ТАРАКАНОВКА была крупным старообрядческим центром Медынского уезда. В середине 1870-х гг. здесь проживало около 50 семейств старообрядцев. В приход здешнего храма, освящен­ного во имя Казанской Божией Матери, входило более 15 окрестных селений, где жило 70 старообрядческих семейств. В 1899 году в деревне числилось 402 человека, все старообрядцы, только пять принадлежало к господствующему вероисповеданию. Ныне в Таракановке никто не живет, от храма сохранилась только колокольня из красного кирпича.

 

*

 

На Московско-Борисоглебской улице в Боровске вынырнула из темноты прямо на полицейских, скрипя полозьями по сырому мартовскому снегу, повозка с четырьмя бородатыми мужиками. Двое, старообрядческие уставщики, были в городе хорошо известны. Третий оказался, как потом выяснилось, тоже из местных. А четвертый... В полицию уже кто-то подбросил новость, что этим Великим постом в город приехал старообрядческий поп. Его-то и искали, его-то и заподозрили в четвертом пассажире. И уж Бог весть, в участке ли, прямо ли на ночной улице обыскивали по­возку, но среди вещей, что в ней были, нашлась шелковая голу­бая риза, темно-синяя епитрахиль, поручи, кадило, дароносица и много всего, указывавшего, что хозяин — священник. Тут же и книги были: «Устав, как должно принимать кто в ереси был крещен», чины исповеди и крещения, записки для поминания за здравие и упокой.

Всех задержанных поместили порознь под охрану.

Василий Васильев, арестованный тогда, в ночь с 22 на 23 марта 1856 года в Боровске, был, возможно, самым первым священни­ком, которого старообрядческий архиепископ Антоний (Шутов) Московский и Владимирский рукоположил в Калужскую губер­нию[1]. То произошло два года назад. Родился отец Василий в Таракановке и там же служил, но поскольку нехватка в духовенс­тве ощущалась сильная, выезжал в другие, часто весьма далекие села, деревни, города. Когда священника арестовали в Боровске, было ему 65 лет. Пасху он встретил в местном тюремном замке.

Следствие не добилось от отца Василия толковых и ясных показаний. Священник сочинил невероятную историю, как не­знакомый человек, прежде чем свести с московским архиереем, долго катал его по Москве, путая след, завез, наконец, неизвестно куда, где какой-то неизвестный священнику даже по имени епископ рукоположил его в сан. Даже тогдашний министр внут­ренних дел Сергей Ланской, рассматривая бумаги на Василье­ва писал калужскому губернатору, что это все «совершенно неправдоподобно»[2]. Летом того же 1856 года отца Василия перевели в калужский тюремный замок. Губернатор лично до­прашивал священника. И тоже тщетно. «На допросе, несмотря на все убеждения мои и старания расположить крестьянина Ва­силия Васильева к чистосердечному открытию истины, он ос­тался непреклонным в своем запирательстве, не обнаружил ни лиц, посвятивших его в Москве в сан священника, ни места со­вершения сего посвящения, ни даже домов, посещенных в г. Боровске, где совершал требы. Но при этом во время продолжи­тельного объяснения моего с крестьянином Васильевым, не же­лавшим, по-видимому, давать никаких показаний, он невольно высказал мне, что, как он полагает, посвящал его высланный из Австрии архиерей Антоний...»[3].

Из Министерства внутренних дел документы на священника направились в Боровский уездный суд, оттуда в Калужскую пала­ту уголовного суда. Отца Василия приговорили к штрафу с кон­фискацией церковных вещей. Летом 1857 года священник был освобожден из тюрьмы под поручительство весьма известного сре­ди калужских старообрядцев мещанина Костина[4]. Это говорит о широких связях священника, его известности, авторитете.

Во второй половине 1850-х годов стали доходить до медынс­ких, а потом и губернских властей слухи, что еще один таракановский крестьянин, Егор Александров, рукоположен во священ­ники, будто бы на место арестованного отца Василия. Слухи не подтвердились. Сам же Александров постоянно работал в Москве. На всякий случай за его появлением в деревне установили наблю­дение.

Летом 1858 года Василия Васильева вновь разыскивали по по­дозрению в совершении треб. В деревне его не оказалось. В доме священника, стоявшем почти посередине Таракановки, жили его слепая и глухая жена да невестка — вдова с двумя маленькими детьми. При обыске в избе не нашли ни священнической одежды, ни книг. Родные объясняли, что батюшка уехал в Троице-Сергиеву лавру помолиться. Уже это само по себе было преступлением, ведь уехал-то он, не оформив паспорта, как выяснилось. Объяв­ленный на Васильева розыск ничего не дал. Искали его всюду, от сибирских городов до Волыни, но не нашли. Более о судьбе священника сведений нет.

Егор (Георгий) Александров упоминается как таракановский священник в документах 1880-х годов. Вместе с ним служит в деревне еще один батюшка — отец Владимир Иванов, из местных крестьян родом.

О таракановских моленных середины XIX века данных со­хранилось мало. В одном из прошений, поданных губернатору в 1886 году, старообрядцы отмечали, что «богослужение по старо­му обряду» ведется в деревне с 1812 года регулярно[5]. На дому у священника Василия Васильева моленной не было, что в 1858 году отметили в рапорте полицейские чины, проводившие у него обыск. В избе они увидели лишь одну икону Николы Чудотворца и несколько медных складней. В 1864 году медынский уездный исправник доносил вышестоящим властям, что «жители деревни Таракановки издавна все раскольники... по поповщинской секте Рогожского кладбища и собираются для молитвы в своих здани­ях, которые попросторнее, но молельни в полном смысле этого слова в деревне Таракановке не существует»[6]. После 1862 года, когда старообрядческая Церковь переживала раздор из-за Окруж­ного послания, Таракановка осталась под омофором Московской архиепископии.

В конце 1863 года, медынский мещанин Семен Шувалов пост­роил в деревне большое здание: хотел ткацкую фабрику открыть. Но коммерция его из-за подорожания хлопка заглохла. Он разре­шил собираться на этой фабрике и молиться. Временно, конечно, как сам объяснял потом исправнику. Священник из приходского села Грибова написал обо всем донесение, и службу на фабрике запретили[7].

Другое молитвенное здание, о котором есть документальные упоминания, сгорело в Таракановке в 1874 году. Идет ли здесь речь все о той же фабрике Шувалова или о совсем другой мо­ленной, сказать трудно. В 1874 году построили в деревне новый просторный дом с двумя крыльцами, 25 аршин в длину и 12 в ширину. Спустя десять лет старообрядцы стали добиваться офи­циального разрешения устроить в нем моленную, однако все их просьбы на протяжении долгих лет оставались безрезультатными. Не удались попытки добиться разрешения даже на службу только в праздничные дни. «Ваше превосходительство! Будьте настолько милостивы, явите божескую милость, дозвольте и нам совершить религиозный обряд богомоления в деревне Таракановке в обще­ственном молитвенном доме только первые три дня праздника Пасхи, то есть первый день Светлого Христова Воскресенья, поне­дельник и вторник по нашему обряду и без малейшего нарушения закона...», — обращались к губернатору таракановские крестьяне Алексей Васильев и Тимофей Клычков в 1886 году[8]. Просителям ничего не ответили.

Тимофей Клычков держал в деревне тайную типографию, где печатались старообрядческие богослужебные книги. Сведения, что в Таракановке работает подпольный типографский станок, по­лиция получила более десяти лет тому назад. У Клычкова делали обыск. Но рассекретили типографию только в 1887 году. Клычков отсидел по приговору суда два месяца в медынском тюремном за­мке[9].

Новая моленная в деревне долгое время стояла закрытой. Власть хорошо понимала, что общее богослужение способству­ет сплочению старообрядцев и препятствовала ему всячески. «Я имею честь ходатайствовать пред Вашим Превосходительством об оставлении тех моленных запечатанными, с передачей церковной утвари и вещей в распоряжение духовной консистории или цер­ковного причта», — эта просьба медынского земского исправника губернатору датирована 1891 годом[10], несколько похожих просьб и советов получил он и раньше, в разные годы. Речь идет еще о моленной при доме Егора Александрова, но там из-за тесноты со­биралась только его семья и совершались иногда требы.

В 1891 году старообрядцам разрешили собираться в закрытой моленной на службу. Боровский священник Карп Тетеркин, уз­навший об этом радостном событии, писал архиепископу Савватию (Левшину), управлявшему временно Калужско-Смоленской епархией: «Сообщаю Вам радость общую: в Таракановке у отца Владимира моленную прокурор постановил 16 авг[уста] отпеча­тать. Слава Богу!»[11]. Но губернская власть — одно, местная — другое. «Местная полиция весьма нас притесняет, хотя не делает формального воспрещения, но тем не менее словесно угрожает, что за богомолие в сказанной моленной будет привлекать к от­ветственности как за неповиновение власти. И даже были случаи наказания, а именно Егора Александрова, Ивана Иванова, Илла­риона Матвеева. За то, что они ходили молиться Богу, по обвине­нию полиции были оштрафованы... по пяти рублей каждый как бы за неповиновение власти, а равно бывший сельский староста деревни Таракановки Клим Никитин за то же Присутствием по крестьянским делам был осужден под арест на шесть дней...» Это строки одного из прошений таракановцев, написанного тогда же, в 1891 году[12]. Вот так: хочешь Богу молиться — штраф плати. За­кон от 3 мая 1883 года обнародован был давным-давно, а в Таракановке власть как будто о нем и не знала. Но хоть молитвенный дом открыли.

Если что и помогло, так это упование на Бога. В 1895 году пришло разрешение открыть на моленную из Министерства внут­ренних дел. Против него уже трудно было что-то возразить...

Быт таракановских священников мало чем отличался от обыч­ного крестьянского. Богато они не жили. Мне встречались письма Владимира Иванова к архиепископу Савватию (Левшину) с про­шением о материальном помощи. Он преследовался за устройство домашней моленной, но был оправдан Окружным судом. В 1896 году, когда священник сообщал об этом в своем письме, он был уже пожилым человеком[13].

Полноценная приходская жизнь складывалась непросто. В 1898 году старообрядцы Таракановки писали епископу Арсению (Швецову) Уральскому, временно замещавшему в то время Мос­ковскую кафедру, упоминая, что моленная у них вновь закрыта: «Общественный молитвенный дом запрещен административным порядком, книги общественные и вся церковная утварь находятся в рассеянности, потому что у нас попечителей не имеется, а между священниками несогласия, каждый себе святитель и попечитель, и так, что случаются праздники - уезжают мзды ради на сторону служить службу и нас оставляют без богомоления, а д. Тараканов- ка в Медынском уезде — центр старообрядчества, а нас всех обоего пола до 400 душ, исключая соседних деревень»[14].

На чистом листе ходатайства епископ Арсений своей рукой сде­лал запись о посещении Таракановки, куда он приехал 20 июля того же 1898 года. Священнику Владимиру Иванову он советовал продать моленную в его доме, как тогда говорили, обществу, то есть приходу. Таким образом, в деревне возник бы общественный молитвенный дом. В случае отказа отца Владимира, епископ со­ветовал старообрядцам деревни избрать третьего человека кан­дидатом во священники, построить ему большой общественный дом, чтобы всем можно было в нем молиться. «И при таком совете вопрос оставлен открытым». Один из жителей Таракановки, Иван Федорович Пучков, указывал возможного кандидата — Кузьму Ивановича (Иванова), когда-то бывшего дьячком у священника Дмитрия Смирнова и потом уставщиком в Калуге. Речь об этом человеке пойдет далее, в статье о Фокино, где Кузьма Иванов, уроженец Таракановки, служил диаконом. Упоминаемый здесь священник Дмитрий Мартинианович Смирнов (ок. 1857 — не ранее 1928) был человеком достаточно известным в старообрядчестве. Он был помощником епископа Арсения в собеседованиях с мисси­онерами, незадолго до 1890 года рукоположен в сан священника архиепископом Савватием (Левшиным) Московским к одному из приходов Смоленской губернии. Принимал участие в деятельнос­ти старообрядческого братства Честнаго и Животворящего Креста. В 1904—1905 гг. окормлял воинов-старообрядцев, принимавших участие в Русско-японской войне, был фронтовым священником во время Первой мировой войны.

27 сентября 1898 года епископ Арсений направил в Таракановку сельскому старосте Ивану Антонову другое предписание об избрании попечителей молитвенного дома. Дело с ними, судя по всему, застопорилось.

В 1900 году старообрядцы Таракановки провели ремонт в мо­ленной (следовательно, ее открыли). Там протекала кровля, под которой сломались стропила, подопрело и опустилось крыльцо, в окнах обветшали рамы. «Молельня обшита тесом, некоторые тесницы требуют перемены, и печка тоже требует перекладки». Сохранилось описание внутреннего вида моленной, сделанное ста­новым приставом[15]. Дом разделялся капитальной стеной на две части. Одна прямо при входе, с окнами в сад. Здесь были прибиты к стенам вешалки для одежды, стояли скамьи, кровать и шкаф. Дверь вела отсюда в комнату, где молились. Там были иконы «большого и малого размера», подсвечники, аналой, скамьи, на которых лежали лестовки и подручники. «Около передней стены на востоке стоит алтарь из шерстяной материи в виде палатки, укрепленной на тонких стойках, с царскими и боковыми входа­ми, тако же из цветной материи с висящими на них небольшими образками».

 

*

 

Чтобы попасть в Таракановку, нужно доехать до небольшого села Грибово, пройти по дороге мимо разрушенной кирпичной церкви и кладбища чуть дальше, а потом, ориентируясь по линии электропередач, проследовать прямо вдоль ее опор по заметной еще дороге. Она повернет к таракановскому кладбищу. Дальше за ним стоит в кольце деревьев одинокая кирпичная колоколь­ня. Она одна и уцелела от деревянного старообрядческого храма во имя иконы Казанской Божией Матери и от всей деревушки Таракановки, некогда здесь существовавших. Камень — он про­чный, он устоял. Деревянная часть церкви прогнила и рухнула — летом трухлявые доски и бревна скрывает высокий бурьян. Сре­ди них покоятся ржавые останки церковного купола.

Места прежних домов угадываешь по зарослям крапивы и ло­пуха. Ни людского говора, ни квохтанья кур, никакого другого шума. На поля, где несколько десятков лет назад колосилась пше­ница, наступает лес. Пустота и тишина. Говорят, что если ночью в этих местах остановиться на ночлег, разбив палатку или соорудив шалаш, и проснуться среди ночи, когда глаз ничего не различает, кроме звезд, будет жуткая тишина вокруг — ни кузнечиков, ни птиц, ни шороха — тишина такая, что человек ощутит себя, как в могиле...

Ничего не удается установить о последних днях Владимира Иванова и Егора Александрова. В декабре 1904 года епископ Иона (Александров) Калужско-Смоленский рукоположил к Казанско­му храму нового священника Нила Ивановича Бойкова. Батюшка родился в 1870 году в деревне Прохорово Гжатского уезда Смо­ленской губернии. Казанская церковь в Таракановке обрела архи­тектурный облик храма лишь после 1905 года, когда обнародован был указ «Об укреплении начал веротерпимости».

Автограф священника Нила Бойкова и оттиск печати старообрядческой общины Таракановки

 

25 августа 1906 года состоялось торжественное освящение храма, которое совершили епископ Иона (Александров) Калуж­ско-Смоленский, священники Нил Бойков, Дмитрий Смирнов и инок Геннадий. Погода в этот день была не ахти, моросил мелкий дождик, но храм едва вмещал всех желающих помолиться. На торжество приехал за семнадцать верст из Медыни член здеш­ней городской управы Ф.К. Смирнов. В деревне было несколько домовых моленных, именно то здание, освящаемый храм, про­стояло закрытым 20 лет. «Радости торжества старообрядцев не­возможно описать. Ровно двадцать лет прошло с того дня, когда последний раз старообрядцы совершили в этом храме богослу­жение, и затем по приказанию начальства было воспрещено в нем совершать службу. Двадцать лет истинные христиане могли только пройти мимо этого храма, снять шапку, перекреститься и, вздохнув, сказать: “За что же на нас такое гонение!”, и скрепя сердце, шли далее. Сколько было ходатайств о разрешении, везде получался один ответ: нельзя, но вот с объявлением веро­терпимости попечитель этого дома медынский купец Василий Дмитриевич Новиков исходатайствовал разрешение на ремонт храма и, не жалея своих средств, произвел капитальный ремонт, которого после 20-летнего времени потребовалось немало. И те­перь величественный храм красуется с главою и золотым крестом, и старообрядцы в нем хвалят Бога и молятся за Государя, даровавшего свободу веры»[16].

В 1907 году была зарегистрирована таракановская старообряд­ческая община. В 1909-ом получено от Строительного отделения губернского правления разрешение на возведение колокольни при моленной — той самой, что уцелела до сих пор. Раньше колокола висели на деревянных столбах. Подняли их на колокольню 16 ян­варя 1910 года со всей подобающей торжественностью. В богослу­жении принимали участие священники из деревень Фокино (Петр Сдобников) и Рябики (Петр Уксов). Колокольня была сооружена, а колокола приобретены благодаря стараниям и средствам того же медынского купца Василия Дмитриевича Новикова. В должности попечителя Казанского храма он оставался до конца жизни. Ле­том 1912 года для таракановских старообрядцев отвели землю под кладбище. Новиков умер в 1913 году и в завещании своем передал на нужды храма тысячу рублей[17]. Проживал купец в соседнем селе Грибове.

В начале 1930-х годов, по воспоминаниям калужского священ­ника Валерия Осташенко, уроженца Таракановки, скончался отец Нил Бойков. Его похоронили на деревенском кладбище.

Храм во имя Казанской Божией Матери в Таракановке. Фото середины ХХ в.

 

В 1932 году в отдаленную медынскую деревушку был переве­ден новый священник — Иоанн Георгиевич (Егорович) Смирнов. Он родился в 1886 году в старообрядческой деревне Малые Липки Сычовского уезда Смоленской губернии. С тринадцати лет впряг­ся в крестьянскую работу, а в 1907 году призван был в армию, где стал артиллеристом. В 1910-м демобилизовался. В 1921 году ра­ботал в должности председателя сельсовета. Спустя пять лет (1926 г.) тогдашний епископ Калужско-Смоленский Савва (Ананьев) предложил Смирнову принять сан. Смирнов был рукоположен к старообрядческому храму деревни Поварская Слобода в Гжатском уезде. Здесь он служил четыре года, а в 1930-м «выбыл из ука­занной выше деревни по причине отсутствия верующих людей, и плюс к тому в данной деревне организовался колхоз». Во вре­мя следствия священник пояснил, что этот только что созданный колхоз оказался несостоятельным и тут же развалился, хозяйс­твенные дела сильно пошатнулись. Он, отец Иоанн, испугался, что во всем обвинят его. Он попросил епископа Савву перевести его на другое место. В 1930 году Смирнов уехал из Поварской Слободы в посад Добрянка бывшей Черниговской губернии. Здесь он прослужил год и четыре месяца, потом начался голод, цены на хлеб взлетели умопомрачительно. К тому же в Добрянке уже было два священника. И он подал новое прошение о переводе. Так стала третьим в его жизни местом службы Казанская церковь в Таракановке[18].

Приехав, отец Иоанн поселился здесь на квартире у председа­теля церковного совета Григория Матвеевича Блинова. Это был семидесятилетний старик с больным сердцем, ослепший на пра­вый глаз, страдающий грыжей. В 1933 году его арестовали вместе со Смирновым и священником из медынской деревни Фокино Ми­хаилом Щегловым. Отец Иоанн прослужил в Таракановке очень немного — 24 апреля 1933 года за ним закрылись двери медынс­кого дома заключения. Обвинение — антисоветская агитация. При обыске у священника нашли книгу про антихриста, изданную будто бы эсеровской партией.

— Читали? — спросил следователь.

— До половины.

— Где приобрели, у кого и когда?

— Я ее еще до революции купил...

— И к каким выводам она вас привела?

Священник изложил, как мог, свои религиозные взгляды на мир, на противостояние добра и зла. «Я делаю выводы, что, кто идет против Христа, того я лично считаю антихристом», — запи­сал следователь за отцом Иоанном. Зашел разговор о ненасилии. Был один провокационный вопрос, вопрос-искушение: как священник относится к уничтожению классового врага? «Сам лично против буржуазии не пойду, согласно уставу “не убий”», — запи­сал следователь слова отца Иоанна[19].

Документы архивного дела, к которым имеет доступ иссле­дователь, не дают возможности сказать точно, что это была за книга, изъятая у священника. Можно предположить, «Христос и антихрист. Трилогия» известного старообрядческого публициста и издателя Никифора Дмитриевича Зенина, изданная в 1918 году. В таком случае к эсеровской партии она не имеет отношения. Речь в ней идет о роли еврейства во власти, накануне возможного воцарения антихриста, и на фоне еврейского засилья в подготовке российской революции, в руководстве страны все то, что было в ней написано, свободно могло восприниматься как политическая пропаганда, как «контрреволюционная агитация».

Седьмого июня 1933 года на заседании тройки ОГПУ Западной области Иоанн Смирнов был приговорен к заключению в конц­лагерь на пять лет. Дальнейшая судьба его пока неизвестна. Реа­билитирован священник постановлением президиума Калужского областного суда в ноябре 1969 года.

Сменил в Казанском храме Смирнова отец Мефодий Федорович Костоправкин, освободившийся по состоянию здоровья с Беломор­канала. Прежде он служил в деревне Дворцы Калужского уезда и еще немного в Бруснах. В Таракановке его арестовали повторно в 1937 году.

На допросах больному священнику хватило мужества не ого­ворить ни себя, ни епископа Савву, руководившего епархией, ни других людей. Протокол его допроса — сплошные «нет» и «не».

«Вопрос: Следствием установлено, что вы, используя религи­озные предрассудки верующих, проводите среди них контррево­люционную пропаганду, направленную к срыву проводящихся партией мероприятий. Признаете это?

Ответ: Я это отрицаю. Никакой пропаганды я нигде и никогда не проводил.

Вопрос: В беседах с гражданами вы распространяли провокацион­ные слухи о переменах власти и ее мероприятиях. Признаете вы это?

Ответ: Я это также отрицаю.

Вопрос: С кем из служителей культа вы связаны?

Ответ: Я подчинен епископу Савве Калужскому, от которого я уже два года как не получаю никаких указаний в связи с его болезнью — психическое расстройство...

Вопрос: Следствием установлено, что вы окружаете себя старухами-монахинями, проводите контрреволюционную пропаганду через них.

Ответ: Я это отрицаю...»[20]

Епископ Савва был серьезно болен, но в 1941 году он, единс­твенный из оставшихся на свободе старообрядческих архиереев Белокриницкого согласия (болезнь-то, быть может, и отвела от него беду), рукоположил епископа Нижегородского Иринарха (Парфенова), вернувшегося после заключения из лагерей, в сан архиепископа Московского и всея Руси. Так в то время именовал­ся предстоятель в Русской Православной старообрядческой Цер­кви. Хиротония происходила в Калуге. Тем самым фактически была спасена церковная иерархия...

20 ноября 1937 года Мефодий Костоправкин был приговорен к десяти годам. Обычно тогда за антисоветскую агитацию расстрели­вали. Но срок этот для отца Мефодия был равносилен смертному приговору. Из лагерей священник не возвратился, однако его судь­ба, место, дата смерти пока неизвестны. После его ареста и суда в таракановской церкви был устроен зерносклад. Реабилитировали Мефодия Костоправкина при Хрущеве, в 1959-м.

И еще о двух людях, пусть и неизвестны их имена, нельзя не упомянуть. Воспоминаниями этими поделился со мной в 1990-х годах священник Валерий Осташенко, служивший в калужской старообрядческой церкви Знамения. У первого фамилия — Нови­ков. Кто он был, таракановские старожилы уже не помнят. Мо­жет, родственник Василию Новикову или даже сын. Он, кстати, тоже родом был из Грибова. И, видимо, не под красное знамя встал он в гражданскую. Рассказывают, что когда вели его красно­армейцы по Таракановке на расстрел, попросил он у конвоя разре­шения зайти в храм помолиться. Дозволили — невелика услуга. А когда закончил он, увели за околицу. Вскоре оттуда послышались выстрелы.

Лет примерно через двадцать задела Таракановку другая вой­на.

Раз вечером в одном из деревенских домов сидела одинокая женщина-старообрядка, звали ее Анна Григорьевна Лукьянова, занималась рукоделием. Деревня в ту пору занята была немцами. Вдруг — торопливый стук в дверь. Открыла она — на пороге сол­дат, форма советская.

Солдат попросил его спрятать: ищут, мол. Женщина подвела его к лавке (тогда широкие были лавки в деревенских домах, сан­тиметров семьдесят), попросила влезть под нее и сидеть на корточ­ках. На стене, к которой примыкала лавка, висела груда всякой одежды: фуфайки, тулуп, пальто — ими она укрыла солдата, его стало невидно в одежном ворохе, свисающем с крюков на стене. Только управилась — грохот. Отворила — немцы.

Они обшарили всю избу, в подпол лазили и заглянули даже вовнутрь печи, которая топилась вовсю. Анна Григорьевна села на лавку, как раз там, где спрятался солдат, взяла рукоделие и, не суетясь, не мешая немцам занялась своим делом, повторяя про себя: «Господи, спаси, сохрани...»

Прогнать женщину с лавки, руку протянуть и откинуть одеж­ный ворох не догадался никто. Немцы отправились прочесывать деревню дальше.

Утром, когда солдат еще спал, Лукьянова, помолившись, взя­ла ведро, подоила корову, угостила бойца парным молоком. Крас­ноармеец решил пробираться к своим. Иначе скажут: дезертир — и под трибунал.

Дня через два-три немцы поймали его, не успевшего далеко уйти, и, как Новикова, проведя напоказ через всю деревню, рас­стреляли за околицей. Нынче уже никто не укажет место, где обрели покой его кости. И ни имени, ни фамилии его никто не назовет.

 

*

 

19 июля 2013 года по инициативе старообрядца Георгия Са­вельева на месте, где стоял Казанский храм в Таракановке, был водружен поклонный крест.

В тот день я тоже поехал в Таракановку.

Да, дорога туда начиналась прямо за разрушенной церковью в Грибово. Две колеи, и по бокам, как пестрая стена, трава выше пояса. Потом клеверное поле. Дорога расходится, но верным ори­ентиром служат опоры линии электропередач, нужно прижимать­ся к ним. За полем начинается лес. Дорожные колеи, залитые мутной дождевой водой, становятся глубже. Но российский «уа­зик» с прицепом, нагруженным камнями, песком, цементом, не говоря уж о тележке и лопатах, самом кресте, идет уверенно, не пробуксовывает. Упавшее на дорогу дерево можно убрать или срубить. Ну, если завязнем, есть лебедка. Кончается лес. Сухую ракиту, расщепленную надвое, я помню еще по первой поездке. Кажется, свернуть надо к ней, да и железобетонные столбы в той же стороне, правее...

Дорога идет через широкое поле, белое от зонтиков дягиля. Ка­жется, не едешь, а плывешь по нему. Кое-где торчат стволы сухих деревьев, а кусты вдали похожи на зеленые облака...

Колокольня показывается не сразу.

Чтобы поставить крест, сначала надо скосить траву. Возле коло­кольни в зарослях бузины лежит остов ее купола, покрытый ржа­выми железными листами, тут же маковки церковных куполов. Толстые бревна одно на другом, скользкие от влаги, зеленые от мелкого мха. Битых кирпичей достаточно много, чтобы соорудить небольшой фундамент. Из небольших округлых валунов нужно будет потом сложить подножие — голгофу. Раствор замешиваем в тележке, которую привезли с собой.

Да, действительно порой здесь наступает странная тишина, за­мирают деревья, не слышно травы, которую клонит гуляющий ветер. Пусто. Пусто... В такие минуты кажется, что время остано­вилось. Говорят, люди стали уходить, разъезжаться отсюда посте­пенно после того, как сбросили с колокольни колокол.

Установка поклонного креста на месте старообрядческого храма в Таракановке.

На заднем плане – уцелевшая колокольня. 2013 год

 

Но освященное когда-то место остается святым. Остается ан­гел, Богом посланный сюда.

— Заступнице усердная, мати Бога вышняго, за всех молиши Сына Своего Христа Бога нашего, и всем твориши спастися, в державный ти покров прибегающым. Всех нас заступи, Госпоже Богородице, иже в напастех и скорбех...

Слова канона престольному празднику вновь звучат здесь спус­тя несколько десятков лет.

 

[1] Тихомиров И. Раскол в пределах Калужской епархии. Калуга. 1900. С. 79–80.

[2] ГАКО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 58. Л. 26.

[3] Там же. Л. 33 об.

[4] См. о нем: Боченков В.В. «Не ищи же воли своей...»: Очерк по истории ка­лужского старообрядчества. Ржев, 2009. С. 21–22.

[5] ГАКО. Ф. 32. Оп. 5. Д. 411. Л. 33.

[6] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 1584. Л. 4об.

[7] Там же. Л. 4–4об.

[8] ГАКО. Ф. 32. Оп. 5. Д. 411. Л. 37.

[9] ГАКО. Ф.32. Оп. 13. Д. 4602 (Дело о типографии в Таракановке. Сведения о ней встречаются и в других источниках); Ф. 790. Оп. 1. Д. 346. Л. 37об. (Книга медынского уездного полицейского управления о содержащихся в тюремном замке арестантах, здесь упомянут Т. Клычков). См. также: Боченков В.В. Расширенный комментарий к одной небольшой сноске: Подполь­ные старообрядческие типографии в Калужской губернии // Боченков В.В. П.И. Мельников-Печерский: мировоззрение, творчество, старообрядчество. Ржев, 2008. С. 271–279.

[10] ГАКО. Ф. 32. Оп. 5. Д. 411. Л. 67.

[11] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 197. Ед.хр. 10. Л. 65.

[12] ГАКО. Ф. 32. Оп. 5. Д. 411. Л. 61.

[13] РГАДА. Ф. 1475. Оп. 1. Д. 350. Лл. 12–12 об.

[14] РГАДА. Ф. 1475. Оп. 1. Д. 366. Лл. 242–243.

[15] ГАКО. Ф. 62. Оп. 6. Д. 1603. Лл. 21–21 об.

[16] Баранов А. Дер. Таракановка Медынского уезда Калужской губ. // Голос старообрядца. 1906. № 68 от 17 сентября. С. 2.

[17] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 2228. Л. 95. В 1911 г. членами совета общины в Таракановке избирались: Василий Дмитриевич Новиков (председатель), Ни­кита Павлович Крылов (исполнял должность председателя с октября 1913 г. после смерти В.Д. Новикова), Ермолай Иванович Иванов, Илья Филиппович Марков, Степан Лукич Малинин, Паисий Васильевич Васильев (Л. 91). В январе 1914 г. состав совета общины был переизбран, в него вошли Иван Ва­сильевич Ипатов (председатель), Иван Антонович Антонов (товарищ предсе­дателя), Исай Алексеевич Алексеев, Паисий Васильевич Васильев, Андрей Сергеевич Седекин, Еремей Иванович Большой (староста), Илья Иванович Таланов (там же. Л. 97); см. также: ГАКО. Ф. 62. Оп. 8. Д. 2221 (дело об отводе кладбища); о водружении на Казанскую церковь колоколов писал в 1910 году журнал «Церковь» (№9. С. 252).

[18] Боченков В.В. Годы и приходы. М., 2001. С. 99.

[19] Там же. С.100, 102.

[20] Там же. С. 100–101, 102.