Неизвестный «Raskol»

 

 

К истории отмены клятв собора 1667 г.

 

 

«Le Raskol» – малоизвестная книга о старообрядчестве, изданная в 1859 г. в Париже на французском языке. Слово «Le Raskol» вряд ли нуждается в переводе. Но будем далее называть эту книгу по-русски – «Раскол»^[1].

Спустя всего три года после выхода ей дал благожелательный отзыв П.И. Мельников в «Письмах о расколе», и, поскольку писатель был с ней знаком, давайте познакомимся и мы. «В последнее время и за границей появлялись некоторые сочинения о русском расколе. Кро­ме лондонского “Сборника о раскольниках” г. Кельсиева (на русском языке), особенно замечательны: на немецком – барона Гакстгаузена (в его “Путешествии по России”), на английском – графа Красинского (о протестантизме у славян) и на французском – неизвестного авто­ра, но по всему видно, что русского чиновника “«Le Raskol”»^[2]. В.И. Кельсиев использовал «Le Raskol в работе над вторым выпуском «Сборника правительственных сведений о раскольниках», который вышел в Лондоне в 1861 г. «Мы имели несколько бумаг для разъяс­нения действий правительства в последние года Николая и книгу “Le Raskol”, автор которой старается оправдать эту систему, возбуждаю­щую отвращение каждого человека, сколько-нибудь не зараженного бюрократизмом», – такую вот, более резкую характеристику, нежели мельниковская, дал книге (вернее, автору ее) В.И. Кельсиев^[3]. Далее он опирается на «Le Raskol, повествуя о политике правительства в отношении старообрядцев в последние годы царствования Николая I и первые годы Александра II.

Пока невозможно сообщить об авторе «Раскола» больше, чем ска­зал П.И. Мельников. Этот человек оставил о себе несколько кратких замечаний. Так или иначе, но он искренне интересовался проблемами древлеправославия и русского сектантства (мы постоянно добавляем «и сектантства», так как в книге о разных сектах также идет речь), судьбами страны, разделяя, однако, многие идеологические штампы своего времени. Жил он за границей, вероятнее всего, во Франции. «Что касается меня, то пребывая в одиночестве, к которому привели меня обстоятельства частной жизни, я с воодушевленным восхище­нием созерцаю то общественное движение, что ведет мою страну к величию и процветанию, и я не нашел более достойной темы для размышлений», – признается автор, объясняя важность избранной для книги темы.

Далее мы узнаем, что он был дружен с некоторыми членами тайной канцелярии, созданной в 1852 г. по распоряжению Николая I для изучения старообрядчества и сектантства. Даже получал через дру­зей некоторые документы, которые пытался анализировать в книге. Здесь, очевидно, имеется в виду Особый комитет, в задачу которого входил пересмотр законодательства о старообрядцах и сектантах, но учрежден он был в феврале 1853 г. Автор ошибается в дате учрежде­ния, называя его канцелярией (chancellerie). Это слово мы использу­ем вслед за ним. Автор тепло отзывается о сотрудниках канцелярии. «Справедливости ради нужно признать, что за работу брались с са­мым похвальным рвением незаурядные молодые люди. Они разбира­ли, классифицировали известные документы, с нетерпением ожидали разъяснений, запрошенных в глубокой провинции, чтобы вникнуть в суть неясных вопросов; они собирали все, что известно, откуда только можно было»^[4]. «Это изучение доверено было людям честным, дви­жимым желанием принести благо; их рвение поддерживалось любо­пытством познать тайну интереснейших вопросов современной нашей истории»^[5]. Сам автор «Раскола», как следует из его же книги, чле­ном тайной канцелярии не был, однако был осведомлен о ее работе.

«Раскол» интересен и ценен тем, что в этой книге поставлен ряд проблем, которые никем не ставились ранее. Знаменитый «Русский раскол старообрядства ...» А.П. Щапова является ровесником «Рас­кола». Труд этого историка не упомянут в «Расколе» и, скорее всего, не был известен его автору. Труд А.П. Щапова значительно шире по своим историческим источникам, по замыслу, и имел гораздо боль­ший резонанс в общественном мнении. «Раскол» – это, в сущности, не исследование по истории старообрядчества и антицерковных дви­жений в России, а публицистические размышления о новых для стра­ны проблемах, среди которых не последнее место занимают вопросы веротерпимости. Им предшествует исторический экскурс в историю расколов, ничем не выделяющийся среди подобных полемических со­чинений того времени. Конечно, взгляды автора «Раскола» и А.П. Щапова можно исследовать подробнее, можно найти параллели, но это отдельная тема.

Нельзя утверждать, что «Раскол» оказался гласом вопиющего в пустыне. Против этого свидетельствуют, во-первых, отзывы П.И Мельникова и В.И. Кельсиева. Во-вторых, в XIX в. языковой барьер (знание французского языка) не был непреодолимым препятствием для образованной дворянской и разночинской аудитории.

Справедливости ради следует отметить, что автор однозначно расце­нивает старообрядчество как зло для страны, против которого необхо­димо принимать ненасильственные меры, изучать его. В то же время он заявляет о необходимости духовной свободы в России, требует ее для старообрядцев, вступая в противоречие с некоторыми своими же положениями.

Как уже было сказано, автор «Раскола» не высказывает оригиналь­ных идей, повествуя в первых главах книги об истории расколов в русской церкви до Никона и при нем. Он намеренно отказывается давать оценку петровской эпохе. Впрочем, далее он, называя рефор­мы Петра I «антинациональными», доказывает, что именно они были причиной столь сильной неприязни старообрядцев к персоне царя, несвойственной для русских[6]. Попытка исторического анализа в первых главах «Раскола» потребовалась лишь для того, чтобы под­робнее остановиться на современном состоянии старообрядчества и сектантства в России и отношении к ним государства.

Автор отрицательно относится к крепостному праву. Из-за неко­торых смелых суждений на сей счет (и не только) «Раскол» вряд ли имел шансы на публикацию в России^[7].

1852 г. определен в книге как своеобразный рубеж в отношени­ях между правительством и старообрядцами. В правительственных кругах созрело мнение, что все принимавшие ранее меры в борьбе с древлеправославием не дали ощутимых результатов, более того – не могли их дать. Автор «Раскола» упрекает Александра I, разрешивше­го старообрядцам иметь священников, независимых от Синода: «он не подумал о последствиях»^[8], желая «объединить всех своих поддан­ных под стягом православия».

Николай I активно боролся со старообрядчеством, только «в тече­ние 25 лет правления Николая репрессивные меры, направленные против раскольников, ударили по их массе; но, в конечном счете, не поразили зло в его корне. Эти суровые меры, принуждавшие к молчанию, не имели ничего систематического, не могли произвес­ти никакого длительного эффекта. Больше ненависти скапливалось в молчании... Раскол расширялся и проявлялся в более угрожающих формах»^[9]. «Зло», «в более угрожающих формах» – все эти клише свидетельствуют о том, что автор был знаком со старообрядчеством «по бумажке».

Именно с 1852 г., когда на должность министра внутренних дел был назначен Д.Г. Бибиков, сумевший наладить отношения с тогдаш­ним обер-прокурором Синода Н.А. Протасовым, началось совместное изучение силами обоих ведомств старообрядчества и сектантства. Тог­да-то и была создана тайная канцелярия, занимавшаяся этим вопро­сом и засекреченная до такой степени, что никто не знал, где она рас­положилась. Один из первых выводов работы этой канцелярии, как пишет автор, был следующим: предпринимаемые ранее меры против старообрядчества не имели общего плана, ничего не известно о числе старообрядцев и сектантов, ничего не ведомо о тенденциях развития религиозных течений, стоящих в оппозиции к господствующему пра­вославию. Этот вывод определил этнографо-статистический характер последующего изучения старообрядчества. Получается, таким обра­зом, что неудачные репрессивные меры повлекли за собой научное изучение старообрядчества. Автор «Раскола» упоминает о секретных комиссиях, изучавших старообрядчество в российских губерниях. Ссылаясь на их выводы, он признает самым опасным для государства поповское согласие: оно самое многочисленное, ведет «активную про­паганду», имеет связь с заграницей, в руках некоторых старообрядцев-поповцев сосредоточены немалые капиталы.

Используя выводы комиссий, автор «Раскола» пытается выделить типы старообрядцев. Итак,

«...каждая секта состоит из трех категорий сектантов: вожаки, жертвы обмана, фанатики.

Вожаки главным образом занимают высокие позиции в финансовой сфере и промышленности, они не движимы никаким религиозным принципом и делают себе из сектантского сознания средство влияния и извлечения прибыли. Они немногочисленны, но наделены отменной ловкостью.

Жертвы обмана, легковерная толпа, слабые и подневольные, в большинстве своем глубоко невежественны. Полная доверия к своим наставникам, распоряжающимся ею, эта армия раскола слушается генерального штаба вожаков, видит лишь их глазами, принимает за правду все, во что им ни скажут верить, ждет приказа, чтобы дейс­твовать. Насколько эта толпа, предоставленная самой себе, бессиль­на, настолько же, хорошо управляемая, она могла бы стать опасной и страшной.

Что касается фанатиков, то восторженность их духа и чистосерде­чие внушают скорее жалость, чем страх. Бедные и простые в нравах, они из-за своего малого числа обычно безобидны. Между тем в такую материалистическую эпоху, как наша, их небольшое число лишает их самых эффектных средств пропаганды, обрекает на темноту, и они удовлетворены тем, что по-своему молятся Богу в безвинности собс­твенных душ. Следует признать, что религиозные фанатики в боль­шинстве люди славные, строгой добродетели, были в руках вождей инструментом, который всегда расширял и укреплял их влияние. В Москве, таким образом, на каждом кладбище вожаки имели вокруг себя старцев безупречной добродетели; уважаемые массой, они при­влекали и задерживали в лоне раскола обманываемых, которых эксплуатировали вожаки».

Нетрудно заметить, что классификация автора «Раскола» схематич­на и оторвана от реальной действительности. В романах того же П.И. Мельникова мы не найдем героев, которые строго бы вписывались в установленные автором критерии трех категорий. Трудно предста­вить, например, Патапа Чапурина «вожаком», который использует «фанатичку» Манефу для коммерческой выгоды. Классификация эта опять же свидетельствует о недостаточном знакомстве с живым ста­рообрядчеством .

Меры, предпринятые против древлеправославия после 1852 г. (запечатание алтарей Рогожского кладбища и др.), автор считает в основ­ном правильными. Их недостаток он видит в отсутствии гласности. Это помешало верной (на его взгляд) оценке действий правительства в общественном мнении. Считала эти меры нужными и правильными также секретная канцелярия, где, судя по книге, даже преувеличива­ли их значение, недооценивая старообрядчество: «В канцелярии го­ворили с радостью: “Еще год – и в Москве больше не будет раскола. Если зло искоренено в центре, цель будет быстро достигнута: когда сильные и могущественные приведены к порядку, их убеждениям пос­ледуют и массы; если останется несколько фанатиков, они исчезнут мало-помалу, и Россия очистится от этой проказы, которая “грызет” ее и толстым слоем туч застилает будущее”». Результаты гонений 1853–1855 гг. расцениваются в целом положительно. К перегибам ав­тор относит лишь распоряжение об обязательном предъявлении для купцов-старообрядцев документов о принадлежности к синодальному православию при объявлении гильдейских капиталов. В.И. Кельсиев был прав, когда писал о том, что автор старается оправдать николаев­ские меры, направленные против старообрядчества.

Заслуга работы министерства внутренних дел в 1852 г. состоит, по мнению автора «Раскола», в том, что был широко поднят «старо­обрядческий вопрос». Ценою больших усилий собирались важные сведения о старообрядцах, помогавшие «увидеть всю глубину зла». Была поставлена цель если не уничтожить старообрядчество, то хотя бы уменьшить его «опасность» для государства. Автор не считает ее мнимой. «Быть может, оно (министерство. – В.Б.) преследовало его (старообрядчество. – В.Б.) с излишней строгостью, подчиняясь идеям времени, абсолютной воле, которая составляет душу всякого правле­ния, но оно установило теоретически правильную систему действий; прежде жили по воле случайных обстоятельств»^[10]. «Правильная» в теории система мер не была, однако, застрахована от перегибов, ко­торые проявились в ходе их практического исполнения. Всю вину за эти перегибы и ошибки автор «Раскола» приписывает исполнителям, «низам», обвиняя их в излишней грубости, взяточничестве и т. п. Это дискредитировало правительство и препятствовало полному ис­коренению старообрядчества. Но заслуга министерства состоит еще и в том, что оно «худо или бедно... создало систему, основанную на изучении фактов. Чтобы в соответствии с ними искоренять зло, у него было много энергии, неколебимое постоянство, защита сверху от лю­бых посягательств... Однако это министерство рухнуло, не закончив своего дела». Речь идет о смене курса в отношении старообрядчества после смерти Николая I, умершего в феврале 1855 г.

В новых условиях, на рубеже 1850–1860 гг., возвращение к системе 1852 г., по мнению автора «Раскола», уже невозможно. И сам он рез­ко меняет собственное мнение относительно тех мер, которые следует предпринять против старообрядчества и сектантства. Заметим, как стремительно меняется ситуация: то, что в 1852 г. было правильным и необходимым, в 1859-м уже неприемлемо. Распущена секретная канцелярия и специалисты по старообрядчеству не у дел. Время ста­вило новые требования. Изменился его дух. Свобода совести кажется автору естественным правом, эта свобода – цель России. Секты были и будут при любом общественном строе. Но на какие же вопросы долж­но обратить внимание новое МВД? «По моему сердечному убеждению, задача, которой должно прежде всего заняться министерство, состо­ит в том, чтобы прислушаться к законным пожеланиям сектантов, предоставить им свободу в отправлении богослужения. Тогда будет можно, не опасаясь ропота и нарушения общественного спокойствия, твердо устранять беспорядки, для которых не будет и тени повода»^[11]. Правительство на распутье: либо система подавления, либо система терпимости. В этом, по мнению автора, основной вопрос внутренней религиозной политики. И «...современное общество идет скорее в сто­рону свободы, чем в сторону авторитарности».

Но возникает ряд вопросов. Поповцы, например, требуют еписко­пов, независимых от господствующего православия. Автор предвидит возражения со стороны Синода. Ведь это означает и легальное при­знание старообрядческой Церкви, которая резко потеснит позиции господствующего православия. «Это значит утвердить хаос, увекове­чивать анархию. Ведь этот раскол слишком мерзок, чтобы заслужить подобную уступку от правительства. Однако это вы должны, отцы мои, рассеять мрак, вы должны возвращать слепым зрение и настав­лять на путь блуждающих, – пишет автор «Раскола», обращаясь к синодскому духовенству, отстаивая вроде бы религиозную свободу.

Почему вы спите в блаженстве своей священной власти? Почему пребываете в летаргическом сне, когда стадо доверено вашей забо­те? Проснитесь, пастыри душ! Вооружитесь на битву! Защищайтесь словом, своими писаниями, и особенно – своей святостью, и ваша паства, вместо того, чтобы оставить вас, поспешит за вами, увели­чившись, сделавшись более верной тому, кто поведет ее по дороге спасения. Если еретический священник может и хочет привлечь к себе ваших верных (ибо таковы тенденции всякой веры, всякого ис­поведания), кто мешает сделать вам то же, побить его пропаганду другой пропагандой? <...> Православной церкви, обладающей истин­ной верой, горящей святым усердием, нечего терять в этой борьбе, нечего страшиться этой свободы: не она ли, церковь, – тот святой ковчег, хранящий скрижали закона?»[12]. Спустя некоторое время и П.И. Мельников начнет критиковать господствующее православие за пассивность и равнодушие. И не он один...

Автор «Раскола» не может однозначно решить вопрос об офици­альном дозволении старообрядцам иметь епископа. Ведь тогда гос­подствующее православие тоже потребует от государства свободы. И что получится? Учреждение патриаршества приведет к конфронта­ции между государством и церковью. Но если старообрядчество име­ет основания стать полноценной (легальной) церковью, это рано или поздно произойдет, считает автор «Раскола». Если нет – оно при ак­тивных репрессивных действиях полиции исчезнет. Но правительс­тво достигнет успеха лишь тогда, когда устранит причины, которые влекут сопротивление старообрядцев господствующему православию. Оставить «старообрядческий вопрос» нельзя, предупреждает автор: это «все равно, что спать на вулкане». Невозможно искать выход в предоставлении старообрядцам полной и немедленной свободы. Ве­ротерпимость прогрессивна, но нельзя приносить прогресс в жертву общественному порядку, и наоборот. Таков один из главных аргумен­тов автора «Раскола» против предоставления старообрядцам полной и безоговорочной независимости. Рассуждая, автор призывает обра­щаться к опыту Запада по вопросам веротерпимости.

Заслугой автора «Раскола» является то, что он одним из первых попытался вывести изучение старообрядчества за рамки статисти­ки и этнографии, поставив вопрос о философском осмыслении основ древлеправославия. Этот подход – посмотреть на старообрядчество с точки зрения философии – будет поднят гораздо позже и изучен гораздо глубже, на рубеже Х1Х–ХХ веков. К философскому осмыс­лению старообрядчества автор «Раскола» пришел, пытаясь ответить на вопрос, кто же они, собственно, эти старообрядцы, что представ­ляют они собой? В книге есть целая глава, которая так и называется

«Философия раскола». Но философское осмысление в «Расколе» довольно ограничено и сводится, главным образом, к вопросам взаи­моотношения старообрядчества и государства.

«Когда Петр Великий реформировал церковь, подчиняя ее управле­ние государству, когда попы стали правительственными служащими, атаковавшими национальные традиции и нравы, перевернувшими все, желая по-своему возродить, раскольники по определению оказались людьми прошлого, представляя собой, если угодно, консервативный дух, старый русский мир в его вековой неподвижности, раскольники окружили порицанием и новый порядок вещей, и государственный клир. Раскол по природе своей – настоящий протест против сущес­твования официальной церкви и духовенства, стоящего на службе у государства»^[13]. Автор «Раскола» рассматривает старообрядчество как явление, носящее одновременно характер и политической, и ре­лигиозной оппозиции. «Они хотят избавить православную церковь от всякого подчинения правительству, сделать ее независимой, поста­вить во главе ее духовных лиц, которые были бы избираемы, и власть которых зиждилась бы на авторитете. Таковы их тайные устремле­ния. Непроизвольно и не основываясь на современных философских теориях, они хотят разделения власти духовной и временной»^[14]. По­добный порядок существовал в древней церкви и проявляется в ста­рообрядческой, отмечает автор.

Что могло бы вернуть доверие старообрядцев правительству? «Воз­врат к национальной традиции, отказ от административной систе­мы, заимствованной с запада – системы, которая при Петре Великом была мощным рычагом преобразований, но изживает себя сегодня, и даже более того, становится преградой, средством регресса; повы­шенная строгость к подбору государственных чиновников – вот что вернуло бы правительству доверие и любовь сектантов»[15]. В качестве политических требований старообрядцам приписывается стремление к возврату допетровских форм государственного правления («Они хо­тят царя вместо императора»).

Особая тема – отношение старообрядчества и правящих классов. «Чувство ненависти, которое раскольники питают к высшим классам общества, есть в каком-то смысле разновидность их тайной неприяз­ни к императорам-реформаторам и их правительству. Петр I не толь­ко переделывал порядок вещей на Руси, он совершил неслыханное – трансформировал нравы целой части подданных. По его приказанию дворяне отказались от старого платья. Бороды, которые в древности у русских были связаны с религиозной идеей, пошли под лезвие брит­вы; это значило, что жить следует по-западному; внешне мы приняли более продвинутый, цивилизованный образ жизни, не приготовив­шись к нему, что было необходимо»^[16]. Религиозное чувство высших классов было расшатано вторжением чуждых нравов, и они впали в равнодушие к вере. В народной массе сегодня больше моральной чистоты, чем в высшей сфере, признается автор. Эта оторванность от народной традиции становится камнем преткновения между высшим слоем общества и народом.

В отличие от подавляющего большинства противостарообрядческих полемистов, автор «Раскола» отказывается вешать на древлеправославных христиан ярлык «безграмотной массы». «В общем, они ме­нее невежественны, чем та часть населения, которая вверена госу­дарственной церкви: большая часть из них умеет читать и писать. Но читают они лишь Святое Писание и Евангелие, находя, что человечес­кому разуму не нужно знать больше»^[17]. Это и другие признания под­тверждают, что автор книги все-таки стремился уйти от стереотипов. По крайней мере, он не обвиняет старообрядцев в полном невежестве, что было частым делом в противостарообрядческой литературе того времени. Но, тем не менее, груз стереотипов все же мешал ему. Поэтому суждения, изложенные в книге, зачастую довольно эклектичны, что можно объяснить неустоявшимися убеждениями автора – влия­нием переломной эпохи.

Завершая одну из глав, автор «Раскола» дает весьма смелый со­вет: «Скажу государственным чиновникам, занимающимся делами раскола, что они слишком часто превышают власть, что слишком часто вторгались они в компетенцию духовенства. По какому праву обычные гражданские служащие становились проповедниками пра­вославия? Мне возразят, что раскольники в своей неприязни к попам охотнее слушали тех, к кому не имели причин для ненависти. В са­мом деле, примирительное вмешательство благородных людей час­то приводило к прекрасным результатам, и без этих добровольных миссионеров не было б и обращений к православию. Однако всегда нужно опасаться замены полномочий. Особенно, если речь идет о де­лах веры; плохо, когда тот, кто наделен светской властью, становится апостолом, поскольку у него слишком много шансов превратиться в гонителя»^[18].

Философия старообрядчества – религиозная философия. «С фило­софской точки зрения русские секты являют собою протест против закабаления сознания и мысли. Этот стихийный протест души принимает у нас религиозную форму, поскольку религия и есть философия русского народа, ибо он не знает другого способа отстаивать самое святое право человека». Рассуждая о философских основах старообрядчества, автор опять же сводит их к политическим проблемам, к вопросам взаимоотношения церкви и государства, к теме противосто­яния свободного человеческого духа и установленных однажды госу­дарственно-религиозных канонов. На современном Западе, по мнению автора, общественный кризис заключается в противоречии между фи лософской мыслью и властью, желающей ее «посадить на цепь». То же и в России: требования религиозной свободы для старообрядцев стали одним из признаков общественного неблагополучия. Свободный дух требует свободы дискуссий и прессы. Автор вовсе не против этого. Требования старообрядцев – частное проявление общего для многих стран и наций стремления к духовной свободе. «Раскол стремится к избавлению церкви, он хочет, чтобы она была свободной, подчи­нялась моральным нормам, жила чувством справедливости. Между прочим заметим, что не одни сектанты требуют независимости духов­ной власти. В действительности и все глубоковерующие православные (так в подлиннике, речь идет о синодальном православии. – В.Б.) испытывают те же чувства. Это общее направление духа, кажущееся мне весьма очевидным, есть достаточное доказательство, что Россия – не азиатская или татарская страна, как полагают многие. Она идет в одном потоке с современной цивилизацией, она обладает одним из самых характерных отличительных признаков ее, она стремится к разделению временного и вечного»^[19]. Таким образом, автор «Раско­ла» делает неожиданный и смелый вывод: русское старообрядчество с его требованиями – одно из доказательств того, что Россия идет в ногу с европейским миром.

При всем этом предоставление религиозной свободы старообрядцам не означает решения проблемы: религиозный аспект принимает по­литический характер, не менее острый. «Было бы ошибкой полагать, что сегодня достаточно удовлетворить религиозные нужды народа, дабы потушить пожар раскола. Верните церкви ее предназначение, ее независимость, освободите мысль и совесть; пусть духовная власть, наконец, займет свое подлинное место в нашем обществе. Но это бу­дет лишь половина дела. Хотя и ослабевший, раскол продолжит свои захваты. Разрушенный как религиозная оппозиция, он поднимется и станет угрожать как политическая партия»^[20].

Можно подвести некоторые итоги. К сожалению, духовный мир старообрядчества как философская проблема в книге исследован не­достаточно. Объектом исследования, как уже говорилось, стала старо­обрядческая оппозиционность, ее причины, возможные последствия и те принципы, на основании которых нужно строить отношения между государством и старообрядчеством. Поэтому столь далекий от философии вопрос о численности старообрядцев и сектантов в России, затрагиваемый в главе «Философия раскола», кажется автору вполне логичным и уместным. Но размышления, заявленные как философс­кие, носят, скорее, публицистический характер. Недостаток книги в том, что автор слишком узко понял философскую проблематику ста­рообрядчества, сводя ее по сути лишь к одному аспекту – оппозици­онности правительству (государству). При этом он, как и некоторые другие исследователи-публицисты (например, И.П. Липранди, Н.И. Субботин), преувеличил политический характер проблемы взаимоот­ношений старообрядчества и государства.

С воцарением Александра II изменилась внутренняя политика стра­ны в отношении старообрядцев. Но веротерпимость для автора «Рас­кола» – понятие не совсем устоявшееся. Как уже отмечалось, он не может согласиться с предоставлением полной свободы вероисповеда­ния старообрядцам и сектантам: это, по его мнению, грозит хаосом. Веротерпимость и свобода слова должны иметь пределы, которые не установлены пока четко. Как определить их – вопрос^[21]. К тому же старообрядчество видится автору явлением двойственным: здесь мож­но встретить примеры идеальной добродетели и морали, и наоборот – распутства и преступности. Этот подход вновь отображает двойс­твенность автора в оценках староверия, даже страх перед ним.

В целом, после того, как был взят курс на эту неясную веротерпи­мость, отношение к старообрядчеству в России стало характеризовать­ся пестротой мнений. Автор «Раскола» описывает заседание коми­тета министров, на котором обсуждался «старообрядческий вопрос». «Император закончил спор знаменательными словами: “Господа, я нахожу, что меры, применявшиеся министерством внутренних дел против гражданских преступлений раскольников, признанные моим отцом, – бесполезны. Полиция должна делать свое дело, духовенс­тво – проповедовать и учить, заботясь об искренности убеждений; я хочу, чтобы в моем государстве правила терпимость. Надеюсь, что вы окажете мне искреннее содействие, чтобы твердо ступать путем справедливости”»^[22].

«Мы кинулись из одной крайности в другую», – констатирует ав­тор «Раскола», и эти его слова можно понимать как комментарий к решению Александра II^[23]. Он не признает необходимым дозволение старообрядцам иметь своего епископа. Не ставит во главу угла даже столь распространенное в 1850–1860-х гг. мнение, что старообрядчес­тву нужно противодействовать распространением просвещения (П.И. Мельников, Ф.В. Ливанов и др.). Наиболее необходимыми ему ка­жутся другие меры. И первая среди них – это четкое разграничение функций духовной и светской властей, о чем уже упоминалось. В немедленном реформировании нуждаются законы и суды. «Почему у нас в делах раскола православное духовенство и светские офицеры не имеют четко очерченных ролей? Неразбериха в их компетенциях повлекла частые злоупотребления, и настало время исправить это. Вмешиваясь в дела совести, гражданская администрация выходит за пределы своего предназначения. Это очевидно. Например, когда тре­буется выдать паспорт человеку, желающему сменить место жительства, полицейский обязан отметить, раскольник ли тот, принадлежит ли к какой-либо секте. Чем это грозит общественному правопорядку? Или это пометка о бесчестии, которую хотят добавить к обычным от­личительным знакам? Но это беспричинное оскорбление. Далее, раз­ве неизвестно, что у нас за деньги все православные... по паспорту. Другой, не менее странный факт: когда призывная комиссия собира­ется для осмотра новобранцев, то, прежде чем врач освидетельству­ет физическое состояние будущего солдата, нередко слышишь, как председательствующий подвергает его экзамену на катехизис, желая убедиться в твердости его религиозных принципов и потом уже кон­статировать крепость тела. Как будто пуля раскольника менее год­на, чтобы бить врага, чем пуля православного! Не принимает ли и правительство на себя функции высшего духовенства в некоторых делах, касающихся гражданского состояния людей? Для того, чтобы ребенок считался законнорожденным, чтобы имел право на отцовс­кое наследство, он должен предъявить справку, удостоверяющую, что его родители были венчаны либо православным священником, либо, по крайней мере, единоверческим попом. В противном случае он вне закона, он считается рожденным вне брака»^[24]. Все подобные зако­ны, противоречащие здравому смыслу, требуют скорейшей реформы, – заключает автор «Раскола».

То же, по его мнению, относится и к суду. Он должен быть откры­тым, в нем следует ввести устные прения между сторонами. Помимо реформ нужна высшая школа управления, где готовили бы компетен­тных чиновников. «Словом, бдительная и честная полиция, гласный и открытый суд, немедленный и полный пересмотр наших устарев­ших законов: все эти реформы в единой связке, все столь же срочно, сколь и неизбежно. Только такой ценой можно достичь прогресса»^[25]. Автор «Раскола» предостерегает от открытого вторжения в дела ста­рообрядцев (и сектантов), и предлагает устранить существующие в их отношении перегибы. Вообще, «если мы предоставляем свободу, ни­когда не надо терять из виду требования порядка, эту фундаменталь­ную основу любого общества. Вся сложность проблемы в том, чтобы согласовать прогресс с порядком»^[26]. Эта формула, можно сказать, и выражает тот комплекс проблем, из-за которого у автора возникает столь настороженное отношение к веротерпимости – довольно новому для тогдашней России веянию времени. «Раскол» – одна из первых попыток разобраться в нем.

И тем не менее, несмотря на осторожность, на ряд нерешенных воп­росов, несмотря на стереотипы, автор «Раскола» приходит к смелому и радикальному для своего времени выводу. Речь идет о необходимос­ти отменить церковные проклятия, возложенные на старообрядцев. «Церкви первой надлежит показать пример милосердия; духовенство должно торжественно снять анафематствования, лежащие на расколь­никах»^[27]. Вместе с этим надлежит провести ряд реформ.

а) Духовенство официальной церкви должно стать открытым сосло­вием: это позволит сделать духовную карьеру каждому, кто к тому стремится и чувствует склонность. Приток новых, неравнодушных к вере людей усилит духовенство.

б) Необходима реформа, улучшающая образование духовенства. В частности, введение в учебный план духовных образовательных уч­реждений таких предметов, как медицина и... агрономия. По мнению автора, это особенно необходимо сельским священникам. Ненужные предметы следует убрать.

в) Повышение жалования для духовенства, что снизит его зависи­мость от паствы.

г) Отказ от преследований за переход в иное вероисповедание. По­лиция должна вмешиваться лишь тогда, когда имели место насилие или обман. При этом священник официальной церкви или светское лицо, «использующие принуждение или обман, чтобы привлечь ино­верца, должны подвергнуться такому же наказанию, что и расколь­ник, силой увлекающий православного»^[28].

д) Старообрядцы тоже должны иметь право занимать общественные посты. «Для гражданского закона раскол не должен более существо­вать; необходимо, чтобы это слово было вычеркнуто из наших зако­нов: все подобные наименования, которые ведут к ненависти между детьми одной родины, должны исчезнуть. Отменим же этот объемис­тый Свод законов, печальный памятник ушедшему времени. Больше нет раскольников и “вожаков”: пусть в России будут лишь российс­кие подданные, живущие по единому закону!»^[29].

е) Введение публичных, открытых дискуссий по спорным вопросам веры.

ж) Признание законнорожденными детей старообрядцев, крещен­ных не в синодальном храме.

Многое из того, что предложил автор «Раскола», было настолько радикальным и смелым, что не могло осуществиться в то время. Так, анафема со старого обряда была формально снята только в 1971 г. Но книга «Раскол», несмотря на все свои недостатки, представляет большой интерес, ибо в ней впервые были высказаны и обоснованы те меры, которые следовало принять в отношении старообрядчества и для укрепления синодального духовенства – их требовало время. Многое из того, что обосновал автор книги, было повторено другими исследователями и публицистами. Но в России еще не настал час столь радикально ставить проблему.

Характерная черта автора «Раскола» – резкий переход от запретов к радикальным мерам по утверждению веротерпимости. Книга писалась, когда еще не составилось четкое и прочно утвердившееся мне­ние о «старообрядческом вопросе». У автора оно, похоже, формиро­валось и крепло в процессе работы. Его заботит не только положение старообрядцев в империи, но и положение духовенства господствую­щей церкви. Укрепление клира – важный фактор стабильности в го­сударстве. Реформы, ведущие к веротерпимости, должны идти в ногу с реформами по улучшению быта синодального духовенства. Взгляды автора «Раскола» хранят печать суровой по отношению к старообряд­цам николаевской эпохи и «оттепели» времен Александра II. Такое ощущение, что книгу писали два человека: один был крайним консер­ватором, другой – либералом. Но в последней главе («Меры, которые надлежит принять сейчас») слышен решительный отказ от прошлого – николаевского прошлого. Автор искренне желает принести своей книгой пользу стране, за пределами которой он вынужден жить. Одна из мер – отмена проклятий, возведенных на старый обряд, «гремя­щих клятв оных, заряженных железом, камением и тимпаном» по образному выражению известного старообрядческого начетчика И.Г. Кабанова (Ксеноса). В середине 1870-х гг. за это активно выступал, например, известный церковный историк и публицист Тертий Филип­пов, но первый голос о необходимости отмены (и, может быть, са­мый первый в русской нестарообрядческой публицистике) прозвучал гораздо раньше и – на французском языке.­

 

[1] Все переводы из «Le Raskol» сделаны нами. – В.Б.

[2] Мельников П.И. Письма о расколе // Собрание сочинений: В 8 т. М., 1976. Т. 8. С. 9.

[3] Кельсиев В.И. Сборник правительственных сведений о раскольниках. Лондон, 1861. Вып. 2. С. 182.

[4] Le Raskol. Paris, 1859. Р. 49.

[5] Там же. Р. 51.

[6] Негативно оценивается и Указ Екатерины II, позволявший старообрядцам вернуться из-за границы на родину. «Эти эмигранты, возвращавшиеся к своим очагам, приносили с собою идеи и чаяния, которые, однако, сложно было удовлетворить». Речь идет о не­обходимости открытого вероисповедания. Приток старообрядцев из-за границы усиливал «старообрядческую пропаганду», увеличил число старообрядцев.

[7] Суровая система крепостничества явилась, по мнению автора, одной из причин, толкавших людей переходить к старообрядцам. «Крестьянину не приносила радости за­вершенная работа, его собственник мог отнять все, чем тот обладал. Он даже не считал, что волен распоряжаться собственной душой. Подушная подать ставила его в один ряд с мебелью или скотом». Крепостных людей якобы привлекала та свобода, которой пользо­вались старообрядцы. «Беглый крестьянин, разыскиваемый преступник, дезертир нахо­дили у них всегда готовое убежище. Они оставались у них до тех пор, пока полиция не теряла их следы и отказывалась преследовать». Этот, тоже довольно распространенный пропагандистский прием, когда старообрядцев делали пособниками и укрывателями пре­ступников, звучит в книге по-особому, будучи использован для того, чтобы вскрыть соци­альные причины неподчинения крепостных и их перехода к старообрядцам.

[8] Подробнее об этом см.: Сенатов В. Бегствующее священство при Александре I // Церковь. 1912. № 32. С. 768–771.

[9] Le Raskol. Р. 45.

[10] Там же. Р. 66.

[11] Там же. Р. 160.

[12] Там же. Р. 165.

[13] Там же. Р. 186–187.

[14] Там же. Р. 94.

[15] Там же.

[16] Там же. Р. 96.

[17] Там же. Р. 99.

[18] Там же. Р. 100.

[19] Там же. Р. 116.

[20] Там же. Р. 121.

[21] Там же. Р. 123.

[22] Этот вопрос поднимался и позже, более известными публицистами. Например, в 1863 году М.Н. Катков посвятил ему статью «О свободе совести и религиозной свободе» (см.: Катков М.Н. О свободе совести и религиозной свободе // Катков М.Н. Имперское слово. М., 2002. С. 150–156).

[23] Le Raskol. Р. 158–159.

[24] Там же. Р. 198.

[25] Там же. Р. 201.

[26] Там же. Р. 224.

[27] Там же. Р. 231.

[28] Там же. Р. 237.

[29] Там же. Р. 238.

---

Теги: веротерпимость, свобода совести, философия старообрядчества