КОЛОДЯССЫ (Колодясцы) — село в Жиздринском уезде (ныне Хвастовичском районе). Располагалось вдоль дороги, веду­щей на Стародубье и в Киев. Население его было полностью ста­рообрядческим. В селе было три храма: Троицкий и Покровский приходы признавали омофор Московской архиепископии, кроме них колодясские противоокружники зарегистрировали еще одну Покровскую общину. После примирения решено было выстроить каменный храм, однако в советские годы дело не удалось довести до конца.

 

 

*

 

...Григория Михайловича Плотникова ничто не держало в миру. С самых ранних лет (а родился он в 1791 году, 10 января) он ос­тался без родителей и попал на воспитание в монастырь[1]. Архи­мандрит, который проявил к мальчику жалость, увез его куда-то к Черному морю, где располагалась монашеская обитель. Другой жизни, кроме монастырской, Плотников, по сути, не знал...

К 1818 году Плотников переехал в Иерусалим. Его поставили в иеродиаконы. В монашестве нарекли его Геронтием. Он жил при архиепископе Гаврииле — будущем митрополите острова Тинос, разоренном впоследствии турками. Остров этот ныне прина­длежит Греции, он входит в архипелаг Киклады, что в Эгейском море. В первой половине 1820 годов Григория Плотникова самого посвятили в сан архимандрита.

Долго искала архимандрита Геронтия родная сестра. То пеш­ком шла, а случалось, добрые люди предлагали ей место на уголке телеги. Она добралась-таки до Иерусалима. В 1824 году Бог спо­добил ее стать здесь игуменьей. Игуменья Матрена. У них были разные отцы, но одна мать.

Назад, в Россию, брата с сестрой занесло военным ветром.

Вслед за Гавриилом они переселились из Иерусалима в Гре­цию. Там началась революция. Еще в 1821 году бывший адъютант российского императора Александр Ипсиланти возглавил восста­ние против турок в Молдове. Мятеж подавили. Ипсиланти бежал в Венгрию. В Греции вспыхнула партизанская война, которая оказалась безуспешной и надолго затянулась. Военные неудачи усугубил раскол среди руководства освободительных сил: одни ждали помощи от Англии, другие от Америки, третьи от России, которая не торопилась вмешиваться.

Спасаясь от турок, Геронтий с митрополитом Гавриилом бе­жали на остров Сиру, оттуда в Константинополь. Потом вместе с сестрой архимандрит пересек Черное море и вышел на одесский берег. В городе они жили милостыней, как признавался сам Ге­ронтий в письме российскому министру юстиции, «пищею слез от подаяния христолюбцев»[2]. Из Одессы Геронтий и Матрена приехали в Москву.

В 1825 году архимандрит познакомился со старообрядцами. Этот эпизод его биографии полон неясностей. Согласно писате­лю П.И. Мельникову-Печерскому, Геронтий на какое-то время останавливался в старообрядческом Макарьевом монастыре на Ветке (Гомельская область, Белоруссия), был принят тамошним настоятелем Евлогием, но к древлему православию тогда не при­соединился. Лишь потом он появился в Москве[3]. У выброшенного войной на родину архимандрита было две дороги. Первая — при­мкнуть к официальной церкви. Но Плотников принял монашес­кое звание за границей, что российским подданным было тогда запрещено особым высочайшим указом. Безусловно, Геронтий не остался мирянином, хотя нарушил запрет, но не мог считать­ся в России монахом. Он хотел продолжить духовное служение, рассчитывал на помощь, но Синод запретил ему носить монашескую одежду, называться архимандритом. Родина отказалась его признавать. Геронтия даже заподозрили в том, что он состоит в масонской ложе. Обвинение это, равно как и некоторые другие, подтверждения не нашло. Архимандрит, заключенный в одну из тюрем, был выпущен на свободу.

Если на Ветке Геронтий еще колебался, принимать ли ему старую веру, то в Москве решился окончательно.

Рассказывая об архимандрите в «Очерках поповщины», П.И. Мельников-Печерский допустил много неточностей. Во-первых, Геронтий не грек, а русский. Во-вторых, он никогда не был на­стоятелем Оптиной пустыни. Причины, по которым Геронтий покинул Москву, неясны. Писатель объясняет, что архимандрит пребывал в беспробудном пьянстве и много безобразничал — вот- де старообрядцы и «выслали Геронтия не только с кладбища, но и из самой Москвы». Откуда такие сведения, П.И. Мельников умалчивает. С кладбища, допустим, старообрядцы могли прогнать архимандрита — они там хозяева, но из Москвы — как? Невер­но указана и дата, когда покинул Геронтий столицу, это было отнюдь не около 1830 года. Уже летом 1826-го архимандрит на­ходился в калужском селе Колодяссах, почти за триста верст от Москвы. Он уезжал с сестрой в Грецию. Пожалуй, в одном П.И. Мельников-Печерский, может, прав. Геронтий не понимал до кон­ца, в чем сущность старой веры. Ничем не связанный с Россией, гонимый, всюду чувствовавший себя чужим, он принял ее фор­мально, быть может, в расчете на материальную поддержку, но потом решил вернуться в те края, к которым привык, которые лучше знал. Впрочем, принять решение об отъезде Геронтия с сестрой могло подтолкнуть что угодно. Кстати, то, что уезжали они именно в Грецию, известно только с их собственных слов. В Государственном архиве Калужской области мне встретилось дело, связанное с пребыванием и арестом архимандрита Геронтия в Колодяссах. На него я и опираюсь.

Колодяссы были полностью населены старообрядцами. Не странно ли, что за границу Геронтий возвращался через старо­обрядческие села? В августе 1826 года жиздринский уездный ис­правник арестовал Геронтия и Матрену по подозрению в соверше­нии треб. Донесли на них сотский и бурмистр князя Салтыкова, владевшего Колодяссами. Потом задержанных, очевидно, отпус­тили, но в январе следующего года за ними вновь закрылись две­ри арестантской камеры.

Началось расследование.

«Крестьяне деревни Колодясс 32 человека показали, что на­зывающийся архимандритом Геронтием делал им наставления к старообрядческой вере и в числе прочих приезжавших (имеются в виду другие старообрядческие священники, посещавшие дерев­ню. — В.Б.) венчал и похоронял крестьян, а трое крестьян сельца Милеева, что у них обвенчал две свадьбы и окрестил младенца. В бумагах сего Геронтия найдена писанная им роспись с 26 сентяб­ря 1826 года родившимся и крестившимся в помянутой деревне Колодяссах младенцам и списки с именами лиц мужеска и женска пола со значением, что они одного согласия...»[4]. Геронтий и Матрена не признали обвинений. Арестованных разделили: сест­ру увезли в калужский девичий монастырь, брата, подержав под замком в Жиздре, отправили в Оптину пустынь. Жил он там в качестве заключенного, а не настоятеля...

Калужский губернатор сообщил о Геронтии и Матрене гене­рал-адъютанту, шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу: что с ними делать? Тот дал знать в Синод. Из духовного ведомства ответили, что задержанные должны быть преданы гражданскому суду. Ведь в России они не считались принадлежащими к духовному сосло­вию.

Следствие растянулось на годы. Возникли сомнения в под­линности документов архимандрита. Стали выяснять, кто же на самом деле Геронтий и Матрена, родственники ли они. В конце концов, Калужская палата уголовного суда признала обоих под­судимых «бродягами, скрывающими настоящее свое состояние, вредными для общества и подозрительными в других преступле­ниях, открытие коих во всей точности представляется неудобовозможным по предстоящему затруднению в сношениях с загра­ничными местами...»[5]. Решено было сослать брата и сестру на поселение в Сибирь «ив отвращение дальнейшей их между собой преступной связи разместить в отдельнейшие друг от друга мес­та»[6]. Приговор был вынесен в январе 1830 года.

В изображении П.И. Мельникова-Печерского Геронтий — обык­новенный забулдыга, очутившийся среди старообрядцев ради по­полнения собственного кармана. Но писатель владел отрывочны­ми сведениями о нем, к тому же основанными на слухах. Судьба Геронтия глубоко трагична — это судьба сироты, который нашел себя в служении Богу, судьба человека, от которого отказалась его страна, не предоставив приюта и помощи. Эта социальная нота у Мельникова не звучит вовсе. Дороги, что Геронтий и Матрена прошли в России, — это дороги сплошных страданий. С трудом нашедшие друг друга за границей, российским судом они были разлучены вновь и, не исключено, навсегда...

Если П.И. Мельников-Печерский ничего не путает, то в Сибири Геронтий отрекся от древлего православия «и по слезной просьбе» был принят в число братства Свято-Троицкого Селенгинского мо­настыря (ныне с. Троицкое Прибайкальского района Бурятии). В 1833 году, отлучась на время из монастыря под благовидным предлогом, Геронтий был найден в Урлукском селении «пьянству­ющим у тамошнего раскольничьего уставщика». У архимандрита нашли старинный антиминс, запасные дары и акт «от ветковского собора Макарьева монастыря и от Рогожского кладбища, свидетельствующий о приеме его в раскол и повелевающий всем старообрядцам оказывать ему уважение...»[7]. Возникло очеред­ное обвинение, что Геронтий совершал требы. Дальнейшая судьба архимандрита не установлена. Об игуменье Матрене после вынесе­ния ей в Калуге приговора ничего узнать не удалось. И остается надеяться, что усилиями других краеведов на судьбу архимандри­та Геронтия и его сестры будет пролит дополнительный свет.

 

 

* * *

 

 

Колодясские старообрядцы поддерживали тесные связи со Стародубьем: оттуда в село приезжали священники, принадлежав­шие некогда к официальному вероисповеданию, но порвавшие с ним и присоединившиеся к старообрядцам. Удалось установить имя одного из них — отец Феодор Алексеев. В книге калужского краеведа И. Тихомирова упомянут случай, выставленный автором почти как анекдот: речь идет о старообрядческом священнике, ко­торый повенчал молодых в конюшне, опасаясь лишней огласки[8]. Это не выдумка. Сохранились документы (и, возможно, Тихоми­ров опирался именно на них), где упоминается тот самый Феодор Алексеев, венчавший в конюшне свадьбу; это было или в Колодяссах, или в близлежащем старообрядческом селении Милеево в 1815 году[9]. Но имени священника Тихомиров не называет и уезд указывает ошибочно. Вместо Жиздринского — Мещовский... Трудно сказать, что в этом случае увидел он смешного. Ведь и Христос родился в таком хлеву, только пещерном, а колыбелью ему служила кормушка для скота.

Феодор Алексеев священствовал еще в Козельске, Сухиничах, других селах и деревнях. В 1818 году он был арестован под Сухиничами и через год освобожден от суда с приказом возвращаться в монастырь[10].

В первой трети XIX века Колодяссы входили в приход села Фастовичи, ныне это калужский райцентр Хвастовичи, до него километров двенадцать. Приходской священник в деревне не по­являлся годами. В 1820-х годах колодясские старообрядцы по­лучили разрешение на отдельное кладбище. Раньше нужно было перебираться через речку Дубну, что невозможно в распутицу[11]. К тому же времени относятся упоминания о существующей в Колодяссах моленной. Подробных и достоверных сведений, кто ее строил, где располагалась, нет.

 

*

 

Барская благодетельность не всегда благо.

В 1839 году княгиня Салтыкова, во владение которой пере­шли Колодяссы, надумала в деревне церковь возвести. Крестьян об этом никто, разумеется, не спрашивал. Синод не возражал про­тив храма в старообрядческой деревне[12]. К середине 1840-х годов его строительство было завершено. Церковь расположилась возле единственного в Колодяссах пруда, который цел и сейчас. В жиз­ни местных старообрядцев началась новая эпоха.

Храм и образование самостоятельного прихода крестьяне вос­приняли с единодушной неприязнью. Возникла угроза привыч­ному укладу их жизни. Колодясских мужиков присоединяли к синодальному вероисповеданию силой, иногда в присутствии по­мещицы. Деревню переименовали в село, и теперь здесь появился поп с причтом.

Становление прихода шло трудно. В июле 1845 года сгорел у синодского колодясского священника Симеона Лаврова дом. Огонь переметнулся на соседние избы, где жили дьячок и пономарь. По­номарский дом успели спасти, раскатав по бревнам... Вскоре сель­ские власти отыскали поджигателя. Местный крестьянин Калина Федоров не запирался. Приведенный к священнику, он упал ему в ноги и произнес:

— Мой грех, батюшка. Прости меня, я поджег.

Выяснилось, что в прошлом году Калина Федоров спалил у священника в поле два стога сена. То была, по словам крестьяни­на, месть: батюшка, якобы, когда-то ударил мужика в ухо. Отец Симеон «никакого признания не учинил». Калина Федоров рас­сказывал, что поджог был заказным. Шел однажды он с ветряной мельницы, навстречу двое односельчан (один — местный старши­на). Они-то и попросили подпустить к дому священника красного петуха, а за труды пообещали целковый. Через три дня Федоров вынул из печи в своей избе уголек, завернул в тряпку и, подкрав­шись огородом к священническому дому, сунул тлевшую тряпицу в солому на крыше.

Предполагаемые заказчики ни в чем не сознались. Федоров утверждал, что они отдали ему обещанный целковый, который он спрятал в доме, но денег у него при обыске не нашли. В октябре 1845 года Калужская палата уголовного суда подписала Федорову приговор: высечь пятью ударами кнутом и, заклеймив, сослать в Сибирь[13]. Есть основания предполагать, что Федоров был душев­нобольным, по крайней мере, точно известно, что он страдал эпи­лепсией[14]. В 1846 году приговор ему изменили: Федоров получил вместо пожизненной ссылки десять лет каторги. Его имущество передали погоревшим[15]. Какой из двух приговоров легче, трудно сказать...

В деле Федорова неясно главное: был ли поджог бытовой мес­тью за удар в ухо или это попытка противодействовать учрежде­нию прихода. Мы не знаем подлинных мотивов преступления, но оно помогает понять и не осудить самого Лаврова, который потом стал очень рьяно вмешиваться в религиозный быт колодясских старообрядцев. Настолько рьяно, что крестьяне в 1847 году подали на священника жалобу губернатору[16]. Лавров требовал, чтобы мужики подчинялись ему, признавали духовным отцом и забыли, что они старообрядцы. Если кто-то умирал, он настаи­вал, чтобы ему дозволили совершить последний обряд над умер­шим и глаз на это не закрывал. В духовной жизни сельчан ничто не должно было происходить без его ведома и надзора. Может, это рвение и пыл — не столь по долгу службы, сколь от обиды?.. Нелепый поджог, оставивший без домов три семьи, так же нелеп, как учреждение прихода в деревне. Но еще мы обратили внима­ние на него потому, что дело разбиралось в Калужской палате уголовного суда именно в то время, когда там работал товарищем председателя (по-современному — заместителем) Иван Сергеевич Аксаков, впоследствии видный публицист и общественный де­ятель. Обстоятельства дела могли быть ему известны, хотя, конечно, вникать во все его тонкости он не мог.

Среди колодясских старообрядцев нашлись люди, хорошо по­нимавшие, чем грозит им образование нового прихода. Найти выход оказалось довольно сложно. Двое крестьян, Прокл Про­копиев и Иван Гаврилов, ездили советоваться к знакомым ста­рообрядцам в Калугу, Орел, Белев. Потом, как говорилось в кон­систорском письме губернскому правлению, «собравши тайным образом многих крестьян, уверили их, что если подано будет от них прошение о соделании колодясской церкви старообрядческою или единоверческою, то непременно в сем деле получат успех». Сведения эти разведал для консистории все тот же колодясский батюшка Симеон Лавров[17]. Поскольку крестьяне не знали, как ходатайствовать, обратились вначале к уездным властям, потом в консисторию.

Калужское духовное ведомство опасалось, что со временем единоверческая церковь в селё превратится в самую настоящую старообрядческую. Ситуация заслуживает внимания: единоверие, задуманное как средство борьбы с древлеправославием, использу­ется как ширма, за которой в селе мог бы быть образован самый настоящий старообрядческий приход со своим храмом. Спустя не­сколько лет колодясский сценарий был разыгран в Сухиничах, но в жиздринском селе он не прошел. Консистория не пошла на ус­тупки, к тому же колодясские крестьяне числились в господству­ющем вероисповедании, и переход в единоверие был им запрещен (лишний пример, показывающий «второсортность» единоверия). Ходатайство погрязло в консисторской рутине. К тому же в 1849 году село было назначено к продаже с аукциона за долги. Стали выяснять, кто его новый хозяин[18]. Без него и в обход Синода кон­систория ничего не могла предпринять самостоятельно.

Дело заглохло.

Однако лет через пятнадцать в селе образовался самостоятель­ный старообрядческий приход — один из первых в Калужской губернии.

 

 

* * *

 

 

Первым старообрядческим священником в Колодяссах был Матфей Самойлов. По сведениям жиздринского уездного исправ­ника, рукополагал его сам архиепископ Антоний (Шутов) Москов­ский и Владимирский. Отец Матфей принял иночество с нарече­нием имени Моисей. Однако, попав под арест, он отрекся от сана, за что тем же архиепископом Антонием был запрещен. Сменил его в Колодяссах родной брат — Евдоким Самойлов. Обычно свои письма, сохранившиеся в архиве Московской архиепископии в Российской государственной библиотеке (Фонд. 246), он подписы­вал отчеством, но в одном указал и фамилию — Соволиков (другое возможное написание — Саволиков). Оба священника были из со­седней старообрядческой деревни Милеево. Отец Евдоким привез в Колодяссы из Москвы походную церковь[19].

Запрещение было до весны 1868 года, писал я в первом изда­нии книги.

Но удалось обнаружить запретительную грамоту Московского духовного совета, возглавляемого архиепископом Антонием (Шу­товым) Московским и Владимирским на имя священноинока Мо­исея. Датируется она 29 апреля 1868 года. «По донесению на вас священноинока Иосифа (он жил в селе Фролове, см. о нем далее. — В.Б.), — сказано в ней, — что вы, когда содержались под стражею, то сделали отречение священнического сана и дали обязательство с клятвою не священнодействовать и не исполнять христианских таинств и треб, соображая сие донесение с вашим письмом (от священноинока Моисея было несколько таких писем. — В.Б.), по­лученным нами на днях, из которого видим, что совесть ваша возмущена, отягощая вас, воспрещает священнодействовать, то, на основании святых правил, изложенных в Кормчей, <...> сею нашею грамотою воспрещаем вам всякое священнодействие и вме­няем вам во обязанность попещися о своей душе, приносить пред Господом Богом раскаяние и не приступать более ко исполнению таинств и треб, которые предоставляются нами исполнять священноиноку Иосифу и священноиерею Андрею»[20]. Итак, запрет имел место не до, а именно весной 1868-го. В грамоте упомянуты священник из села Фролова Калужского уезда Андрей Фонтуренков и священноинок Иосиф (оттуда же). Это совсем другой край губернии. Какие ж расстояния приходилось им преодолевать!

Андрей Фонтуренков приехал в Колодяссы лично. Прочел при­хожанам священноинока Моисея, который уступил ему свое обла­чение, чтобы служить, запретительную грамоту. Те стали просить архиерея снять запрещение. Аккуратно написанное трогательное прошение удалось мне отыскать среди бумаг канцелярии архи­епископа Антония (Шутова). Я читал и думал, как же старались люди произвести впечатление: отыскали человека с красивым по­черком, да и текст составили слезный... «И прочитал нам отец Андрей, и не могли мы всем нашим обществом от горьких слез на белой свет смотреть от великой печали и сокрушения....» Под писавший ходатайство от имени трех тысяч (!) старообрядцев колодясской округи Спиридон Григорьев сообщал дальше, что свя­щенника просили остаться на неделю, но тот отказался: нельзя, молва пойдет, что сторонний поп приехал, опасно. Спустя недели две после его отъезда родилось в Колодяссах пять младенцев, их «к еретикам носили крестить, и дальние христиане за 70 верст привозили младенцев к нам крестить, и узнали, что священника нету, они поехали, заплакали, теперь нам не миновать к еретикам крестить ко отпадению без своего священника...»[21]

Священноинок Моисей так и не был разрешен, хотя написал в Москву множество покаянных писем. Нужно было предложить другого кандидата для рукоположения во священники. Так и стал им в 1869 году упомянутый выше Евдоким Соволиков.

За двадцать лет, с конца сороковых до конца шестидесятых, в селе многое произошло. Колодяссы стали «старообрядческой сто­лицей» Жиздринского уезда, занимавшего почти четверть всей Калужской губернии. Зажиточный местный крестьянин Миха­ил Козьмин выстроил у себя на усадьбе моленную — «большое здание наподобие часовни», как сказано в одном из полицейс­ких документов[22]. Сообщение о моленной пошло от колодясского синодского причта к благочинному (о. Иоанн Успенский из села Бояновичи), а от него — в Калужскую духовную консисторию и к губернатору, который и предписал жиздринской полиции рассле­довать дело.

В июле 1868 года в Колодяссы приехал становой пристав и после осмотра опечатал моленную. 31 октября в ворота Козьмину постучал судебный следователь. Его перу принадлежит любопыт­ный документ: «Постановление №4», которое приведем целиком. Судебный следователь по всем пунктам разбивает обвинение про­тив Козьмина и, по сути, выступает как его адвокат.

«Г. пристав 3 стана Жиздринского уезда, производивший по этому делу дознание, принял за молельню избу крестьяни­на Михаила Козьмина, основывая этот вывод, насколько можно заключить из дознания, на том, что в избе Козьмина оказалось: 1-е, много старообрядческих образов; 2-е, воск, свечи и щипцы, похожие на те, которые употребляются в церквах; 3-е подручни­ки и лестовки; 4-е, паникадило, отделанное бисером, и 5-е, две старообрядческие книги. Положение это неверно на основании следующих соображений: во-первых, большое количество образов не может служить доказательством того, что изба, в кото­рой они помещаются, есть молельня, тем более что во всяком большом старообрядческом семействе бывает много образов — они переходят от отца к сыну и таким образом пополняются; во-вто­рых, крестьянин Михаил Козьмин имеет узаконенное торговое свидетельство, а потому имеет право торговать воском, свечами и ладаном; в 3-х, лестовки (род четок) и подручники (небольшие куски какой-нибудь материи, подкладываемые под колени) упот­ребляются всеми старообрядцами во время моления; в 4-х, пани­кадило как устройством, так и по объему составляет обыкновен­ную небольшую лампаду с местами для свечей и в 5-х, между старообрядцами много встречается грамотных, а потому почти у каждого из них можно найти книги, в особенности церковные. Кроме всего этого при осмотре избы крестьянина Михаила Козь- мина, произведенном следователем 8 октября, там оказались: старые сапоги, тряпки, вино, носильное белье, шапки, кушаки и Две деревянные кровати, все эти вещи ни в коем случае не могут быть в молельне и служат прямым доказательством, что помещение это есть обыкновенная крестьянская жилая изба, а не молельня, вследствие чего и нет основания к дальнейшему про­изводству следствия...»[23].

В следующем году по инициативе консистории возбудили против Козьмина другое дело. В этот раз ему со следователем не повезло. Приемы защиты были те же: это обыкновенный дом, «устроен им для удобства, так как он человек богатый»[24]. Дело растянулось на несколько лет. И вот 25 мая 1874 года в Жиздре состоялся над Козьминым суд. Моленную было решено «подверг­нуть сломке, передав материал в пользу земства. Судебные изде­ржки обратить на Козьмина»[25]. Вскоре приговор был приведен в исполнение.

Об этом суде и приговоре писал в 1908 году нижегородский журнал «Старообрядцы» (№7), публикуя данные об отобранных храмах, монастырях и церковной утвари. Он упоминал еще о двух отнятых моленных. Одну конфисковали в 1836 году, другую — в 1844-м[26]. Архивные сведения о них не выявлены.

В том же 1874 году (или в самом конце 1873-го) часть колодясских старообрядцев, недовольных священником Евдокимом Соволиковым, подала на него жалобы в Московскую архиеписко­пию. Козельский священник Илья Васильев получил предписа­ние выехать в село и провести следствие. Инструкции ему были даны такие: если отец Евдоким подтвердит обвинения, взять с него письменное признание, если нет, организовать общее собра­ние и зачитать жалобы вслух, чтобы выяснилось, что там правда, что ложь[27].

Но, кажется, отец Евдоким сумел уклонить от встречи и уехал куда-то из села. Это послужило поводом к тому, чтобы признать правоту обвинителей. Запрещению Соволиков не подвергся, но в первой половине 1874 года в Колодяссы был рукоположен вто­рой священник, уроженец деревни Котуновки Флор Дмитриевич Агешин[28]. Видимо, кандидатура его предлагалась обвинявшими Соволикова, и раз тот не оправдался, была принята. «...Доколе не начато судопроизводство, увещаваем вас исправить себя до такой степени, чтобы и не было нужно начинать оное, — писал Евдокиму Соволикову архиепископ Антоний, напоминая далее о его брате. — Священноиноку Моисею никаких духовных треб исправлять не поручайте, и с новопоставленным попом Флором не разделяйтесь, но паче мирствуйте, и если будет случай, то и священное молитвословие вместе совершайте. Ибо и двум священникам в вашем месте не только будет неизлишно, но паче еще и быть необходимо, как из обстоятельств замечается верно...»[29].

«Мирствовать» не совсем получалось... Встречаются среди ар­хивных бумаг жалобы священноинока Моисея и Евдокима Сово­ликова на нового священника и тех, кто ходатайствовал о его рукоположении, и трудно теперь сказать, что за ними стоит: оби­да ли, ревность не по разуму, ущемленное самолюбие. Как же, действительно: был один священник, вдруг стало двое... Но и на братьев Соволиковых, на их зазорное поведение шли обвинения. Разбирая жалобы, архиепископ Антоний вызвал отца Евдокима в Москву. Тот ответил в самом начале января 1875-го, что не может приехать: «Я нахожусь под судом гражданским, обязан подпискою, чтобы более не отъезжать 10 верст, начальство следит за этим. Я спрашивал, нельзя ли мне отлучиться, они сказали, нет». Дело в том, что на Светлой неделе 1874 года отец Евдоким открыто служил молебен в деревне, на который пришли человек десять «великороссийских»[30]. Всё, это уже грозило статьей за «совращение в раскол».

В марте 1874-го, а именно 18 числа, священноинок Моисей был решением Московского духовного совета извержен из сана за то, что, будучи под запрещением, продолжал священнодейство­вать. Евдоким Соволиков получил строгое предупреждение, что если далее станет вести зазорную для священника жизнь, будет извержен по суду 42 правила святых апостол[31].

Прошло достаточно много времени, и отец Моисей обратился в Московский духовный совет с покаянным письмом. Ответ на него сохранился. «...Вы не нас оскорбили, — говорится там, — но св. Церковь своим противозаконным в запрещении священнодейс­твием. А когда Вы ныне и сами сознаете за свою тяжесть сего беззакония и просите нашего прощения, то мы, снисходя на Вашу убедительную просимость, по благодати, данной нам свыше от Бога, сим прощаем Вас в том, что Вы доныне преступали Совета к Вам запрещение, обаче же с тем, <...> чтобы отнюдь не священнодействовать ничего во впереди живота Вашего»[32]. Датировано это ответное письмо 22 марта 1879 года.

В 1883 году был обнародован новый закон, согласно которо­му старообрядцев перестали преследовать за моленные, устроен­ные в жилых домах. Колодясские крестьяне неправильно поняли его. Они собрались на сход и постановили подать ходатайство о разрешении строительства отдельной моленной. «Разрешение им устроить молитвенное здание, по моему мнению, представляется вредным», — донес жиздринский уездный исправник губернато­ру[33]. Крестьянам было отказано. В 1884 году они обратились с ходатайством в Министерство внутренних дел и тоже безре­зультатно[34]. Богослужение велось по-прежнему в частных домах вплоть до обнародования указа «Об укреплении начал веротер­пимости».

Флор Агешин был впоследствии по каким-то причинам переве­ден в Полотняный Завод. А на его место в первой половине 1880-х годов поставлен Марк Дмитриевич Агафонов, уроженец жиздринской деревни Иванково. В селе он жил, похоже, с раннего детства, устав и службу постигал под началом колодясских «келейниц». «На беседы с православным священником никогда не является, несмотря на приглашения, и встреч с православным священником избегает», — отзывался в 1893 году об отце Марке благочинный господствующей церкви. Марк Агафонов родился в 1848 году или около того, год его смерти не установлен.

Вскоре в селе появился еще один священник, рукоположенный епископом Феодосием (Баженовым) Калужско-Смоленским, как, по-видимому, и отец Марк — Сергей Шелепов. Рукоположили его из-за болезни Агафонова, по-видимому, не очень-то легкой, раз потребовался второй священник. Снова в селе стало два священ­ника (Евдоким Соволиков уже не упоминается к этому времени в документах). В 1892 году колодясский старообрядец Иван Кирил­лович Артамонов сообщил в Московскую архиепископию о смерти Сергея Шелепова, последовавшей 1 июня[35]. Епископ Феодосий к тому времени сложил управление епархией. Приход разделился во мнениях, нужна ли ему замена или достаточно одного попа.

От имени колодясских старообрядцев, почему-то не желавших иметь духовным отцом Марка Агафонова, была выдвинута канди­датура Сергея Ахромешина, местного жителя. Крестьянине сосед­него с Колодяссами села Милеева собрались на сход и прислали в Москву приговор: предлагаем рукоположить во священники в Колодяссы Родиона Ульянова. Несколько раз в село приезжал священник из Хотисино Прохор Агешин, чтобы по поручению архиепископии разобраться, кого же рукополагать. Конец дол­гим спорам положил Московский духовный совет. 3 января 1894 года он принял решение рукоположить в сан священника Роди­она Ивановича Ульянова, а Сергея Ахромешина — в диакона (из постановления надо понимать, что к этой дате он уже был в этом сане). Служить диакон должен при Родионе Ульянове, с Марком Агафоновым — при необходимости. «Доход же, полученный свя­щенником Родионом и диаконом Сергием, должен полагаться в общую кружку, из которой священник получает две части, а тре­тью диакону. А также иерей Марко должен поступать в дележе с диаконом Сергием в то только время, когда у него служит диа­кон»[36].

Родион Ульянов был рукоположен во священника к Покровс­кому храму (моленной) на следующий день, 4 января 1893 года.

Священник родился в 1867 году в Колодяссах, учился в здеш­ней земской школе, «а оканчивал свое образование под руководс­твом келейницы». Сын отца Родиона Иоиль тоже стал священником. Он служил в Преображенском храме сельца Сусеи (с 1908 года), а в 1915 году был переведен в Боровск. Умер отец Иоиль в 1970-ом, на 86 году жизни.

5 февраля 1903 года в Колодяссы был рукоположен (очевидно, епископом Ионой Калужско-Смоленским) сын Марка Агафонова Фаддей (род. 21 августа 1875 или 1876 г.). Отец и сын служили в одной и той же моленной — Троицкой.

Практически ничего неизвестно о колодясских противоокружниках. Их было меньше, но они сумели организовать собственную общину. Называлась она тоже Покровской. Ситуация, как в Боровске: две Покровских общины и, соответственно, два храма). В 1904 году к противоокружнической общине был рукоположен и священник — отец Илия Сергеевич Шелепов. Родился он в дерев­не Кладьково Бронницкого уезда Московской губернии. В сан его возвел епископ Иов (Борисов).

Покровский молитвенный дом, где служил Родион Ульянов, располагался у крестьянина по фамилии Лунькин[37]. К октябрю 1905 года старообрядцы выстроили новую моленную, обществен­ную, даже не моленную уже — храм. Закон уже разрешал это. По сведениям местного станового, моленная могла вместить до 500 человек. Она располагалась в ста саженях от синодской церкви, была крыта железом — дело по тем временам дороговатое.

В 1906 году Родион Ульянов привлекался к суду за «присвое­ние сана». Свидетелем выступал синодский священник из Колодясс В. Волков, обвинителем — становой пристав, не явившийся на заседание. Суд не принял во внимание доводов защиты. А все «преступление» священника состояло в том, что он отказывался именовать себя старообрядческим наставником или начетчиком, считая это неверным по существу. Суд постановил подвергнуть Ульянова «денежному штрафу в пользу земства на устройство мест заключения в двадцать пять рублей» или — месяц ареста.

Священник подал на апелляцию. Жалоба его сохранилась. Она передает подробности дела.

 

«В Жиздринский уездный суд апелляция.

Для ясности дела дозволю себе коснуться исторической сторо­ны. В 1903—1904 годах я, апеллятор, выписывал для себя журнал Дружеские речи”. На адресной стороне бандероли редакция журнала обозначила меня старообрядческим священником. Та­кая бандероль одного из номеров журнала, как видно, попала к православному священнику с. Колодясс Волкову, свидетелю по делу. Последний, как истовый защитник ваших ничтожных церковных правил, немедленно донес о таком важном событии в консисторию... Последняя сообщила о таковом моем преступле­нии губернскому правлению, которое и предписало Жиздринской полиции обязать меня подпиской впредь не именоваться таким наименованием. Здесь дозволю себе сказать несколько слов об об­стоятельствах, которые, по моему мнению, тесно связаны с насто­ящим событием. В 1901 году во время Русско-китайской войны я, Ульянов, по чувству любви и долга собирал между своими еди­новерцами пожертвования в пользу семейств убитых и раненых русских воинов, которые я отправлял в Главный комитет Крас­ного креста в Петербург, откуда получал квитанции в приеме по­жертвований, адресованные на мое имя как старообрядческому попу. В Русско-японскую пожертвования деньгами и холстами в пользу раненых воинов, как от себя, так и от своих прихожан, я отправлял в Москву на имя председательницы Комитета Красного Креста ее императорского высочества Великой княгини Елисаветы Феодоровны, канцелярия которой присылала мне благодарнос­ти, адресованные “старообрядческому священнику с. Колодясс . В то же время через того же пристава 3-го стана мною был полу­чен от председателя жиздринского комитета Красного Креста г. Каншина подписной лист для сбора пожертвований, адресован­ный на имя священнослужителя старообрядческого с. Колодясс, а в полученных мною квитанциях в приеме высланных мною денег и вещей я обозначился старообрядческим священником. Таким же образом во всех сказанных случаях помимо моей воли и же­лания я был именован священником старообрядческим. Когда же я, апеллятор, положительно узнал из Высочайшего указа от 17- го апреля, пункт 9, что наше духовенство не должно называть­ся православными иерархическими наименованиями, а должны называться: старообрядческие духовные лица — настоятелями, а сектантские — наставниками, то я, Ульянов, дал обязательство не именоваться более священником... Имея в виду, что на нашем обыденном языке слова “священник”, “поп”, священнослужи­тель”, “настоятель” имеют все одинаковое значение и что если помимо моей воли и желания меня называли священником , то нет оснований признавать в моем деянии какого-либо намеренно­го проступка, а потому я дозволю себе надеяться, что приговор г. земского начальника будет отменен...

10 октября 1906 г.

Старообрядческий настоятель Родион Иванович Ульянов»[38].

 

Был ли отменен приговор, установить мне не удалось.

На рубеже XIX—XX веков колодясское старообрядчество ок­репло. Тому во многом способствовало появление своего духовенс­тва, моленных и, конечно, объявление религиозной свободы. Си­нодский храм, появившийся по воле помещицы, пришел в упадок и ветхость. В середине 1880-х годов жиздринский уездный ис­правник доносил губернатору, что в селе более 1100 старообряд­цев и лишь около 30 человек, принадлежащих к господствующе­му вероисповеданию[39]. Спустя десять лет решено было перенести синодский приход из Колодясс в соседнюю деревню Милеево. Возведение здесь каменной церкви завершено было только к 1910 году. Оно шло более десяти лет. Колодяссы «вытолкнули» синод­скую церковь со своей земли — не прижилась...

В феврале 1907 года колодясские противоокружники пода­ли в губернское правление прошение о регистрации общины. Ее первым председателем был избран сухиничский мещанин Иван Прокофьевич Власов. Спустя три года его сменил Петр Михеевич Газин[40].

В том же 1907 году губернское правление зарегистрировало Покровскую общину колодясских старообрядцев, признававших омофор Московской ариепископии. В 1909 году на общем собра­нии избрали ее председателя — Савелия Федотовича Паршикова[41].

В 1910 году подали ходатайство о регистрации прихожане Тро­ицкого храма. 2 января 1911 года общее собрание этой общины решило строить каменную церковь. В постановлении говорилось, что она объединяет около тысячи человек (в приход входили де­ревни Высокое, Мокровские дворы, Ресетинские дворы, Котуновка), для строительства «наработано» 60 тысяч штук кирпича и заготовлено 10 кубов дров для его обжига, есть наличный капитал — около тысячи рублей. Рублей за 500 планируется продать зда­ние старой моленной. Колокола есть. Собрание сочло необходи­мым организовать сбор пожертвований на храм[42].

В 1912 году церковь уже строили — закладывали бут. Смета предполагала, что работы обойдутся в 25–30 тысяч рублей.

Против разрешения старообрядцам собирать пожертвования решительно высказался жиздринский уездный исправник. Его рапорт губернатору, где он обосновывает свою точку зрения, ин­тересен не только как источник сведений о самых влиятельных членах общины. Рапорт свидетельствует, что в эпоху, когда по­давляющее большинство гражданских чиновников давно махнули рукой на старообрядцев, еще были люди, не изменившие старых «охранительных» убеждений. И указ 1905 года «Об укреплении начал веротерпимости» не повлек все-таки массового пересмотра взглядов на старообрядчество. Еще требовалось время. Да и как иначе? Впрочем, слово «раскольник» уже медленно исчезало из лексикона.

«По собранным сведениям оказывается, что старообрядцы села Колодясс вообще люди не из бедных, приход их составляет около 1500 душ и при их отзывчивости к своим религиозным нуждам они несомненно имеют полную возможность построить храм сво­ими собственными средствами, естественно, только не сразу, а в продолжение известного времени, без всяких, так сказать, все­российских сборов пожертвований. Старообрядцы, ходатайствуя о разрешении посылать сборщиков пожертвований, имеют в виду не одно только увеличение денежных средств на постройку храма, но заботятся и о, так сказать, афишировании и рекламировании вообще старообрядчества... Я позволяю себе доложить Вашему си­ятельству, что с моей точки зрения разрешение просимого старо­обрядцами сбора пожертвований не вызывается действительной необходимостью и что ходатайство просителей не заслуживает удовлетворения»[43].

Пояснив, что открытый денежный сбор будет способствовать «столь желаемому старообрядцами подъему духа», что и прина­длежащее к господствующей церкви население будет жертвовать на колодясский храм, исправник поведал о самых видных людях Троицкой общины. Председатель Петр Артамонов имел два дома, надел земли на 4 души и 25 десятин по купчей крепости, 15 ко­ров, 8 лошадей, 25 свиней, покупал мелкие участки леса на свод­ку. В обороте у него было около трех тысяч рублей. Мартын Мат­веевич Гуков владел, по словам исправника, десятью тысячами наличного капитала, имел 40 десятин купчей земли и 30 коров, 10 лошадей, 30 овец. Жил в собственном имении на хуторе близ Колодясс. (В 1915 году Гуков стал председателем вновь образовав­шейся старообрядческой общины в деревне Высокой, о чем упоминалось ранее). Третий из зажиточных колодясских крестьян, Федор Терентьевич Леонов, владел сорока десятинами земли, дву­мя домами. У него было 20 коров, 8 лошадей, 30 овец, пять ты­сяч рублей капитала в обороте. Четвертый в списке исправника — Матвей Григорьевич Маркин (встречается другой вариант фами­лии — Марков) — выглядит беднее всех: 15 десятин земли, надел, пять коров, две лошади. Матвей Маркин исполнял должность то­варища (заместителя) председателя совета общины[44].

Министерство внутренних дел разрешило колодясским старо­обрядцам проводить сбор пожертвований в течение трех лет, при этом денежная сумма не должна превышать 30 тысяч. Важная оговорка — собирать можно только среди старообрядческого насе­ления[45].

В 1912—1913 годах происходит сближение колодясских «ок- ружников» и «противоокружников», затем примирение и объ­единение их. То было время рассвета местного старообрядчества. Строится крепкий каменный храм. Разрешен сбор денег. Приход господствующего вероисповедания упразднен. Несостоятельность раздора осознал и отец Илия Шелепов, признавший омофор Мос­ковской архиепископии. В январе 1913 года Колодяссы посетил епископ Павел (Силаев) Калужско-Смоленский, он провел две службы, в разных храмах, в том числе бывшем противоокружническом. Семь священников служили вместе с ним. Отец Родион Ульянов был возведен епископом Павлом в протоиереи[46]. Илия Шелепов получил от епископа предложение переехать в Калугу и служить в одном из храмов, но этому не суждено было свер­шиться.

«Это первое появление архипастыря среди пасомых вызва­ло чувство глубокого религиозного подъема. Владыку вышли встречать все старообрядцы, разделившиеся до сих пор кличкой “окружников” и “неокружников”. Сильное слово представителя Христовой Церкви довершило то великое дело мира, которое было начато представителями от мирян», — писал корреспондент жур­нала «Церковь»[47]. Имущество двух Покровских общин было объ­единено. В 1914 году старообрядцы избрали единый совет новой общины, куда вошли как бывшие «окружники», так и «противоокружники»[48].

В воскресенье 22 сентября 1913 года в Колодяссах прошла за­кладка каменного храма во имя Святой и Живоначальной Тро­ицы. Накануне сюда вновь прибыл епископ Павел с диаконом и стихарными. После литургии в старом храме и крестного хода к месту закладки отслужили молебен. Епископ Павел первым по­ложил камень в основание будущей церкви, затем пять священников и попечители[49]. В самом конце февраля — начале марта 1914-го владыка снова посетил Колодяссы[50].

В 1918 году по уезду прокатился антибольшевистский бунт. Священник Троицкой церкви Фаддей Агафонов скрывался в это время в деревне Брусны у своего духовного отца Сергия Ахромешина. Зажиточные старообрядцы были вынуждены покинуть родные места. Навсегда. О судьбах их сведений пока нет.

В 1935 году Фаддей Агафонов был привлечен к следствию по обвинению в контрреволюционной агитации. «Шатен, рост выше среднего, нос острый», — следователь не обременял себя подроб­ным описанием примет и это все, что известно о том, каким свя­щенник был внешне. Под стражу его заключили в Брянске.

Священники колодясской округи, старообрядческие и нет, хорошо друг друга знали. Их объединила общая беда. Они соби­рались вместе, обсуждая то положение, в которое поставила их власть. Беседовали о житейских делах, налогах, насилии над духовенством, о коллективизации. На встречи эти обратило внима­ние НКВД. Одна из таких встреч, на квартире у хвастовичского священника Титова, была выставлена как «нелегальное совещание духовенства» — со всеми отсюда вытекающими последствиями.

«Иногда приходится в беседах сопоставлять построение советс­кой власти с писанием в Библии», — признался Фаддей Агафонов на допросе. Следователь попросил уточнить, какие места из кни­ги имеет он в виду. «В таких случаях... мы разбирали места из Евангелия от Матфея, где сказано: придет то время, когда пойдет брат на брата, начнутся войны, трусы по местам (землетрясения), но мужайтесь, не <это> кончина, а подобает сему быти, но это временный период. Это относится и к построению советской влас­ти и коллективизации. Даты я привести не могу, потому что Биб­лия и Евангелие — это настольные книги священника, которые являются постоянными нашими спутниками и по своему сану как я, так же и др[угие] священники обязаны ежечасно напоми­нать об этом своей пастве».

Ответ записан сумбурно, но, тем не менее, он красноречив. Ци­тируем далее протокол допроса:

«Вопрос: Построение советской власти и коллективизация сельского хозяйства, по-вашему, по чьей это воле происходит?

Ответ: Поскольку советская власть своими законами разруша­ет устои религий, церкви, храмы и т.д., постольку, безусловно, это является делом не рук Бога, а рук сатаны. Но от этого только окрепнет и очистится православная вера — так сказано в Биб­лии...»[51].

Обвинение выставило встречи священников как заговор, где «прорабатывались планы контрреволюционной деятельности, ос­новной упор был взят на индивидуальную обработку крестьян-единоличников с целью недопущения их в колхозы, внедрение в крестьянские массы священного писания с антисоветским толко­ванием, что организация колхозов — дело рук сатаны, колхозы недолговечны, что они распадутся, что крестьян в колхозы заго­няют силой и т. д.»[52]. Как ни странно, но большинство священ­ников, арестованных по этому делу, освободили. В том числе и отца Фаддея. В следственных документах упоминается и Родион Ульянов. Но пока сложно наверняка утверждать, что он тоже под­вергся аресту.

Отец Родион умер в 1936 году, его похоронили не на колодясском кладбище, а на другом, тоже расположенном недалеко от села. По воспоминаниям старожилов, с которыми мне довелось общаться в Колодяссах, вскоре после похорон могила священника была осквернена грабителями. Ее раскопали, вскрыли гроб, похи­тили большой наперсный крест и валенки, в которые покойный был обут. Верующие потом переобули его в простые «лапотки» и привели могилу в порядок...

В 1937 году Фаддей Агафонов вновь был арестован. Вместе с ним в НКВД забрали еще пять человек. Священника в чем только ни обвиняли: в убийстве 20 человек во время бунта в 1918 году, в контрреволюционной агитации, в распространении «гнусных час­тушек» о коммунистической партии, в срыве перевыборов в колодясский сельсовет в 1930 году, в устройстве на дому моленной. Отец Фаддей не признал ни одного из обвинений. А они росли, как снежный ком. Под конец следствия «выяснилось», что бла­годаря руководимой Агафоновым группе местный колхоз «Заря» в 1936 году сгноил 15000 снопов конопли и тресты, поморозил картофель[53].

19 ноября 1937 года на заседании особой тройки при управ­лении НКВД по Орловской области священника приговорили к расстрелу.

По одному делу с отцом Фаддеем проходил живший в Мало­ярославце Стефан Иванович Леонов, певчий. В документах он фи­гурирует иногда как диакон, но это ошибка, допущенная следстви­ем в спешке. Стефан Леонов занимался при церкви изготовлением вечей, когда-то имел два дома, пять лошадей, с десяток коров, до 10 гектаров купчей земли. После революции его хозяйство резко беднело, а Леонов угодил в «кулаки». В 1930 году его осудили за хулиганство. Возвращаясь спустя семь лет к этому моменту биог­рафии Леонова, следователь в 1937-м спрашивал:

— Скажите, в чем выразилось ваше хулиганство?

— В чем выразилось мое хулиганство, я не знаю, — был ответ[54].

Стефан Леонов не признал никаких обвинений. Получил он тот же приговор, что и священник — расстрел.

Еще в «контрреволюционную группу» входили:

1. Писарев Лукьян Лукьянович (род. 1877). Он был до революции городовым в Москве. На время ареста числился крестьянином-единоличником. Приговорен к расстрелу.
2. Леонов Арсентий Стефанович (род. 1906) — сын С.И. Леонова. Получил 10 лет лагерей.
3. Рыгалин Нестор Иванович (род. 1881). Получил 8 лет лагерей.
4. Артемова Акулина Кузьминична (род. 1889), «келейница». В 1935 году была судима «за расхищение социалистической собственности», получила тогда год исправительных работ. В 1937-ом — 10 лет лагерей[55].

По преданию, которое пересказывали мне старожилы Колодясс, поводом для ее ареста стали слова, сказанные о местных активистах: «Род сей нечестивый погибнет». Артемова работала 1 рудниках, перевозила нагруженные углем тачки. Отбыв срок или большую его часть), она вернулась в Колодяссы, умерла в середине 1960-х.

В 1937 году был арестован и осужден на восемь лет Михаил Прохорович Сомкин — один из членов совета объединенной Покровской общины, избранного в 1914 году. Подробнее изучить репрессии, прокатившиеся по Колодяссам, — задача будущего, когда для краеведов станут доступными все документы. О возрождении прихода в некогда большом, полностью старообрядческом селе ныне говорить сложно. Память о прошлом в Колодяссах жива, но людей, знающих устав и службу, здесь практически нет.

На месте храма, где служил Фаддей Агафонов, стоит одинокая раскидистая сосна и дом, где проживает внук упомянутого уже Лукьяна Писарева Василий. На месте храма отца Родиона Ульянова тоже расположен жилой дом. Каменный Троицкий храм удалось построить лишь до уровня окон — помешала революция. В советское время, после войны, стены были разобраны на хозяйс­твенные нужды. Фундамент храма выкопали для тех же целей. Кстати, в годы войны возле села произошло большое танковое сражение. На бронированные машины в окрестностях Колодясс можно было натолкнуться еще в 1946 году — их долго не убирали. Старожилы рассказывают о двух подбитых танках, немецком и советском, которые стояли, направив орудия друг на друга. Но это уже особая история...

 

 

[1] ГАКО. Ф. 130. Оп. 1. Д. 383. Л. 125.

[2] Там же. Лл. 95–96.

[3] Мельников П.И. (Андрей Печерский). Очерки поповщины // Собр. соч.: В 8 томах. М., 1976. Т. 7. С. 444.

[4] ГАКО. Ф. 130. Оп. 1. Д. 383. Л. 297. Указание на совершение венчания ка­жется странным: будучи иноком, архимандрит Геронтий не мог совершать мирских треб. Но что написано пером...

[5] Там же. Л. 301.

[6] Там же. 302. А вот что пишет П.И. Мельников-Печерский в «Очерках поповщины» (Указ. соч. С. 431–432): «Говорят, будто в 1829 году сидел некоторое время в этом доме (речь идет об особом доме для умалишенных на Рогожском кладбище. – В.Б.) на цепи и греческий архимандрит Геронтий. Не имея на то документальных доказательств, не утверждаем и не отвергаем этого, но передаем как слух, впрочем, весьма вероятный». На цепь здесь сажали за пьянство и бесчинство. В 1829 году Геронтий не мог быть на Ро­гожском кладбище. Он находился под следствием. Абсолютно ложный слух Мельников-Печерский выдает за «весьма вероятный». Иными словами, он прибегает к приему «сплетни в виде версий».

[7] Мельников П.И.(Андрей Печерский). Указ. соч. С. 444–445.

[8] Тихомиров И. Раскол в пределах Калужской епархии. Калуга, 1900. С. 45.

[9] ГАКО. Ф.32. Оп. 1. Д. 1108. Л. 1.

[10] Боченков В.В. Но до конца да соблюдите истинную веру // Старообрядчест­во: история, культура, современность. 1999. №7. С. 9.

[11] ГАКО. Ф. 62. Он. 1. Д. 2284. Л. 1.

[12] ГАКО. Ф. 62. Он. 19. Д. 221. Л. 3.

[13] ГАКО. Ф. 130. Оп. 1. Д. 714. Лл. 87–90об.

[14] ГАКО. Ф. 130. Оп.1. Д. 737. Л. 396.

[15] Там же.

[16] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 294. Л. 3.

[17] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 221. Л. 1.

[18] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 335. Л. 11.

[19] ГАКО. Ф. 6. Оп. 3. Д. 562. Л. 4.

[20] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 173. Ед. хр. 1. Лл. 135–135 об.

[21] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 172. Ед. хр. 4. 88 об. –89. См. так же Прошение старообрядцев Колодясс о рукоположении Е.С. Соволикова. Он указан здесь (без фамилии) как крестьянин деревни Милеево. Датировано ходатайство 9 января 1869 г.

[22] ГАКО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 550. Л. 3.

[23] ГАКО. Ф. 56. Оп. 2. Д. 43. Л. 12–13.

[24] ГАКО. Ф. 6. Оп. 3. Д. 562. Л. 38.

[25] Там же. Л. 63. Любопытно, что в то же самое время известный гонитель старообрядчества писатель Ф.В. Ливанов предлагал за счет земства обеспечить постоянное жалование священникам господствующей церкви.

[26] Справка об отобранных у старообрядцев храмах, монастырях, церковной утвари, богослужебных книгах и прочих церковных принадлежностях // Старообрядцы. 1908. №7. С. 581–582.

[27] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 177. Ед. хр. 1. Л. 4 об.

[28] ОР РГБ. ф. 246. Карт. 177. Ед. хр. 3. Л.7. Указываемое прошение старооб­рядцев Колодясс о рукоположении Флора Агешина не датировано, подшито к январским письмам 1874 г.

[29] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 177. Ед. хр. 1. Л. 91.

[30] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 178. Ед. хр. 1. Лл. 16 об.–18 об

[31] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 177. Ед. хр. 4. Лл. 63–64. В феврале 1874 г. священноинок Моисей приезжал к архиепископу Антонию в Москву и просил освободить его от запрещения, но архиепископ не решился сделать это еди­нолично, предложив разбор его дела Московскому духовному совету, который не нашел оснований для разрешения (Там же. Лл. 65–66 об.).

[32] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 182. Ед. хр. 1. Лл. 72–72 об.

[33] ГАКО. Ф. 32. Оп. 13. Д. 4303. Л. 17 об.

[34] ГАКО. Ф. 32. Оп. 13. Д. 4382. Л. 1.

[35] РГАДА. Ф. 1475. Оп. 1. Д. 277. Лл. 61, 62.

[36] РГАДА. Ф. 1475. Оп. 1. Д. 278. Лл. 15–15 об.

[37] ГАКО. Ф. 62. Оп. 7. Д. 1511. Л. 5 об.

[38] Там же. Лл. 18–19. Под «русско-китайской войной» священник имеет в виду Ихэтуаньское («Боксерское») восстание в Китае, в подавлении которо­го вместе с США, Англией, Францией и другими державами участвовала и Россия. Мятеж был подавлен в 1901 году.

[39] ГАКО. Ф. 32. Оп. 13. Д. 4382. Л. 4.

[40] См.: ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 2220.

[41] См.: ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 2222.

[42] См.: ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 2274.

[43] Там же. Лл. 36–36 об.

[44] Там же. Л. 48.

[45] Там же. Л. 40.

[46] Село Колодяссы Жиздринского уезда Калужской губ. // Церковь. 1913. №7. С. 171. (В журнальной публикации название село искажено: Кладясы).

[47] Там же.

[48] ГАКО. Ф. 62. Он. 19. Д. 2222. Л. 38.

[49] Село Колодяссы Калужской губернии // Церковь. 1913. №42. С. 1019.

[50] С. Колодяссы Калужской губ. // Старообрядческая мысль. 1914. №5. С. 509–510. Подпись — Прохожий.

[51] Боченков В.В. Годы и приходы. М., 2001. С. 44–45.

[52] Там же. С. 45.

[53] Там же. Треста — конопляная или льняная солома.

[54] Там же.

[55] Из бездны небытия. Книга памяти репрессированных калужан. Калуга. Т. 1. С. 95; Т. 2. С. 289; Т. 3. С. 36, 120.