1833 год

Димитрий Яковлевич Остров

Служил в селе Маковцы Медынского уезда (ныне Дзержинс­кий район). Содержание церковного штата оценивалось как пос­редственное.

Отец Димитрий Остров, которому было в 1833-м около сорока лет, окончил семинарию, жену имел. За пьянство и «леностное отправление должности» его по указу консистории запретили в священнослужении и перевели на причетническую вакансию. От места священник был отстранен. В 1833 году в Маковцы опреде­лялся уже другой человек, выпускник семинарии.

Это все, что известно о Димитрии Острове.

ГАКО. Ф. 33. Оп. 2. Д. 255.

О бежавших в раскол священниках // Калужские епархиальные ведомости. Прибавления. 1863. №17. С. 300.

Василий Георгиевич Кандорский

Зимою 1831 года к о. Василию в Щелканово приехал один из местных мещовских помещиков — Николай Леонтьев с семьей. У него родился сын. Мальчик был слаб, отец боялся, как бы не умер он некрещеным. Поэтому сразу же поспешил к священнику.

Отец Василий нарек мальчика Константином. «Прихода моего сельца Кудинова у г-на гвардии прапорщика Николая Борисовича Леонтьева в 1831 году 13 генваря родился сын Константин. Кре­щен приходским означенного села (Щелканова — В.Б.) священни­ком Василием Георгиевым», — писал в свидетельстве о рождении мальчика сменивший Кандорского о. Симеон Федотов*. Констан­тин Леонтьев стал известным на всю Россию философом и публи­цистом, не нуждающимся в представлении.

О крестившем его отце Василии Георгиевиче Кандорском не­известно практически ничего. Вскоре он уволился за штат. Веро­ятно, по возрасту. В 1831 году у него сгорел дом вместе со всем имуществом. Отец Василий влез в долги, построил новый. И (как свидетельствуют следственные документы) чтобы расплатиться, метнулся к старообрядцам. Долго не священствовал, всего десять недель. После возвращения (или ареста — это неизвестно) был оп­ределен отбывать наказание в Лаврентиев монастырь в Калуге.

На допросах отец Василий показывал, что его побегу способс­твовала семья калужских мещан-старообрядцев Дегтевых.

ГАКО. Ф. 130. Оп. 2. Д. 17. Л. 54 об.

ГАКО. Ф. 33. Оп. 2. Д. 439. Лл. 69-69 об.

*РГАЛИ. Ф. 290 (Леонтьев К.Н.). Оп. 2. Д. 1. (Метрическое свидетельство Леонтьева К.Н., выданное Христорождественской церковью села Щелканова Мещовского уезда).

О бежавших в раскол священниках // Калужские епархиальные ведомости. Прибавления. 1863. №17. С. 300.

Игнатий Лукин (диакон)

Для диакона Игнатия Лукина роковым был месяц март.

Родился он в 1792 году. Произведен во диаконы 18 марта 1818 года. Служил в селе Пупкове Жиздринского уезда. После смерти жены Лукин перебрался в Мещовский Георгиевский монастырь, хотя всегда «чувствовал себя несродным к монашеской жизни».

И без малого через два месяца, в марте, пропал из обители бесследно.

В монастыре Лукин ощутил себя не в своей тарелке. Бегство явилось попыткой обрести себя, заполнить душевный вакуум, ко­торый даже вера в Бога не способна была перебороть.

Перебороло вино и пьяные скандалы. Но об этом еще пойдет речь.

О пропавшем диаконе целый год не было ни слуху ни духу. До следующего марта. А все это время Лукин «шатался по разным местам, надеясь быть принятым где-либо старообрядцами» и, ус­тав от скитаний, подался в Киево-Печерскую лавру поклониться мощам святых. Потом решил вернуться в Калугу.

В деле Лукина нет сведений, предлагали ли диакону где-либо служить и почему он не осел ни в какой старообрядческой общи­не. Есть такие люди, которые вообще нигде не уживаются. Они от болезненной мнительности везде находят, что не нравится. Я не могу утверждать, что Лукин был из таких. Но его поступок все же кажется примечательным. Наказание диакону никакое не грозило. Скорее всего, к необходимости бежать Лукин пришел без посторонней помощи. Это было бегство без влияния социальных обстоятельств, не ради денег — осознанный поиск, движимый ду­ховным неустройством, но в то же время — поиск слабой души, не способной на твердый поступок, не уверенной в себе. Всем этим его побег отличается от уже известных «приключений» монахов Павла и Иосифа и схож с ними. В то же время надо понимать: диакон — не священник, и духовных треб исполнять не может, а значит, особенной нужды в нем нет. То, быть может, одна из причин, по которой Лукин не задержался в каком-нибудь старо­обрядческом приходе.

Очутившись в городе Белицке Могилевской губернии (ныне в Гомельской обл.), диакон, будучи без паспорта, стал «встречать препоны к свободному следованию» (как он сам потом признавал­ся), сдался в местный земский суд, где во всем раскаялся и попро­сил «о даче ему способов возвратиться в Калужскую епархию». В марте (ох уж это март!) 1834 года беглеца под конвоем отправили к духовному начальству и сдали под расписку. Сохранилось опи­сание примет Лукина: «росту среднего, лицо чистое, белое, глаза серые, нос умеренный, волосы... темно-русые, усы рыжеватые, на правой руке четвертый палец испорчен» (безымянный).

Наказание Лукин отбывал в двух монастырях: сначала в Тихо­новой пустыни, затем в мещовском Георгиевском. Диакона пере­вели туда в феврале 1837-го. По отзывам настоятеля иеромонаха Августина, вел себя беглец «добропорядочно, честно, трезвенно, беспорочно».

Будучи прощен и «реабилитирован», Лукин остался в монастыре на «вечное поселение». Он оставался белым диаконом, то есть жил при обители, но монахом не являлся.

Трудно судить, как сложилась бы жизнь Лукина, перейди он в старообрядчество. Но в монастыре диакон, не имевший до по­бега никаких взысканий, покатился, как говорят, по наклонной плоскости.

Итак, минуло девять лет.

В конце апреля 1846 года епископу Калужскому Николаю (Со­колову) легли на стол несколько листов плотной бумаги, испи­санной широким почерком с похожими на рыболовные крючки завитушками букв «К», «Д» и «Б». Это был рапорт нового на­стоятеля Георгиевского монастыря Никодима, подписанный еще пятью монахами, священником и послушником.

«Лукин за все время моего начальства, — прочитал преосвя­щенный, — мало вел себя честно, порядочно и благопристойно, благоговейно же никогда, но все было терпимо ему в надежде на исправление. Нередко помянутый Лукин уходил из монастыря в город... и возвращался всегда пьяный до безобразия. Если у него недоставало денег, чтобы удовлетворить страсти своей, то он про­давал монастырскую одежду и белье, которое или совсем пропада­ло, или было искупаемо (выкуплено — В.Б.). К исправлению его были употреблены мною все средства увещевания, выговоры, пок­лоны, отлучение от братства и трапезы, но... бесполезно, и вместо того, чтобы устыдиться толиких забот и снисходительных попе­чений и исправиться — дерзость его и бесстрашие простерлись до того, что и в церкви с крылосными заводит ссоры и дерется кула­ками. Так, в среду светлой седмицы отлучился из монастыря са­мовольно в город и возвратился пьяным до безобразия, не имея на себе и вида человеческого; и когда мною приказано было отлучить его от братства, чтобы отрезвить.., то буйство его изрыгнуло такое сквернословие, которое быть может и в миру развратно живущие устрашились бы произнести».

Монахи просили удалить Лукина. Но епископ только запре­тил ему священнослужение, рекомендовал строго предупредить и «определить в послушнические по монастырю труды». И верно: переведешь в другой монастырь, начнется то же самое.

Вроде бы повлияло, Лукин стал исправляться. Но вскоре сор­вался вновь.

В декабре 1847 года (Лукину уже 55 лет) настоятель «за нетрез­вую жизнь, дурное поведение и грубый необузданный характер» запер диакона под замок в «рабочую избу». Там Лукин «делал... такие неистовства и похабства, которые и представить описанию срамно и неприлично». А как только диакона выпустили, он опять дал из монастыря деру. Монахи осмотрели его келью и заметили пропажу сапог. «Вероятно, пропил», — заключил настоятель.

Но в это раз Лукин бежал не к старообрядцам — к епископу. Наверное, лично пожаловаться на жизнь. Преосвященный при­нял его и повелел явиться обратно. 20 января буйный диакон в который раз пал в ноги своему настоятелю: каюсь! Это было в тот самый день, когда ровно 15 лет назад, потеряв жену, Лукин впер­вые шагнул в ворота Мещовского Геогриевского монастыря...

Испросив прощения у братии, диакон обязался вести себя трез­венно и порядочно. Сдержал ли слово — неизвестно. На этих обе­щаниях дело его заканчивается. В них почему-то не верится.

ГАКО. Ф. 33. Оп. 2. Д. 340.