Сухиничи: дорогой памяти на полвека назад».

По воспоминаниям Игоря Любимова, церкви в Сухиничах на­чали действовать вновь при немцах. Оккупация города продол­жалась недолго, с 7 октября 1941 по 29 января 1942 года. Не ис­ключаю, что с приходом советских войск церковная жизнь снова затихла. В Сухиничах у Игоря Любимова жил дедушка Григорий Грушичев, принимавший активное участие в жизни сухиничской общины. В 1920-х годах он участвовал в работе Освященных Со­боров в Москве.

«После изгнания немцев фронт стабилизировался в десятке километров от Сухиничей, у с. Попково, — вспоминал Игорь Лю­бимов. — Немцы обстреливали железнодорожный узел. Однажды шальной снаряд попал во двор нашего дома в тот момент, когда дед намеревался открыть туда дверь. “Бог спас”, — говаривал он.

Пролетарская улица с плохой грунтовой дорогой сохрани­ла облик сельской. У подворья Грузилиных, наискосок от дома Грушичевых, зияла огромная лужа, как и в дореволюционные времена. В ней вязли иногородние телеги. Один конец Пролетар­ской улицы упирался в погост (новое кладбище), второй выхо­дил на Ленинскую площадь. Туда же, в городе, впадала главная улица Сухиничей — Большая Советская. Она спускалась потом к р. Брынь. Эта мощенная камнем улица в центре города была застроена двухэтажными домами. От купцов кое-где сохранились остатки вывесок и страховых бирок, по которым можно было су­дить, что улица старая. Каждый дом в Сухиничах имел крыльцо с лавками и палисад с сиренью и цветами, которые назывались золотой шар.

Старообрядческая моленная во имя преп. Сергия Радонежско­го была в конце Пролетарской улицы, ближе к центру города. На престольный праздник 18 июля и особенно на Преображение (19 августа) съезжалось много селян — причащаться. Возы стояли вокруг моленной. В самом храме было душно. Хор составлялся на два клироса»[45].

Священник Никола Федорович Грушичев родился в Сухиничах в 1878 году. Уже в юношестве стал заниматься иконописью, в 1900 году призван был в армию и домой вернулся лишь в 1904-м. Через десять лет ушел на очередную войну, в которую вступила Россия, и три года пробыл на фронте. С 1918-го работал на Московско-Киевской железной дороге «при ст. Главная». Так он указал в ав­тобиографии. Может, это Сухиничи-Главные? Поди догадайся. В 1922 году в Москве он был рукоположен противоокружническим епископом Филаретом в сан священника на сухиничский приход. В 1937-м был осужден по обвинению в контрреволюционной аги­тации, но в тюрьме пробыл только один год, освободившись по болезни[46].

Итак, к 1940-м годам он стал единственным священником в городе. Трудно сказать, когда произошло его примирение с Мос­ковской архиепископией. Противоокружнических епископов пос­ле войны не осталось и подчиняться отцу Николе было некому. Чтобы продолжать служение, оставалось лишь признать омофор и духовную власть Московской архиепископии. 15 февраля 1947 года сухиничскую старообрядческую общину зарегистрировали в Калужском облисполкоме. Но в 1948 году отец Никола пред­принял попытку «уйти в самостоятельное плавание». Причин может быть несколько: стремление к независимости, точнее к безвластию, по примеру других немногих противоокружнических священников, нежелание платить десятину архиепископии. В декабре 1948-го Никола Грушичев подвергся запрещению, од­нако на праздник Рожества, не взирая ни на что, служил. В марте 1949-го он вновь заявил о примирении. «И настоящим я, старообрядческий священноиерей Никола Грушичев, — писал он в архиепископию в письме, — заявляю и сердечно перед Богом исповедую, что я и мои прихожане будем впредь пребывать в мире и церковном единении со старообрядческой архиепископией Московской и всея Руси (что на Рогожском кладбище) и быть в полном подчинении, под ведением и управлением ныне здравствующего старообрядческого архиепископа Иринарха и всех единствующих с ними боголюбивых епископов. В молит­вах, как и подобает на основании 13 правила Двукратного собора и др. указаний, буду всегда молиться за архиепископа Иринарха как управляющего нашей Калужской епархией»[47].

Брат Николы Грушичева Алексей обучал в послевоенные годы Игоря Любимова, будущего кандидата географических наук и чле­на Союза журналистов, церковной грамоте, чтению по-славянски. «Священник, отец Никола, богослужение знал нечетко — самоуч­ка. Прислуживали еще три женщины, знавшие устав хорошо, но не обладавшие слухом. Лучше сухиничскому батюшке удавалась иконопись, и интерьер моленной был расписан им. Особенностью о. Николы было отрицание всяких безалкогольных напитков вро­де кофе и чая. О чае он говорил, что “по нему басурмане ногами ходят”. Поэтому в кипяток вместо чая ему наливали немного на­стойки»[48]. В сухиничскую моленную приезжали старообрядцы из Волого, других близлежащих сел и деревень.

Игорь Любимов вспоминает, что священник поминал противоокружнического епископа Петра (Глазова). Это действительно мо­жет быть, поскольку тот перед смертью успел выразить желание примириться, а его родной брат Онисифор Глазов, признав омофор Московской архиепископии, много лет прослужил священником. Архиепископ Иринарх благословил поминание епископа Петра.

Слово свое — обещание быть в мире — Никола Грушичев не нарушил.

«Когда в Сухиничах кто-нибудь умирал, об этом знал весь го­род. Если покойник был именитым, его хоронили “с музыкой”. Впрочем, перед гражданской панихидой не возбранялось и отпеть. Власти косо смотрели на отпевание в церкви. Поэтому оно совершалось как бы подпольно, часов в 6 утра. После этого гроб везли домой, а уж оттуда в Дом культуры. А затем шествие по Большой Советской или Пролетарской продолжалось до нового погоста. Ус­лышав музыку, горожане выходили на крыльцо, чтобы полюбопытствовать, кого несут. Отпетых в церкви несли только по Про­летарской, откуда путь был и на старое кладбище. Туда процессия шла без венков и цветов, так как старообрядцы эту атрибутику на могилы не кладут. Уж очень верующего человека по желанию родственников провожал до кладбища священник. Перед домом, где жил усопший, и перед домами его родственников совершалась заупокойная лития»[49].

Другой колоритной особенностью сухиничского быта после­военной поры был местный базар. «Начинался он рано утром. Тянулись телеги, к которым был привязан скот. В мешках на телегах хрюкали поросята, покорно лежали связанные овцы, нахохлившись, сидели куры, гуси, утки со спутанными лапами. То и дело подходили машины с огурцами, яблоками, картошкой и ширпотребом с Украины. Для мелкой торговли существовали де­ревянные ряды, которые заранее оккупировали горожане. Осталь­ные торговцы располагались на кирпичах, подстилках и просто в базарной пыли. Не помню, чтобы на базаре торговали водкой или самогоном, — это было строжайше запрещено властями.

Часам к девяти-десяти, когда рынок достигал изобилия, мы с дедом шли на закупки. Отчаянно торгуясь, дед покупал дешевые, но сытные продукты: мясо, субпродукты, особенно легкое. Крупы продавали стаканами — ячневые, перловые, овсяные. Подсолнечное масло, пахшее семечками, везли с Украины. А неподалеку лежало на ка­пустных листах белое сливочное масло, сбитое дома. Грушичевы любили вареную требуху. Ее брали по дешевке на мясокомбинате, обдирали внутренности, скручивали, перевязывали нитками и от­варивали. Охлажденная, она напоминала свинину. Покупался не только горох, но и гороховая мука. Из нее делали кисель. Застыв­ший кисель ели выструганными палочками. Конечно, покупали то, что не росло на огороде.

Возвратившись домой, мы наскоро пили чай и вновь шли на базар, как говаривал дед, “наживать деньги”. Дед торговал ме­таллической галантереей. Она доставлялась ему в Сухиничи из Москвы. На прилавке дед раскладывал то, чего не выпускала местная промышленность: иглы, заколки, гребешки из рогов, крестики. В ассортименте были вещи и побольше: лампы — па­яльная, “летучая мышь”, сверла, строительные металлоизделия. Рядом я торговал малинкой, а когда покупателей не было, погля­дывал по сторонам. Вот неподалеку оживление. Райпо выгрузило бочку. Мгновенно выстроилась очередь баб в лаптях. Продают ржавую хамсу по 10 руб. за килограмм. Благодаря базару мои предки меня одели. В Москве я щеголял в немецких ботинках с обмотками и в диагоналевом френче с карманами буро-зеленого германского цвета»[50].

Кроме престольного праздника Сергия Радонежского (18 июля и 8 октября по новому стилю), почитались престольными также дни Казанской Божией Матери, летний и осенний, и праздник Покрова. Столетие минуло, а память о Покровском храме была жива. Почитание этих дней престольными праздниками было од­ним из условий примирения здешних противоокружников и старообрядцев, признающих омофор Московской архиепископии, но, повторимся, пока неизвестно точно, когда оно здесь произошло. На престольные праздники освящали воду, священники ходили по приходу.

В послевоенные годы сухиничский приход был бедным. Пред­седателем общины избран был здешний старообрядец Иван Афа­насьевич Пузанов, принимал участие в ее деятельности Григорий Грушичев, богослужения посещались главным образом пожилыми людьми. Никола Грушичев тяжело болел. В Великий пост 1951 год он уже не служил, а 21 мая упокоился. Чин погребения со­вершил 24 мая приехавший из Калуги протоиерей Маркелл Куз­нецов. 27 мая на общем собрании общины было принято решение просить архиепископа Иринарха (Парфенова) Московского и всея Руси определить к Сергиевскому храму другого священника, на усмотрение архиерея. Предлагали сухиничские старообрядцы и кандидата, но знали о нем по слухам: «Мы узнали, что в село Колодяссы Кировского района пришел священник из заключения, пробывший 5 г[одов], фамилия его Шелепов Сергей Иванович. В настоящее время он не служит, потому что молитвенный дом уничтожили, мы его с удовольствием взяли в свой приход, по слухам, будто бы он говорил, с удовольствием пошел в Сухиничи служить»[51].

О Сергее Шелепове я не нашел никаких данных, кандидатура его, похоже, не рассматривалась в архиепископии. В июле 1951 года к Сергиевскому храму был определен священник Феодор Ан­дреевич Клюев.

Он родился в 1903 году в селе Садовка Пензенской области, через пять лет родители переехали в город Кузнецк. Отец работал сторожем при местной старообрядческой церкви и с шести лет сам стал учить сына азбуке. Когда тот пошел в школу, уже умел чи­тать. Проучился два класса. А третий не успел закончить: мест­ный священник отец Филипп упросил отца, чтобы отдал ему сына в помощники, пономарем. При кузнецком храме выучился Федор Клюев петь по крюкам. Повзрослел, стал уставщиком. Женился он в 1926-м, а через три года храм в Кузнецке закрыли. «Я начал учиться сапожному ремеслу, — вспоминал отец Феодор, — и ра­ботал самостоятельно, имел патент до 1942 года. В январе [19]42 года был взят на войну, имею ранение и награды: 5 мед[алей] и 9 благодарностей за боевые услуги». После войны Клюев работал около года в артели, а в 1947-м по просьбе старообрядцев Куйбы­шева был рукоположен архиепископом Иринархом (Парфеновым) в сан священника на приход здешнего храма во имя иконы Ка­занской Божией матери. Здесь он прослужил три года, возникли сложности с регистрацией и проживанием. Ближе, чем в Новосибирске, другого прихода не отыскалось, и с благословения ар­хиепископа отец Феодор уехал с Волги в Сибирь. Здесь довелось прослужить девять месяцев. Летом 1951-го пришла из архиепис­копии телеграмма с предложением переехать в Сухиничи на место почившего отца Николы Грушичева. И Феодор Клюев принял это предложение[52].

Тем же летом он уже приступил к служению. Жить поначалу пришлось на съемной квартире.

В своем первом письме из прихода архиепископу Иринарху он коротко описал его состояние: «Начало моего служения хорошее, Казанскую ходил по приходу с праздником, в городе старообряд­цев немного, всего домов сто, правда, люди крепко верующие, но бедноватые, а вместе с тем и скуповатые. Ко мне, конечно, отношение оказывают хорошее, душевно христианское, как к свя­щеннику. На днях хоронили женщину с выносом до кладбища, что для меня были первые проводы в облачении, в чем я думал отказаться, от проводов, но мне говорят, что у нас здесь, в Сухиничах, хоронят с выносом — в церковь и до кладбища. Пришлось согласиться».

Проверки положения дел в общинах были обычной практи­кой, как без них? И вот в октябре 1952 году с подобной провер­кой приехал в Сухиничи протоиерей Маркелл Кузнецов из Калу­ги. Его отчетный доклад — два листа, исписанные фиолетовыми чернилами широким почерком, сохранился в архиве митрополии Русской Православной старообрядческой Церкви. Отец Маркелл отмечает, что в июле в храме был проведен капитальный ре­монт пола и потолка, переделан иконостас, «храм и св. алтарь содержатся в безукоризненной чистоте, община насчитывает в самом городе более 150 домов прихожан, а также обслуживает районы, окружающие Сухиничи, как то: Ульяновский, Думиничский, Людиновский, Кировский и т. д. В некоторых из них села сплошь населены старообр[ядцами]. Священнику приходится вы­езжать с неотложными требами километров за 70. Таков, можно сказать, диапазон общины. Отношение прихожан к священнику о. Феодору очень хорошее: все очень довольны его служением (правда, он служит очень хорошо, знает пение и устав). Равно с неменьшим уважением и благодарностью относятся все прихожа­не и к Пузанову Ивану Афанасьевичу за его труды по ведению хозяйства общины. Все это выяснилось в беседе с прихожанами в храме. Отчетности, как мы понимаем ее в настоящий момент, — нет. Но по-дедовски: все доходы и расходы общины записывает в свою книгу казначей, Пузанов И.А. Никаких приходо-расходных документов нет, кроме на свечи, взятые в архиепископии, и на взносы на содер[жание] архиепископии. Никаких актов ревизи­онной комиссии за весь год. Отчетный год у них начинается с 1 июля. Пузанов И.А. составит ведомость за год, помесячно доход и расход, и ревизионная комиссия подпишет, и все. Доход с 1 июля 1951 года по 1 июля 1952 года — 21118 руб., 35 коп. Расход — 17525 руб., 27 коп. Мною дано указание, особенно просил о. Феодора, чтобы приход и расход оформлялся, как полагается, и заверялся священником, ибо остальные, как видно, относятся пассивно...»[53]

Свечи община делала также сама. Покупали воск, перетап­ливали его вместе с остающимися огарками, и катали вручную свечи. Брать в архиепископии считалось дороговато. Без недо­понимания, пусть незначительного, наверное, ничего не бывает и жизнь вообще не идет. Феодор Клюев пригласил в Сухиничи диакона Иулиана Босых из Уфы и инокиню Минодору из Миасса, чтобы улучшить пение. В храме пели по слуху, по памяти, быва­ло, что священник сам выходил петь ирмосы и стихеры. Кому-то показалось: вот, служили, пели, теперь нас отодвигают, ничего, мол, не знаем. Пение по крюкам звучало иначе, чем привычное на слух. И переучиваться было трудно... На пасхальной неделе в дом, где квартировал священник, пришла милиция проверять до­кументы. Здесь же временно жили диакон и инокиня Минодора, и, конечно, без прописки, а в советское время это каралось строго. Их оштрафовали. Матушка Минодора уехала. Стали подозревать: что, если милицию кто-то из своих навел? Может, сам председа­тель, у которого со священником свои нелады? «И вот когда при­слушаешься и присмотришься ко всему этому, — заключал свой доклад Маркелл Кузнецов, — то кажется, причина — самолюбие, гордость и отсутствие того, что “служит миру” — уступчивость и понимание друг друга, и самое главное — откровенность. При по­мощи Божией, при всем народе в храме священник высказал все, что таил в сердце, что создало такое положение, со слезами про­сил прощения, кого чем обидел; Пузанов также просил прощения у священника. Обещали в мире и согласии жить впредь»[54].

В 1953 году Феодор Клюев приобрел в Сухиничах собственный дом по улице Пушкина и теперь мог съехать со съемной кварти­ры.

В 1950-х годах и Иван Пузанов, и Григорий Грушичев, судя по всему, умерли. Их имена не встречаются в переписке, в других документах, а Федор Клюев до 1961 года совмещал должность председателя общины и священника. А потом... Потом его вызвал к себе уполномоченный Совета по делам религий (это ведомство получило тогда такое название) и показал «синодский указ» (надо понимать, постановление, принятое в патриаршей церкви), кото­рым таковое совмещение запрещалось. Священник развел руками: я-то тут при чем? Написал в архиепископию: что делать? Ему посоветовали проявить смирение и провести выборы председателя общины из мирян. Указ-то никонианский, но против государс­твенного чиновника, как против того рожна, не попрешь.

Феодор Клюев служил в Сухиничах без нареканий, добрым пастырем до 1974 года. Более двадцати пяти лет. Он очень час­то навещал далекую родину: Саратов, Кузнецк, Сызрань. Крес­тил там, исповедовал, причащал, словом, делал все, что должен священник. Каждый раз приходилось оформлять командировку, брать разрешение у уполномоченного, иначе за всякое совершение треб его бы задержали. 27 мая 1974 года определением архиепис­копа Никодима (Латышева) Московского и всея Руси отец Феодор был переведен из Сухиничей, где отслужил Пасху, в Куйбышев, где долгие годы не было постоянного священника. И в тот же день к Сергиевскому храму был рукоположен новый настоятель, Лука Дмитриевич Абрамкин.

Куйбышевская община приняла отца Феодора очень тепло. Да и сам он был, наверное, рад, это его родные места, Волга... В ар­хиве митрополии Русской Православной старообрядческой Церкви встретилось мне письмо от руководства куйбышевской общины, аккуратно, старательно отпечатанное на машинке: «Пользуясь Вашими указаниями и мудрыми советами, — писали старообряд­цы архиепископу Никодиму, — мы в свое время с Божией помо­щью приобрели молитвенный дом, и теперь Вашим попечением мы имеем у себя такого умудренного житейским опытом пастыря в лице достоуважаемого священноиерея отца Феодора Клюева. Прошедшие богослужения с его участием в субботу на Вселенской и Родительской и в торжественные дни Святой Троицы показали обоюдное расположение как со стороны прихожан к пастырю, так и его к прихожанам. Такого высокого молитвенного настроения саратовцы давно не переживали»[55]. В куйбышевском храме был проведен ремонт, расширен алтарь, установлены иконы в иконос­тасе. На Покров состоялось освящение храма. Но 27 декабря в час ночи Феодор Клюев скончался от инсульта.

Архиепископ Никодим получил еще одно письмо, аккуратно отпечатанное на машинке, лишь ошибки кое-где исправлены были зелеными чернилами.

«Учитывая то обстоятельство, что следующие два дня, 28-е и 29-е декабря (суббота и воскресенье) являются в организациях днями нерабочими, — сообщали куйбышевские старообрядцы, — мы добились согласия уполномоченного на случай приезда к нам священника, без предварительной регистрации его, совершить чин погребения.

В два часа дня из больницы привезли скончавшегося там о. Федора в храм, где над ним круглосуточно до утра 29-го пелись каноны, панихиды и читалась Псалтырь. В воскресенье утром 20-го числа, не дождавшись священника, решили до полунощницы самим облачить покойного, чтобы он последнюю службу побыл с нами в полном священническом облачении. В 10 часов 30 минут после окончания часов при переполненном храме молящими[ся] началась последняя панихида, и уже около часа дня при пении стихер “Приидите, последнее целование...” и при прощании при­хожан со своим батюшкой послышались голоса: “Священники приехали!”

Совершилось чудо! В самый последний момент приехали ста­рые друзья о. Феодора: из Сухинич о. Лука Абрамкин и с ним о. Григорий Антошкин — отдать последний долг и проститься со своим во Христе братом. Их не ждали, они приехали сами, дви­жимые глубоким чувством христианской любви к покойному.

Воспользовавшись ранее полученным разрешением от уполно­моченного, мы совместно с верующими упросили о. Григория и о. Луку совершить положенные погребения над телом о. Феодора. В два часа дня при двух священниках, облаченных в белые ризы, и большом хоре, начали с глубокой скорбью в сердцах и в то же вре­мя торжественное погребение, которое и было закончено к шести часам вечера. К этому времени была подана крытая машина, и гроб с телом о. Федора был отправлен в город Куйбышев для захо­ронения, где проживают дети и внуки покойного.

Чем объяснить, что за такой сравнительно короткий срок свое­го служения у нас о. Федор приобрел громаднейшую любовь к себе всех прихожан и симпатии старообрядцев других согласий?

Ответ очень прост. Это был человек большой души и сердца, преисполненного кротости и христианской любви, а также пре­краснейший проповедник и священнослужитель. Как хорошо нам было с ним!

Без него, подобно северным народам, по полгода лишенным видеть солнце, мы так же были погружены во мрак и холод ночи, и вот, наконец, над горизонтом, как солнце, появился о. Федор и своими теплыми лучами внутренней любви согрел наши сердца и души и, мало посветив нам, отошел в вечность.

Вечная память тебе, дорогой отец Федор»[56].

В письме есть строки, написанные от избытка чувств, но что из этого? Они вполне искренни. Человек с двумя классами образо­вания, таким он и был, православный священник Федор Клюев подлинный пастырь из народа и для народа.

Теперь несколько слов о последнем настоятеле Сергиевского храма в Сухиничах.

Лука Дмитриевич Абрамкин родился 18 октября 1894 года в деревне Гавриловна Жиздринского уезда Калужской губернии в многодетной семье крестьян, коренных старообрядцев, и крес­тьянским трудом занимался с самых ранних лет. Трудился какое-то время плотником. В 1933-1938 гг. он работал на строительстве железной дороги и на торфяных разработках. В 1937 году вступил в колхоз. С 1938 по 1942 год был председателем колхоза «Пчел­ка» Кировского района Калужской области. Пчелка — это деревня рядом с Гавриловной. С 1943-го по 1945 год в армии. За время военной службы удостоился трех медалей. Потом вернулся в колхоз который некогда оставил, стал работать здесь кладовщиком, а в 1948-м стал снова его председателем. В 1950-м «Пчелку» объ­единили с другим колхозом, и Лука Абрамкин стал заместителем председателя в этом новом хозяйстве. С 1955 года он работал в строительной бригаде, а в 1961-м ушел на пенсию. В Коммунис­тическую партию не вступал, никогда не скрывал религиозных убеждении и не брил бороды. Из-за лучших в районе урожаев его не раз выдвигали в депутаты районного совета, куда он не прохо­дил из-за противодействия областных партийных органов Калуги. С молодости был усердным прихожанином ряда старообрядческих храмов, сначала — в родном селе, затем — в Сухиничах. Выйдя на пенсию в 1961-м, поступил уставщиком в Сергиевский храм в Сухиничах. Настоятель храма иерей Феодор Клюев выдвинул его в кандидаты на степень священства. Готовясь стать священником Лука Абрамкин написал сухую биографию: годы, должности. Ни­чего лишнего. Даже образование — “лишнее”. Ни слова о том, где и сколько он проучился, если вообще ходил в школу. Труд был его главным делом. В сан священника Лука Абрамкин был руко­положен архиепископом Никодимом (Латышевым) Московским 2 июня 1974 года. Ему было восемьдесят лет! И прослужил он в Су­хиничах до 1983-го. С октября 1979 года окормлял также приход города Ржева, а в 1983-м получил благословение архиепископа Никодима на служение в приходе этого города. 3 июля 1986 г. на Освященном Соборе иерей Лука, овдовевший еще в 1970-е годы, вбирается кандидатом в епископы. Вскоре он принимает иночес­кий постриг с наречением имени Лукиан, а 12 марта 1989 года в Спасо-Преображенском храме города Клинцы Брянской области его рукоположили в епископа Клинцовско-Ржевского. Хиротонию совершил митрополит Алимпий (Гусев) Московский в сослужении епископа Иоанна (Витушкина) Киевского и Всея Украины. Несмотря на весьма почтенный возраст, епископ Лукиан лично посе­тил все приходы епархии. Он поставил несколько чтецов и свеще­носцев, освятил Покровский храм в Боровске Калужской области. По его благословению был открыт первый летний христианский детский лагерь, впоследствии получивший название «Ржевская обитель». В 1991-м здоровье владыки резко ухудшилось. С этого времени и до кончины он безвыездно жил в Пчелке. Упокоился епископ Лукиан 29 января 1995 года. Погребение было совершено 31 января в Покровском храме Ржева епископом Кишиневским и Всея Молдавии Зосимой (Еремеевым). Погребен он на старообряд­ческом кладбище Ржева

Оставшись без священника, небольшая община в Сухиничах распалась. После перевода Луки Абрамкина умерла единственная уставщица, проводившая богослужения в отсутствие священни­ка[57]. Заменить ее оказалось некому...

Современный вид Казанского храма в Сухиничах

 

Опустевший Сергиевский храм был снесен в середине 1990-х. Сейчас еще целы остатки его фундамента, кое-где позеленевшие от мха. Чтобы их отыскать, нужно зайти во двор дома №61 по ул. Ленина, затем пересечь разбитый там огород, обнесенный невысоким деревянным заборчиком. Каменная кладка окружена высо­кими деревьями и кустарниками. Случайность или нет, но первые два человека, которые помогли нам с калужским священником Иваном Курбацким найти это место, имеют, как оказалось, старо­обрядческие корни. Другой ориентир — улица Кольцова, которая упирается в Пролетарскую. Если бы она пролегла чуть дальше, прошла бы как раз через то место, где стоял Сергиевскии храм. Ближайшие к Сухиничам старообрядческие приходы находятся в селах Волое и Гавриловна Кировского района. Казанский храм цел. В конце советской эпохи в нем располагался склад местной типографии. Несколько лет назад он был передан РПЦ, но до сих пор пребывает в заброшенном состоянии. Адрес брошенного хра­ма: улица Лобачева, 14.

 

[1] ГАКО. Ф. 32. Оп. 13. Д. 1468; Ф. 32. Оп. 1. Д. 551.

[2] Анисков А. Сухиничские старообрядцы // Церковь. 1908. №16. С. 587–588.

[3] См.: ГАКО. Ф. 62. Оп. 3. Д. 1624.

[4] ГАКО. Ф.62. Оп. 6. Д. 362. Л. 1.

[5] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 182. Ед. хр. 1. Лл. 141об.–142.

[6] См.: ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 182. Ед. хр. 2. Лл. 306–307.

[7] См.: ГАКО. Ф. 62. Оп. 11. Д. 282.

[8] ГАКО. Ф. 32. Оп. 13. Д. 1203. Л. 13.

[9] См.: ГАКО. Ф. 32. Оп. 6. Д. 1915.

[10] ГАКО. Ф. 62. Оп. 6. Д. 362. Л. 28.

[11] ГАКО. Ф. 62. Оп. 6. Д. 947. Л. 21 об.

[12] ГАКО. Ф. 33. Оп. 3. Д. 1901. Л. 27.

[13] [Мельников Ф.Е.] Запретили молиться Богу // Слово правды. Ьраила, № 1.

[14] ГАКО. Ф. 62. Оп.6. Д.947. Л.14об.–15.

[15] ГАКО. Ф. 56. Оп. 2. Д. 358.

[16] ГАКО. Ф. 62. Оп. 6. Д. 1618. Л. 1.

[17] Там же. Лл. 30, 53–54.

[18] Там же. Л.71.

[19] ГАКО. Ф. 62. Оп.7. Д. 1497 (дело о смерти Усачова).

[20] Сухиничи Калужск[ой] губ. // Слово правды. 1907. №15. С. 2.

[21] Притеснения со стороны полиции // Слово правды. 1907. №23. С. 3–4. Подпись — Лев.

[22] ГАКО. Ф. 62. Оп. 6. Д. 1618. Л. 98.

[23] Анисков А. Указ. соч.

[24] О. Дмитрий Шелепов: Некролог // Церковь. 1909. №6. С. 217. Подпись – А.

[25] Г. Сухиничи Кал[ужской] губ. // Церковь. 1910. №50. С. 1244.

[26] Г. Сухиничи Калужской губ. // Старообрядческая мысль. 1912. №3. С. 285–286; Дружинин И. Враги школы // Там же. №5–6. С. 575–576.

[27] Неудачное начало // Голос старообрядца. 1906. №36 от 25 мая. С. 1–2.

[28] Г. Сухиничи Кал[ужской] губ. // Церковь. 1910. №50. С. 1244.

[29] Старообрядческий съезд Калужско-Смоленской епархии // Старая Русь. 1912. №15–16–17. С. 273–275. Подпись — Глаголь. См. также; Старообряд­ческий епархиальный съезд Калужской губ. // Старообрядческая мысль. 1912. №10. С. 996–999.

[30] Город Сухиничи Калужский] губ. // Церковь. 1914. №33. С. 779.

[31] Там же. Н.Г. Мартьянов (1873—?) окончил ремесленное училище. С 1906 года имел собственную частную практику, сооружал корпуса на заводах Гагенталя, Гантера, на фабриках Петрова, братьев Гавриловых. Работы в Москве: старообрядческая Тихвинская церковь (1912 г., ул. Серпуховский Вал, 16), доходный дом на Нижней Радищевской ул., д. 12 (1915 г.). Проектиро­вал и строил жилые дома в Рогожской части, несколько старообрядческих храмов по всей губернии, в том числе он выполнил проект старообрядческой церкви в Коломне на Митяевской ул. (1910, постройку вел И.Д. Боголепов). См.: Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е – 1917 годы). Иллюстрированный биографический словарь. М., 1998. С. 167.

[32] Журавлев А. О единоверии в Сухиничах // Церковь. 1911. №26. С. 626–628, №28. С. 675–677. Справедливости ради следует заметить, что работа Журавлева во многом повторяет брошюру С. Маркова о сухиничских единоверцах.

[33] Награжденный орденом старообрядческий священник // Слово церкви. 1916. №29. С. 622. См. также: Комарова О.А. Старообрядцы и война (по страницам старообрядческой периодики 1914–1917 гг.) // Старообрядчество: история, культура, современность. Тезисы третьей международной конференции. М. 1997. С. 75.

[34] Сухиничи Калужск[ой] губ. // Слово Церкви. 1915. №23. С. 547.

[35] Награжденный орденом старообрядческий священник // Слово Церкви. 1916. №29. С. 622.

[36] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 201. Д. 6. Лл. 11–11 об.

[37] Там же. Л. 12.

[38] Во время оно... 2006. Вып. 3. С. 65. Прим. 2 к Докладу священника Васи­лия Королева о поездке в Белую Криницу

[39] Свящ. о. Зотик Евфимович Силин: Некролог // Церковь. 1913. №7. С. 172;

Сухиничи // Слово Церкви. 1916. №2. С. 44.

[40] Несколько таких заявлений хранятся в ГАКО (ФР-1830. Оп. 2. Д. 1. Л. 35 (о разрешении крестного хода), там же Лл. 8, 94 (о проведении собраний в храме).

[41] Боченков В.В. Годы и приходы. М., 2001. С. 90, 93. Цитируется протокол допроса от 22 ноября 1937 года.

[42] Там же. С. 90–91, 93.

[43] Из бездны небытия: Книга памяти репрессированных калужан. Калуга, 1993. Т. 1. С.276; 1994. Т. 2. С. 244, 245; Т.З. С. 50, 181, 383.

[44] По мартирологу «Из бездны небытия» восстановим их имена: Бекренев Иван Сергеевич, Волков Василий Измаилович, Родин Алексей Алексеевич. Все трое притворены были к расстрелу. Бурмистров Яков Федорович, Егоров Василий Яковлевич, Чернышков Николай Иванович — к пяти годам заклю­чения.

[45] Любимов И. Сухиничи: дорогой памяти на полвека назад // Весть. Калуга, 1998. №210 от 26 августа. С. 4.

[46] Архив ММ и ВР РПСЦ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 509. Л. 7.

[47] Там же. Л. 8.

[48] Любимов И. Сухиничи: дорогой памяти на полвека назад // Весть. Калуга, 1998. №210 от 26 августа. С. 4.

[49] Там же.

[50] Там же. №211 от 27 августа. С. 4.

[51] Архив ММ и ВР РПСЦ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 509. Л. 33 об.

[52] Там же. Ф. 6. Оп. 1. Д. 820. Эти данные мы берем из автобиографии («выписки») священника, которую подготовил он ко дню двадцатилетнего слу­жения в сане в январе 1967 г.

[53] Архив ММ и ВР РПСЦ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 615. Лл. 5–5 об.

[54] Там же. Л. 6 об.

[55] Архив ММ и ВР РПСЦ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 85. Л. 20.

[56] Там же. Лл. 41–42.

[57] Вургафт С.Г., Ушаков И.А. Старообрядчество. Лица, предметы, события и символы. М., 1996. С. 160.