1829 год

 

Никита Леонтьев

 

Вера — дело личных убеждений и личной совести. Лучший спо­соб ее уничтожить — превратить в обязанность. Или, если вести речь о целой стране, втиснуть в государственный стандарт, приду­манный и отмеренный в высоких кабинетах, синодских или ми­нистерских — неважно. Выдвинуть на первый план веропонимание начальственное, бюрократическое, профильтрованное цензурой.

Старообрядческая религиозная мысль развивалась по естес­твенным законам, оставаясь явлением чисто русского духа. Это была мысль народа, впадавшего в заблуждения и выбиравшегося из них, пытливо ищущего правды, собственного пути к ней. На­родное веропонимание всецело было устремлено к горним высям, поскольку создавало его живое религиозное творчество людей. Не на чиновничьем циркуляре стояло оно.

Любопытна здесь судьба отца Сергия — героя одноименного рассказа Льва Толстого. Нет, речь вовсе не идет об «остарообрядчивании» Степана Касатского, ставшего иеромонахом. Осознавая пропасть между евангельским преданием и церковными порядка­ми, он поворачивается от государственно-церковного веропонимания к веропониманию личностному. Оно сближает его с веропониманием народным. Касатский становится (и так его по праву можно назвать) «беглым попом». Разница лишь в том, что бежит он не к старообрядцам — о них и полслова не сказано, он бежит, не ведая куда, чтобы найти себя. К самому себе. В разговоре с Прасковьей Михайловной он использует принятые в господству­ющей церкви слова благодарности: «Спаси тебя Бог», «спасибо». Но потом (и Толстой это знал, поскольку старообрядчеством он интересовался), потом, окончательно сделавшись странником, принимая милостыню от проезжего француза, он произносит уже чисто старообрядческое: «Спаси Христос». У старообрядцев нет слова «спасибо» — исключительно «Спаси Христос» или просто «благодарю». Случайно ли то, что народным, старообрядческим словосочетанием подчеркивается народное веропонимание Касат­ского, противоположное духу и букве веропонимания государственно-церковного, отторгнутого им? Он делает главный в своей жизни вывод: чем дальше от людей, тем ближе к Богу...

Никита Леонтьев, о котором пойдет рассказ, может, никогда бы не бежал к старообрядцам, не попади он в жернова той же религиозно-бюрократической системы, где и герою Толстого не нашлось места.

Отправимся-ка мы в небольшое воровское село Пыринку, при котором стоял некогда деревянный храм Пресвятой Богородицы. Некогда жили и служили здесь отец Андрей Стефанов и дьячок Малахий Ильин.

31 августа 1818 года Андрей Стефанов венчал в пыринском храме крестьянского парня и девушку его. Вдруг заявился тут дьячок Малахий и давай священника «неизвестно за что ругать». Потом подрался с ним, разорвал ризу, разбросал по храму кни­ги. А требник (там расписан весь ход венчального богослужения), забрал, уходя, с собой. Причина, конечно, была, но в уцелевших документах ничего на сей счет не понять... Дьячка Малахия долго потом искали, он из Пыринки куда-то пропал. Дело растянулось на два года, и неизвестно, чем закончилось. Оно сейчас особого интереса не представляет, но свидетельствует о тогдашних нравах в приходе. О том, что русскую религиозность идеализировать не надо.

В 1824 году Андрей Стефанов умер. На его место был опреде­лен Никита Леонтьев. Тогда же из-за крайней бедности пыринский приход решено было расформировать. К храму Рождества Богородицы приписано было 75 дворов и примерно 600 человек.

Леонтьев с причетниками тоже не уживался. В 1826 году во время всенощной отец Никита велел дьячку Филиппу Иванову читать шестипсалмие. То ли тот читал с огрехами, то ли как-то повел себя неподобающе... И тогда отец Никита, «пришед в сильный озарт, выхватя из рук его часослов, и начал его (дьячка. — В.Б.) оным бить по щекам, отчего из рта и из носа потекла кровь...»

В том же 1826 году, только уже в октябре, пыринские священноцерковнослужители вновь передрались. Лошадь местного поно­маря Матвеева забрела на ржаные посевы Леонтьева. Священник повел ее к себе. За лошадь и уничтоженные посевы он мог потом потребовать деньги. Тут встрял дьячок и стал «ворочать ее к свое­му же двору» (они с пономарем были друзьями). Отец Никита схватил Иванова за волосы и, повалив на землю, отколотил.

Не вынесла душа дьячка. В жалобе на священника он не пре­минул добавить, что батюшка не только относится к нему недоб­рожелательно, но еще удерживает часть дохода от треб.

Когда велось расследование, Леонтьев показал, что целых два месяца дьячок (возможно, они были с Леонтьевым в каких-то родственных отношениях) жил на его деньги. Кроме того, он «ни петь, ни читать не умеет и церковного устава... не знает». Еще, как рассказывал отец Никита, Филипп Иванов с пономарем Матвеевым и с одним тарусским дьячком, проживавшим у него, «в наглость близ церкви» под окнами священнического дома «поют всякие непристойные песни, скачут, пляшут» и матерятся.

Дальше — на несколько лет прочерк. Но к 1829 году отец Ни­кита уже «заслужил» не одно взыскание. За что — вопрос.

В январе 1829 года Леонтьева вызвал к себе благочинный из соседнего села Белкина: необходимо срочно привести к присяге каких-то свидетелей. Дело было ночью. Дважды стучался в свя­щенническую дверь посыльный, говорил, что дело срочное, что в Белкине отца Никиту очень ждут... Но Леонтьев махнул рукой: разве благочинный без него не обойдется, он что, не поп? Куда в этакий мрак ехать? Опасно и неудобно. До Белкина всего две версты, но поди переправься с лошадью через Протву! Треснет лед — и аминь!

Священник не поехал.

Поскольку посыльный дважды добирался благополучно через Протву от Белкина и обратно, духовное начальство решило, что ночь, холод, опасный лед на реке ни при чем, виной всему «свое­нравный и непокорный характер» Леонтьева. Чтобы научить отца Никиту послушанию, духовная консистория постановила сослать его на месяц в Пафнутьев-Боровский монастырь.

Для священника и его семьи эта суровая мера была большим ударом. Целый месяц вдали от жены и малолетнего сына, у кото­рых он  единственный кормилец... У Леонтьева оставался немолоченный хлеб в скирдах. Он пропадет. А денег нет. И еще тяго­тило неведение: на что жить, когда расформируют приход?..

22 февраля 1829 года отец Никита бежал.

Стали проверять церковное имущество. Все оказалось на мес­те. Благочинный потребовал от матушки ставленую грамоту отца Никиты. Та заявила, что муж взял ее с собой. Куда он уехал, она не знает. «То же самое и причетники показали». В церков­ном сундуке, где хранились деньги, нашли записку, оставленную Леонтьевым. В ней говорилось, что он больше не будет священс­твовать в Пыринке и во владение церкви передает свой дом с пристройками.

В том же 1829 году пыринский храм был упразднен. Ныне не существует на карте Калужской области и села Пыринки, и даже памяти о нем не осталось.

Отец Никита переехал в соседнюю Смоленскую губернию, в Гжатский уезд. Здесь в деревне Гладкой существовала старооб­рядческая часовня. Тут боровский священник обосновался, стал служить, перевез сюда жену и сына Иону.

Дальнейшие сведения о Леонтьеве отрывочны. Упоминает о нем автор книги «Раскол в Смоленской епархии» (1888 г.) Нико­лай Соколов. Но у него священник назван заштатным, и появился он на Смоленщине в 1824 году. Это явная ошибка. Возможно, Соколов с кем-то путает пыринского священника. Служил Никита Леонтьев якобы в деревне Хромцы — «центре Гжатского раскола» и «доставил много хлопот как местному приходскому духовенс­тву, так и центральной епархиальной власти». В 1829 году (это уже совпадает с датой побега Леонтьева из Пыринки, и начиная с этого времени речь идет о нашем Леонтьеве) о. Никита селится в деревне Подберезье прихода села Субботники. Здесь на кладбище стояла маленькая часовня с главкой и крестом на крыше. За два года, что провел здесь Леонтьев, число старообрядцев в приходах сел Субботники, Спасское, Брызгалово увеличилось до 400 чело­век. Деревня Гладкая у Н. Соколова не упоминается.

В 1830 году или чуть позже священник был отправлен в ве­домство Калужской епархии. То есть его арестовали.

В феврале 1831 года в Гладкой задержали жену Леонтьева. Она показала, что муж еще в августе 1830-го куда-то скрылся из де­ревни (но не был арестован в ней). Гжатский земский исправник препроводил Леонтьеву с сыном в местный земский суд. Оттуда их депортировали в Боровск, в духовное правление. На этом в судьбе отца Никиты приходится пока поставить многоточие...

Судьба Леонтьева — это судьба человека, который не нашел в огосударствленном православии ни простора для духовного под­вига, ни понимания властей, не встретил никакой заботы о себе. Он оказался лишним человеком. Лишним священником. И в этом глубинный мотив его решения бежать. Грозящее наказание лишь ускорило побег. Хотя при всем том и сам он по характеру был не подарок.

 

ГАКО. Ф. 33. Оп. 1. Д. 3364 (О ссоре Стефанова и Ильина) и Д. 4419.

ГАКО. Ф. 79. Оп. 2. Д. 61, 65, 375, 435 (Об устройстве питейного дома на церковной земле), 582.

Соколов Н.М. Раскол в Смоленской епархии. Смоленск. 1888. С. 65–66.

О бежавших в раскол священниках // Калужские епархиальные ведомости. Прибавления. 1863. №17.  С. 299.

 

 

Петр Иванов

 

Служил в селе Серебряно — километрах в двух-трех от Мещовска. Есть сведения, что бежал чисто из меркантильных соображе­ний. На это указывал мещовский благочинный Алексей Страхов в рапорте калужскому архиерею в 1836 году. Отец Петр сильно нуждался и, кое-как выдав замуж трех дочерей, передал одному из зятьев свое священническое место в Серебряно и уехал из при­хода, чтобы помогать дочерям «в содержании».

 

ГАКО. Ф. 33. Оп. 2. Д. 439. Л.71.

О бежавших в раскол священниках // Калужские епархиальные ведомости. Прибавления. 1863. №17.  С. 299.

 

 

Иоанн Васильевич Смирнов

 

Отец Иоанн служил в мосальском селе Боровенск. Сейчас оно относится к Мосальскому району.

Каменная боровенская церковь была двухэтажной, имела большой приход.

В 1828 году отцу Иоан­ну было 38 лет. Он окон­чил духовную семинарию. Документы о дальнейшей судьбе этого священника, причинах и обстоятельс­твах его побега не откры­ты.

 

ГАКО. Ф. 33. Оп. 1. Д. 5037.

 

 

Василий Тимофеев

 

Отец Василий служил в селе Космачеве Жиздринского уезда (ныне Людиновский район). В 1827 году ему было 45 лет. В 1829 году он перешел к старообрядцам, и далее судьба космачевского священника не прослеживается.

 

ГАКО. Ф. 33. Оп. 1. Д. 1935.

О бежавших в раскол священниках // Калужские епархиальные ведомости. Прибавления. 1863. №17.  С. 299–300.