«А главный оплот будущего России

все-таки вижу в старообрядцах»

 

 

Новый взгляд на старообрядчество

в творчестве П.И. Мельникова-Печерского

 

 

Творчество П.И. Мельникова-Печерского – попытка открыть для широкой читательской аудитории особую, вторую, Россию – старообрядческую, русскую. То был сложный и противоречивый путь, и все ошибки, противоречия, искания писателя отразились в его рассказах, романах, публицистике. В некоторых цитатах, приводимых в статье, замена несправедливого ярлыка «раскольник» на «старообрядец» послужила бы только к чести цитируемого автора. Я не прибегаю к подобным заменам.

Интерес П.И. Мельникова к старообрядчеству был во многом обусловлен его интересом к русским древностям, к отечественной истории и ее тайнам, к неизвестным науке или редким книгам, памятникам старины. Писатель стремился открыть для себя Россию, осмыслить ее место и роль в мировой истории.

В архиве писателя в ИРЛИ хранится набросок ранней статьи «Первые ереси и раскольники». Это довольно наивные рассуждения об истории расколов в русской церкви, которым явно не хватает научной зрелости. «Петр преобразовал Русь, то есть возвел ее из небытия в бытие... Преобразовать Русь значило уничтожить в ней предрассудки и суеверия. Уничтожить их значило уничтожить вредный раскол. Следов[ательно], уничтожение раскола было залогом величия Руси»[1]. Статья свидетельствует, что в первой половине 1840-х годов у писателя отсутствовало самостоятельное видение темы церковных разделений: это пока лишь поиск собственного взгляда на ключевые события отечественной истории.

П.И. Мельников. Портрет И.Н. Крамского 1876 год

В письме литератору А.А. Краевскому из Нижнего Новгорода в декабре 1841 года П.И. Мельников признается: «Здесь я шатаюсь по скитам: ищу старых книг, старых вещей – кое-что нашел хорошенького. Пришлю в ваш журнал письмо св. Димитрия Ростовского и описание одного креста XIV столетия»[2]. Некоторое время спустя, в 1842 году: «До половины января я провел в странствии по скитам раскольническим, смотрел их книги, сбирал рукописи и прочие редкости, вторую половину января и почти весь февраль был болен, в марте принялся за затмения»[3].

То же увлечение поиском исторических древностей видно из писем М.П. Погодину, редактору журнала «Москвитянин». Февраль 1842 года: «Пришлю несколько писем Петра Великого о раскольниках; их доставил мне наш Преосвященный»[4]. Письмо без даты, написанное, по всей вероятности, в 1851 году: «Поохочусь осенью по скитам: авось будет дичи археологической»[5]. В то время П.И. Мельников уже служит чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, что, как видим, не охлаждает его интерес к русской старине. Некоторые исторические статьи появились на свет только благодаря такой «охоте». Так, в 1842 году на Нижегородской ярмарке он нашел в лавке одного из купцов хронограф XVII столетия, написанный в Нижнем Новгороде, по которому составил статью «Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное время». В 1843 году она была опубликована в седьмом номере «Отечественных записок». В 1850 году у того же купца он отыскал другой хронограф, относящийся также к XVII веку, который дал ему «Несколько новых сведений о Смутном времени». В том же году эту статью напечатал «Москвитянин»[6].

 

 

 

В 1853 году П.И. Мельников принимает участие в работе экспедиции МВД, изучавшей старообрядчество в Нижегородской губернии. В 1854 году составляет  «Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии», где обобщает все, что узнал, разведал, изучил, исследовал. Статистические данные соседствуют с этнографическим описанием жилищ и моленных, почитаемых мест, лингвистические наблюдения – с сообщениями чисто полицейского характера. В «Отчете...» П.И. Мельников обосновывает свою концепцию «недостатков русского народа» (называем ее так условно). По его мнению, свойственные русским «недостатки» – определенный комплекс этнопсихологических черт и установок, а именно: склонность к бродяжничеству и самовольству, к возмущениям без причины, к суевериям, легковерие, из числа моральных недостатков – пьянство, лень, разврат – способствовали якобы развитию и укоренению старообрядчества. Наивность такого взгляда сегодня не вызывает сомнений. Обосновывая причины церковной трагедии XVII века, П.И. Мельников избегает анализа внешней и внутренней политики тогдашней государственной власти, и, таким образом, именно этнопсихологический фактор становится главной предпосылкой существования старообрядчества, причиной его распространения. В 1850-е годы взгляды писателя на старообрядчество в целом, несмотря на пристальное изучение и контакты, вполне соответствуют общепринятым.

«Отчет...» стал одним из первых в России трудов по изучению старообрядчества, который затрагивал статистические, религиозные, бытовые, экономические, географические, социальные аспекты. «Отчет...» состоит из трех частей, разбитых на несколько отделений. Первая посвящена статистике старообрядчества. Экспедиция установила, что в губернии проживает 170506 «раскольников всех толков и еретиков». «Из 100 мужчин тринадцать человек состоит в расколе; из 100 женщин пятнадцать раскольниц; из 100 человек обоего пола четырнадцать человек (здесь и далее курсив П.И. Мельникова – В.Б.) принадлежат к какому-либо расколу или ереси»[7]. Как и требовалось, были приведены цифры по каждому уезду. Сделан исторический экскурс в историю статистического изучения старообрядчества (который позже эхом отозвался в статье П.И. Мельникова «Счисление раскольников»). «Отчет...» опровергал данные всех предыдущих отчетов. «Дознанное в 1853 году число раскольников в 8½ раз более числа, показываемого начальством гражданским и почти в пять раз более показываемого духовным ведомством. Из этих двух официальных источников ни тот, ни другой не могут иметь вероятия по самому способу их составления». Каким образом составляются эти отчеты и духовные росписи, разъяснялось в особом приложении. В 1868 году в статье «Счисление раскольников» П.И. Мельников поведал русской публике об этом уже открыто. Вторая часть «Отчета...» была посвящена старообрядческим скитам, третья – «нравственно-гражданскому состоянию» и быту старообрядцев. Как и требовалось, П.И. Мельников изучил расселение старообрядцев вдоль судоходных рек и важнейших дорог, описал их занятия и промыслы. Он отметил, что почти четвертая часть старообрядцев живет на Волге и Оке, и конкретизировал этот факт таблицами. Местам компактного проживания были посвящены отдельные очерки, сопровождаемые историко-краеведческим экскурсом.

П.И. Мельников пытался ничего не упустить, ему все представлялось важным: и промыслы, и история, и старообрядческие легенды. По объему собранных сведений «Отчет...» представляет своего рода энциклопедию старообрядчества Нижегородского края. 

Народ как единое целое можно изучить, исследуя его историю и культуру. «Отчет...» предоставлял такую возможность, правда, далеко не всем.  Имея статус секретного документа, он все-таки стал достоянием общественности, ходил в списках. (Так, в 1856 году его сумел раздобыть ректор Казанской духовной академии архимандрит Агафангел. Он заставил студентов переписать его, разделив тетради между несколькими переписчиками.) Тонкие наблюдения за народным бытом оформились в «Отчете...» в виде зарисовок, которые могли бы лечь в основу очерков в духе натуральной школы. Этого, однако, не произошло, поскольку стереотипы изображения старообрядчества оказались сильнее, и в своих рассказах «Поярков», «Гриша» П.И. Мельников последовал именно за ними. Для упомянутых его рассказов, написанных на рубеже 1850–1860-х годов, характерно, в частности, отсутствие бытописания, пристрастие к которому проявилось в «Отчете...», наличие карикатурных элементов (пьяные старцы в «Грише»,  некоторые персонажи в «Пояркове»), искусственность ситуаций и характеров, обусловленная стремлением к карикатурности, анектодичности (похождения Коровихи в «Пояркове»), изображению негативного как типического, внимание к крайним проявлениям, отнюдь не характеризующим все старообрядчество.

К очень многим положениям «Отчета...» нужно относиться критически. Тем не менее, несмотря на  предвзятость в отношении старообрядцев, он явился шагом русского человека к самому себе, к осмыслению и себя, и страны. Он показывал, что  Россия, и в особенности старообрядческая Россия, – остаются совершенно неизвестной планетой. П.И. Мельникову удалось создать панораму неизвестной России на примере только одного уголка необъятной страны. Биограф писателя П.С. Усов справедливо заметил: «Разошедшись в списках по рукам высших светских, духовных лиц, отчет Мельникова дал первый толчок к изучению раскола в связи с бытовыми условиями и явлениями русского народа»[8]. Приведем мнение современного исследователя: «П.И. Мельников дал самый глубокий анализ современного ему старообрядческого общества. Он коснулся всех сторон его жизнедеятельности: от бытовых сторон до политических воззрений. Надо признать, что, если бы не было исследований Мельникова, наши знания о расколе были бы гораздо беднее»[9]. «Отчет...» продемонстрировал необходимость исследовать старообрядчество во всех аспектах, от статистического до фольклорно-бытового, и давал импульс к таким исследованиям, давал пример, как собирать, обрабатывать, излагать полученные сведения, показывая, как много здесь неизвестного, неведомого, самобытного. При этом необходимо помнить, что в «Отчете...» П.И. Мельников предлагал использовать жесткие репрессивные меры против старообрядчества, которое должно со временем исчезнуть. Так он тогда считал.

 

 

В августе 1856 года в Москве во время коронации нового царя старообрядцы подали прошение о дозволении им принимать от господствующей церкви священников. Прошение не было удовлетворено. «Св. Синод находил, что самый побег священника к раскольникам есть уже преступление уголовное», – писал П.С. Усов[10]. В марте 1857 года московский военный генерал-губернатор граф А.А. Закревский представил царю новую просьбу старообрядцев подобного же характера, причем предлагал несколько вариантов удовлетворить ходатайство.  Император Александр Николаевич переправил прошение для анализа министру внутренних дел С.С. Ланскому, тот – П.И. Мельникову. Основной вывод, сделанный писателем, заключался в следующем: «... единственным выходом из этого дела есть дарование раскольникам своих архиереев из православного духовенства. Это успокоило бы умы пяти миллионов подданных его императорского величества, прекратило бы дальнейшее разветвление раскола и образование новых сект, которое последует при всякой другой мере, и что всего важнее в государственном отношении – это тотчас же не только уничтожило бы зловредное влияние на Россию Австрии, но окончательно убило бы Белую Криницу»[11].

Отметим некоторые моменты, которые кажутся существенными. Во-первых, голос писателя в пользу официального государственного признания самостоятельной старообрядческой церковной иерархии, и более того, – за участие самого государства в ее образовании, ведь переход архиереев господствующей церкви к старообрядцам не мог произойти без санкции государственной власти. В то же время этот голос подан не из благих побуждений. Подобный ход мыслится писателем как средство ослабления и разрыва связей между «австрийскими» и русскими старообрядцами, как средство столкнуть их. Второе, на что хочется обратить внимание, – «австробоязнь» П.И. Мельникова, то есть идея о возможности использования старообрядчества иностранной державой против России. Писатель идет вслед за Н.И. Субботиным (вспомнить хотя бы его книгу «Раскол как орудие враждебных России партий»), И.П. Липранди.

Любопытно, как воспользовался мнением П.И. Мельникова С.С. Ланской.  Он совершенно все переиначил. На рассмотрение Секретного комитета он представил свое мнение, оговаривая, что дозволять переход священников официальной церкви к старообрядцам нецелесообразно, зато можно «дать единоверцам особых архиереев»[12]. Предложение С.С. Ланского не получило поддержки.

Ходатайство за старообрядцев, с которым выступил А.А. Закревский, побудило П.И. Мельникова написать для великого князя Константина Николаевича особую Записку о старообрядчестве.

Записка была секретным документом и, тем не менее, в 1860 году попала на страницы первого тома «Сборника правительственных сведений о раскольниках», подготовленного и изданного в Лондоне В.И. Кельсиевым. 

Записку открывает общая классификация «расколов и сект, в России существующих». Писатель делит их на три группы или, выражаясь его языком, «разряда». Первый – «раскол поповщинский». Как и в наши дни, П.И. Мельников относит появление старообрядчества в России к XVII веку, оно никоим образом не связано у него с предыдущим периодом развития русской Церкви, начиная с эпохи святого князя Владимира. Второй «разряд» – «беспоповщина». Это согласие, а точнее целую группу согласий и толков, писатель поставил в один ряд с ересью стригольников, поэтому, по его мнению, беспоповцы появились в России в XIV столетии, а окончательно оформились как старообрядческое согласие в эпоху никоновских реформ. Третий разряд – «ереси, начало которых восходит даже до принятия христианской веры в России. Видоизменения их появлялись в разные времена». Сюда писатель отнес молокан и «пророчествующих». «Ереси и даже беспоповщина образовались вследствие идей, занесенных в Россию извне. Но раскол поповщинский есть чисто русский, самобытный раскол» [13].

П.И. Мельников верно подметил самобытный характер русского старообрядчества, но формально подошел к систематизаиции  согласий, объединив вместе староверие и секты, не имеющие к нему никакого отношения. Он следовал устоявшимся подходам.

Далее П.И. Мельников приступает к характеристике «поповщины», его интересует в первую очередь то, что он считает теснейшим образом связанным с русской религиозностью, с русским православным миропониманием. В беспоповстве ему видится нечто схожее с западным протестантизмом (мы уже не говорим о том, насколько ошибочно связывать стригольников и беспоповцев воедино). Однако, не выходя в своей классификации за рамки общих стереотипов, П.И. Мельников заявляет попросту революционный по тем временам тезис:

 

«В церковном отношении поповщинский раскол (старообрядцы) едва ли даже может правильно назваться расколом. Последователи его, имея  то же исповедание веры, как и православные, безусловно признают все каноны и уставы восточной кафолической церкви и совершают те самые обряды, которые до 1654 г. совершала вся Россия и которые потом, с 1800 года, предоставлено открыто совершать единоверческим священникам; в подкрепление чего сами православные митрополиты и епископы, когда они служат в церквах единоверческих, совершают эти обряды»[14].

 

Итак, старообрядцы-поповцы рассматриваются как прямые наследники дониконовского православия (при этом «никониане» ничем не отличают от них, и наоборот). Далее П.И. Мельников формулирует самые характерные, на его взгляд, отличия старообрядцев-поповцев от «никониан», объединяя их в шесть пунктов. Отметим, что первый пункт акцентирует внимание на безусловном исполнении старообрядцами «всех до единого правил апостольских, соборных (7 вселенских и 9 поместных соборов) и св. отец», что отрицалось и будет отрицаться противостарообрядческой публицистикой. «Сии правила признаются ими вечно действующими и с течением времени не подлежащими ни малейшим изменениям потому, что они писаны Духом Святым». Господствующая церковь «содержит те же правила, почитает их писанными Духом Святым и потому вечно действующими и неизменяемыми, но в последние 138 лет отменила некоторые из них и продолжает отменять распоряжениями Св. Синода, частию по высочайшим соизволениям, а частию по синодальным журналам, не восходящим на усмотрение власти императорской»[15]. Какие именно соборные и святоотеческие правила отменны, П.И. Мельников не оговаривает. Далее говорится о различиях в почитании икон, в пении, книгах, домашнем быте.

Писатель приводит доводы старообрядцев, по которым они не желают быть в общении с единоверцами. Эти доводы он не находит в достаточной степени опровергнутыми. В целом укрепление старообрядчества он связывает «с эпохою появления и водворения у нас европейских нововведений в государственном устройстве и народном быте», в последовательном «уклонении правительства от русской народности». «Поповщинский раскол есть оппозиция старины против нововведений правительства, которое по неотразимой силе исторического хода событий должно было уклониться от застарелых обычаев, чтобы вывести Россию из китайского застоя», – пишет он[16]. Писатель полностью оправдывает преобразования Петра I. На все, что было прежде, он вешает ярлык «татарских и византийских обычаев». Подвергнута жесткой критике политика преследований старообрядцев, и здесь особенно важно подчеркнуть отрицательное отношение П.И. Мельникова к учреждению единоверия, как одного из методов «искоренения раскола», точнее признание им единоверия бесполезной мерой в борьбе со старообрядчеством. Далее, делая экскурс в историю старообрядчества, писатель осуждает методы использования подлогов (вымышленное соборное постановление на Мартина Армянина). Неумелое ведение полемики, ложь, преследования привели к возникновению старообрядческой апологетики. «Ответы Александра дьякона сделались сводом убеждений поповщины; ответы поморские – сводом убеждений беспоповщины. Ни те, ни другие основательно не опровергнуты...»[17].

Констатируя апологетическую беспомощность синодального православия, П.И. Мельников возвращается к проблемам единоверия, называя его «переходною церковию». Анализируя несовершенства в законодательстве, касающиеся единоверия (к единоверию нельзя было присоединяться старообрядцу, если он числился по документам принадлежащим  к господствующей церкви), писатель говорит, что отказ предоставить единоверцам самостоятельное архиерейство привел к заметному сокращению единоверческой паствы: старообрядцы «церковь единоверческую считают неправильно образованною, т.е. не имеющею архиереев, непрочною, ибо правительство смотрит на нее как на меру переходную. Они называют ее ловушкою»[18].

Исторический экскурс подводит автора к выводу – преследования, в каких бы формах они ни выражались, не то что бесполезны, но даже вредны: они привели к тому, что среди старообрядцев зреет враждебное отношение к правительству. Если бы подобные преследования имели место на Западе, давно бы лились потоки крови. «...Можно ли не признать истинного достоинства в многострадальном терпении русских людей, которое видно в наших раскольниках»[19]. Гонения на «безвредных старообрядцев» (т.е. на поповцев) сделали их опасными для страны. «Раскольники по свойственному русскому народу чувству любят свое отечество и, если, сочувствуя правительству иноземному, недоброжелательно смотрят на правительство отечественное, то к сему вызваны они  систематическим и неослабным преследованием, воздвигнутым против них»[20]. Писатель предупреждает, что тяготение русского старообрядчества к своему духовному центру в Белой Кринице в принципе небезопасно для стабильности государства. В черновом варианте Записки есть интересный фрагмент:

 

«...Россия не может рассчитывать на дружбу и доброжелательство Австрии. Мы потеряли, может быть, навсегда возможность грозить Вене славянским вопросом, а австрийское правительство на границах наших поставило страшную для нас кафедру Белокриницкую. Наполеон I сделал страшную ошибку, войдя в Москву. Если бы он, притворившийся в Египте мусульманином, вместо того, чтобы превращать кремлевские соборы в конюшни, взял бы с Рогожского кладбища раскольнического попа, заставил бы его отслужить в Успенском соборе обедню и объявил бы в России восстановление старой веры и старого быта, обошел бы с раскольниками крестным ходом Кремль московский – война 1812 года имела бы другой исход»[21].

 

Записка лишний раз подтверждает явную «австробоязнь» П.И. Мельникова: «Что, если в случае разрыва с Австрией впереди австрийских войск пойдет Кирилл (старообрядческий митрополит Белокриницкий. – В.Б.), облаченный в древние святительские одежды? Осенением своего осьмиконечного креста он причинит России во сто крат более вреда, чем штуцера и пушки австрийские, ибо в недрах России за него могут стать пять миллионов людей. И каких людей! Тех, у которых находится значительная часть наших капиталов»[22].

Старообрядчество в этой Записке мыслится как «пятая колонна» Австрии в ее борьбе против России. Вывод: необходимо если не прекратить, то ослабить бесполезные преследования старообрядцев.

 

«Важную ошибку правительства с половины XVII стол[етия] составляло то, что на всех раскольников смотрели одними глазами. И старообрядец, в существе нисколько не отличающийся от православного, и изувер, смотрящий на царя как на воплощение антихриста, и молокан или духоборец, проповедующий всеобщее равенство и незаконность верховной власти, и тюкальщик, совершающий убийства в надежде спасения, и бегун, разрывающий все связи общественного и семейного быта, и скопец или хлыст, признающий второе воплощение бога в лице царя, который скоро свергнет с престола царя законного, все это разумелось под одним именем раскольника и на всех столь разнородных сектаторов наша церковь, а по следам ее и правительство смотрели одинаково.

Вначале строгие преследования и лишения прав гражданских обращены были на всех, не исключая и невинных старообрядцев.

Потом последовала новая ошибка: гражданские права и преимущества, возвращенные вообще всем раскольникам, распространены были и на тех изуверов, которые неоспоримо вредны и нетерпимы ни в каком благоустроенном государстве»[23].

 

Записка позволяет заключить, что политической стороне старообрядческого вопроса П.И. Мельников придавал в это время большее значение, нежели, например этнографической, статистической, культурной или даже социологической. Характерен следующий речевой оборот, использованный им: «Рассматривая раскол глубже, со стороны политической...» (курсив наш. – В.Б.). Поэтому в заключении Записки будущий автор «В Лесах» и «На Горах» предложил еще одну классификацию старообрядческих согласий, которая, так же как и в «Отчете...», базировалась на критериях «вреда» или «безвредности» для государства. Разумеется, признать научной такую классификацию нельзя:  политические воззрения имеют обыкновение меняться, и то, что прежде считалось «вредным», на следующий же день может быть признано «полезным» или «безопасным». Записка одновременно отразила и неизжитые предрассудки в отношении старообрядчества, и новые взгляды П.И. Мельникова. Когда-то выступавший за продолжение преследований в своем «Отчете...», он признает эту тактику бесполезной. Он осуждает гонения и подлоги, критически смотрит на существующую систему единоверия. Записка, безусловно, важна как голос, поданный в защиту и оправдание безгласных людей, при всей неоднозначности некоторых ее суждений. Важна как голос, прозвучавший на весьма высоком государственном уровне. Записка указала на порочность существующих подходов к старообрядческому вопросу, хотя и не раскрыла идею старой веры в некоторых аспектах (например, в философско-духовном, культурологическом, историко-национальном). Впрочем, автор не ставил себе такой задачи особо; записка предполагала конкретного адресата, поэтому требовала в первую очередь раскрытия политической тематики. Политические взгляды П.И. Мельникова в отношении старообрядчества также были двойственны. Отдавая дань великому терпению старообрядцев и разглядев их патриотические чаяния, он в то же время страдал сильной «австробоязнью», которая, впрочем, была со временем им преодолена. Будучи опубликованной помимо воли автора, Записка влилась в общий поток аналитической публицистики 1860–1870 годов, искавшей ответа на вопрос о месте и значении русского старообрядчества. Ее способность оказать воздействие на общественное сознание была замечена и вызвала в ультраконсервативных кругах синодальной церкви резкий отпор. В 1864 году игумен единоверческого Спасо-Преображенского Гуслицкого монастыря Парфений (Агеев)[24] выпустил отдельной книгой «Опровержение Записки о русском расколе».

Остановимся на его книге.

Игумен Парфений не знал, с кем вступил в дискуссию. Впрочем, это не было дискуссией, обменом мнений, совместным поиском доводов. Иного мнения, кроме своего, Парфений не допускал. Его «Опровержение...» носит «суггестивный» характер, автор напористо стремится внушить свои идеи, утвердить в сознании читателя «нелепость» Записки и истину своего «Опровержения...» как единственно возможную.

Он берет из Записки П.И. Мельникова отдельные фрагменты и делает свой комментарий к ним, прибегая к богословскому или историческому анализу (в зависимости от взятых отрывков). Надо оговориться, что этот анализ зачастую весьма краток – при том, что он касается вопросов, требующих объемов целой монографии (взять хотя бы проблематику отделения от епископов, законности священства, принимаемого старообрядцами от господствующей церкви, каноничности единоверия, существования церкви без епископов и др.). Собственно говоря, и мельниковскую записку отличает конспективность, но там писатель не ставил целью сделать развернутый богословско-исторический анализ, он просто изъяснял собственные взгляды.

Среди характерных стилевых приемов Парфения следует выделить своеобразное воссоздание им образа автора Записки (то есть самого П.И. Мельникова). Конечно, отношение игумена к нему резко негативное. Парфений представляет П.И. Мельникова читателю как человека, незнакомого с предметом своего исследования. Это или любитель, или сознательный враг официального православия, «ревностный служитель римской курии», «расколофил», «сторонник раскола», который стремится «затемнить истину одним красноглаголанием», использует «ложные доводы», «голословные подтверждения», «обнаруживает совершенное незнание церковного устава» и даже, возможно, не читал Евангелие. В этих часто повторяющихся ярлыках предстает образ дилетанта, образ врага, настраивающий читателя на соответствующее отношение к его идеям.

Если в своей Записке П.И. Мельников ставил знак равенства между старообрядцами-поповцами и теми, кто принадлежит к господствующей церкви или единоверию, то Парфений стремился доказать обратное. Если П.И. Мельников отказывался в этом случае от ярлыка «раскольничья секта», то Парфений оперировал им.

Образ старообрядчества создается Парфением с помощью сравнений, несущих иное, чуждое русским национальное и конфессиональное содержание. Проиллюстрируем это на примере следующих отрывков:

«Богатые купцы, обитатели Москвы, Петербурга и других торговых, значительных городов России из последователей поповщины в особенности, думая только, как жиды, об увеличении капиталов своих дозволенными и недозволенными средствами, ведут жизнь развратную в высшей степени, прикрываясь иезуитским лицемерием, а на детей своих смотрят сквозь пальцы, не взыскивая с них за дурное и развратное поведение...»[25].

«Несколько раз быв свидетелем бесед православным с раскольниками и сам принимая участие в беседах этих, я могу уверить автора, что загрубелость и упорство раскольников превышает самый дикий фанатизм жидов и турок»[26].

Стремясь убедить читателя в своей правоте, Парфений апеллирует к собственному опыту, как бы доказывая, что его суждения не умозрительны. Он не делает различий между старообрядцами: все они как на подбор одинаково развратны, безнравственны, склонны к преступлениям. Следуя устоявшимся противостарообрядческим стереотипам, Парфений убеждает читателя в полной своей беспристрастности. «Что же касается до простого народа из раскольников, то Гуслицкая обитель наша окружена ими со всех сторон, и поэтому я, живя в ней 5 лет, скажу совершенно беспристрастно, что нигде в России не найдете вы людей безнравственнее, бессовестнее, развратнее и буйственнее здешних раскольников, в особенности поповщинского согласия»[27].

Для данного отрывка характерно создание негативного ярлыка с помощью эпитетов – нескольких прилагательных в превосходной степени в сочетании с конкретизирующими оборотами: «нигде в России», «в особенности поповщинского толка» (толк здесь – то же, что секта).

Иногда, создавая свой образ автора Записки и образ старообрядчества, Парфений сталкивает их. «Раскольникам, как совершенным невеждам, не знающим и не понимающим ни священного писания, ни истории церковной, простительно слушать кривотолков своих и безусловно верить словам их; но г. автору Записки, мужу ученому и, как кажется, начитанному, грешно и стыдно поддаваться голословным доводам расколоучителей и не опровергнуть в своей Записке о расколе все явные хитросплетения их»[28]. Антитеза подводит к выводу о том, что ученый человек не должен становиться на сторону старообрядцев, это даже «грешно». Положительные эпитеты, характеризующие автора Записки, приобретают ироническую окраску. Парфений выступает с назиданием другим «ученым мужам», эти нравоучительные нотки в «Опровержении...» нередко звучат в адрес П.И. Мельникова, представленного этаким историком-неофитом, невеждой, которому «следовало бы...  повнимательнее прочесть то, что по настоящее время написано против этой язвы (т.е. древлеправославия. – В.Б.) нашими православными писателями». Образ старообрядчества типизируется с помощью устойчивых знаков-ярлыков: «совершенные невежды», «кривотолки», «хитросплетения». Устойчивый отрицательно-окрашенный ярлык – расхожий публицистический прием Парфения.

Другой прием состоит в использовании ложных фактов или сведений, порочащих известных старообрядческих деятелей. Нужно заметить, что им не брезговал и П.И. Мельников (например, в «Очерках поповщины»). Передавая ложные сведения, Парфений «приукрашивает» их отрицательно-окрашенными ярлыками.

«...Выше сего доказал я, что у поповщинцев церкви Христовой нет и по настоящее время, потому что нет у них законной иерархии и что архиереи и попы их суть не более как законопреступники, самозванцы, происшедшие от гнилого корня: беглого подсудимого и запрещенного митрополита – грека Амвросия, изверженного патриархом и собором епископов со всеми, кого дерзнул он рукоположить беззаконно»[29].

В 1866 году в послании министру внутренних дел П.А. Валуеву П.И. Мельников отвечал на это, имея в виду митрополита Амвросия, характеризуя его совсем иначе:

 

«...Он был далеко не дюжинный человек, не дурак, не мошенник, не христопродавец, каким с голоса Платона Будинского представляют его отечественные писатели с нелепейшим Парфением во главе их. Для этих господ если кто раскольник, то уже непременно негодяй, тогда как среда раскольническая, несмотря на религиозные ее заблуждения (писатель не указывает, какие. – В.Б.), имеет в себе немало хороших сторон, которых каждый истинно русский человек не может не пожелать и себе, и всем своим православным собратам»[30].

 

О том, что митрополит Амвросий не подвергался запрещению ко времени своего присоединения к старообрядцам, писал и Н.И. Субботин в «Истории белокриницкой иерархии» (1874 г.).

Другая неправда у Парфения:

«Наконец в 1846 году двум искателям инокам Алимпию и Павлу, чрез посредство жида Костюшки, удалось сманить подсудимого и запрещенного митрополита грека Амвросия к себе в Белую Криницу (раскольничье селение в Австрии), который беззаконно, будучи запрещен и потому лишен благодати Святого Духа, <...> наделал раскольникам лжеепископов и лжесвященников, которых множество расплодилось теперь и у нас в России».[31]

Здесь повторяется опровергнутая выше ложь, но к ней присоединилась другая. Под «жидом Костюшко» имеет в виду серб – переводчик Огнянович, помогавший старообрядческим инокам Алимпию и Павлу, которые вели переговоры с Амвросием. Слово П.И. Мельникову: «Переводчиком у них был серб Константин Ефимович Огнянович, которого нелепый и положительно для успехов православия вредный игумен Гуслицкого монастыря Парфений сделал в своей книге жидом» (из того же письма П.А. Валуеву)[32]. «Нелепый», «нелепейший» – эпитеты, сопровождающие оценку сочинений Парфения у П.И. Мельникова. 

Парфений специально акцентирует внимание на национальности, противопоставляя старообрядцев и «жида», без которого иноки беспомощны. Обратим внимание, какими еще способами принижается значение их подвига. Иноки названы «искателями», они «сманивают» «запрещенного» митрополита, который «делает лжеепископов и лжесвященников». Отбирается принижающая лексика: «сманить», «расплодиться» (анимализм) в сочетании с иронически окрашенным ярлыком («искатели») и явной ложью, необходимой для антитезы с акцентом на национальную принадлежность (старообрядцы как люди, претендующие называться истинно православными, истинно русскими, и «жид»). Вообще, в «Опровержении...» многие суждения Парфения и вовсе выстроены на ложных фактах: чего стоит одно утверждение о том, что постановления Стоглава – поддельный документ.

Не признавая древлеправославной церковной иерархии, и П.И. Мельников, и Парфений «лишали сана» старообрядческих епископов и священников. Обычно это делалось с помощью приставки «лже» и замалчивания титула (Амвросий вместо митрополит Амвросий т.д.). Парфений в «Опровержении...» прибегает к использованию особых устойчивых конструкций, которые позволяют ему высказываться прямолинейно и четко. При этом сталкивает точку зрения старообрядцев со своей, подчеркивая, что именно его – правильна. Например: «Лжеепископ Антоний Владимирский и всея России, как его величают  раскольники, правильнее же Андрей Иларионов Шутов». Даже в той части конструкции, что выражает точку зрения старообрядцев, остается авторская приставка «лже».

Другой пример: «Товарищ Шутова лжеепископ Софроний, правильнее же крестьянин Стефан Трифонов».

Противопоставление «монашеское имя – мирское имя» дополняется другим: «церковно-иерархический статус – мирской социальный статус». То же самое наблюдаем на следующем примере: «Белокриницкий лжемитрополит Кирилл, правильнее же крестьянин селения Белая Криница Киприан Тимофеев». Подобный прием необходим для дискредитации старообрядческого духовенства и для прямого утверждения авторской позиции как единственно истинной.

В «Опровержении...» Парфений прибегает к особому приему демонизации. Он заключается в  сопоставлении старообрядчества с некими демоническими силами. Анализируя использование этого приема в полемике со старообрядцами, исследователь М.Л. Тимохин, на наш взгляд верно заметил: «...Не поражает накал ненависти, с которым власть демонизировала старообрядцев, – поражает бросающийся в глаза подчеркнуто политический и в то же время едва ли не внутрикультурный характер “демонизации” (практической полемикой была, как правило, полемика с инокультурной традицией).  Поражает назойливость попыток отнести староверов к “слугам дьяволовым”, эта, в сущности незатейливая отработка “социального заказа”»[33]. Демонизация имела не только и не столько литературную, сколько политическую природу, это своего рода форма доносительства, форма выражения своих верноподданнических чувств, сочинения «демонизаторов» «были своим происхождением кровно обязаны микрофизике власти, то есть – на поверку – одновременно оказывались и неосязаемо внелитературны, и ощутимо внереальны, оставаясь пустым сочинительством, моментом паракультурной политики»[34].

Парфений пишет, объясняя причины жизнеспособности старообрядчества: «Задачу же непонятного упорства отщепенцев невозможно разрешить умом человеческим, а надо приписать его врагу рода человеческого диаволу, которому Господь допустил опутать сетями сердца раскольников за хулы и клеветы, которые дерзают они изрыгать на церковь Божию и на  Святого Духа, управляющего ею и освящающего все ее таинства»[35]. Подобная сентенция свидетельствует о научном бессилии Парфения. Вернее, о том, что он стоит на позициях публицистики (в данном случае антистарообрядческой), и к беспристрастным научным изысканиям вовсе не стремится. Старообрядцы сравниваются с еретиками арианами, с которыми не имеют ничего общего. Их неподчинение господствующей церкви, которой принадлежит монополия на истину, служит для Парфения доказательством, что они даже не верят в Бога[36]. Прием демонизации связан с десакрализацией личности царя. В заключение своего «Опровержения...» Парфений обобщает (в близкой к доносу форме): старообрядцы, как пишет он, «называют благочестивейшего государя нашего еретиком и антихристом, все законы и установления государственные признают выдумкою антихриста, и вообще отличаются фанатизмом самым неистовым и не почитают за грех ограбить православный храм или сманить священника, а обмануть православного или уговорить его перейти в их беззаконное согласие считают за святое дело и за величайшую добродетель»[37]. Парфений приписывает учение о воплощении антихриста в российских монархах всем без исключения старообрядческим согласиям и своей ложью подталкивает власть к репрессиям. Цель «Опровержения...», конечно, не только в этом, книга призвана утвердить в общественном сознании прежние, ветхие, отживающие представления о старообрядчестве, которые начали уже расшатываться.

 

 

Вскоре после своей Записки П.И. Мельников представил С.С. Ланскому доклад, в котором обосновывал необходимость систематического изучения старообрядчества. Эту же мысль о будет проводить и в своих «Письмах о расколе».

В докладе писатель предлагал выделять для исследований по 10 тысяч рублей в год. Разработку разных аспектов изучения предполагалось поручить самым видным специалистам.  18 октября 1857 года С.С. Ланской поручил П.И. Мельникову и А.И. Артемьеву «составление возможно полного историко-догматического изложения учения разных раскольнических сект в России»[38].

Для писателя открылись двери рукописных хранилищ Императорской публичной библиотеки, Румянцевского музея, архива МВД, Секретного комитета по делам раскола и сектантства. В марте 1858 года высочайшим повелением С.С. Ланскому предписывалось «составление подробного описания раскола», согласно с планом, выработанным  П.И. Мельниковым. К работе был привлечен Н.И. Субботин.

П.И. Мельников и А.И. Артемьев издали трехтомный «Сборник постановлений, относящихся к расколу». Однако в 1861 году их работа была прервана: С.С. Ланской ушел со своего поста и был заменен статс-секретарем П.А. Валуевым. К тому же и финансирование было прекращено. В одном из писем Д.А. Толстому П.И. Мельников сообщал об этом:

 

«Работа по расколу предполагалась именно так, чтобы вполне обеспечить меня и Артемьева, для чего и упомянуто об изыскании денежных средств. Но тогда настала крестьянская реформа, все остальное положили под красное сукно. Артемьева-то устроили, а я остался так. Пусть обеспечат меня, а потом и требуют.  Тут ведь как ни интересуешься сам работой, как ни любишь предмет, а бросишь, если нужно приняться (и приняться за вздор, за какую-нибудь газетную статью), чтобы семья была сыта да тепла. А то дадут чуть не карамзинскую работу, а работай один, сидя на Антониевой пище, и в архив ходи и выписки сам делай (да еще и архивы-то не открывают, хотя теперь чуть не всякому дается Высочайшее разрешение), и книги выписывай, и рукописи собирай, и пр. и пр., да напиши “полное, обсоятельное, сообразное с требованиями современной науки” исследование о всех сектах. Шутка сказать! Да я пишу теперь только историю раскольнического епископства, первый том печатается в 20 печ[атных] лист[ов], а все будет около 80; каков же по этому масштабу весь-то труд вышел бы? И возможно ли одному это исполнить даже при карамзинском трудолюбии, но не только без карамзинских, а и без всяких средств?» [39].

 

Говоря о рассказах П.И. Мельникова рубежа 1850–1860-х гг., посвященных старообрядчеству («Поярков», 1859; «Гриша», 1861) следует иметь в виду существование определенной традиции изображения старообрядцев, которой писатель следовал. Эта обличительно-сатирическая традиция возникла еще в  XVII веке. Ее основополагающие принципы были заложены Симеоном Полоцким, в XVIII веке Феофаном Прокоповичем, Димитрием Ростовским др. Обличительно-сатирическая традиция впоследствии оказала влияние на художественную литературу первой половины и середины XIX века, отразилась в творчестве И.И. Лажечникова («Последний новик»), М.Н. Загоскина («Брынский лес»), Ф.Н. Слепушкина («Рассказ детям отца, бывшего в расколе перекрещеванцев»), А.А. Орлова (повесть «Раскольник, или Веслоухие»), А.А. Павлова (роман «Крамольники»), В.Ф. Потапова (роман «Раскольники»), А.Н. Муравьева, Ф.В. Ливанова, самого П.И. Мельникова. Основные принципы, темы, идеи противостарообрядческой публицистики предписывали ставить акцент на отрицательно окрашенных свойствах характера, на отсутствии положительного идеала в старообрядчестве.  Обоснование антигосударственной деятельности старообрядцев, их неблагонадежности также было одной из тем публицистики и литературы. В художественной литературе приемами создания отталкивающего образа старообрядца стали также отрицательно окрашенные само- и взаимохарактеристики, авторские инвективы, ирония, использование комических или анекдотичных ситуаций. Все это (за исключением обоснования антигосударственной деятельности) обнаруживается в рассказах П.И. Мельникова, посвященных старообрядчеству. В них постоянно звучит издевка, насмешка.

Между тем, иронизируя над старообрядцами в рассказах, писатель совсем по-другому представлял их в служебных записках. Столь двойственное отношение – характерная черта мировоззрения П.И. Мельникова. Изменения во взглядах писателя происходят под влиянием нового государственного курса в отношении старообрядчества и продолжающегося осмысления накопленных сведений с учетом роли древлеправославия в развитии России. Но эти процессы пока не затрагивают пока художественный мир писателя.

В 1860 году или чуть раньше П.И. Мельников пишет «Письма о расколе». Этот цикл из пяти статей он по цензурным соображениям не решался публиковать около двух лет и в конце концов уступил просьбам своего друга П.С. Усова, напечатав их в январе 1862 года в «Северной пчеле». «Письма о расколе» свидетельствуют: мысль о том, что старообрядчество не представляет серьезной политической силы, в сознании писателя окрепла окрепла.

В «Письмах о расколе» хотелось бы выделить несколько, на наш взгляд, принципиально новых для П.И. Мельникова идей.

Во-первых, обоснование мысли о том, что старообрядцы «не только не способны быть политическими деятелями, но даже и орудием таких деятелей». Ранее подобная мысль высказывалась с оговоркой: старообрядчество может быть опасным при продолжении гонений, хотя, например, поповцы в сущности не являются никакой сектой и никто ближе них не стоит к господствующему православию. Этот тезис П.И. Мельникова принципиально важен: он выступает против политических обвинений и отводит от старообрядцев обвинения в неблагонадежности, подающие повод для преследований.

Во-вторых, это отказ изображать историю старообрядчества в связи с историей прежде бывших разделений в русской церкви (как это было, например, в книге А.Н. Муравьева (1854 г.) «Раскол, обличаемый своею историею» и в более ранней противостарообрядческой публицистике), а также в связи с историей сект, занесенных в Россию извне (хлысты и др.).

 

«Все эти еретики, говоря каноническим языком, – все эти секты – не наши, не русские; они возникли и развивались не на русской народной почве, а занесены к нам в разные эпохи из чужих краев, и привились к русскому народу как нечто чуждое и доселе. У них нет никаких преданий, ни исторических, ни догматических, ни обрядовых, между тем как предание всегда нераздельно со всяким верованием русского человека. У них нет преданий, связанных с историческими преданиями русского народа»[40].

 

В-третьих, П.И. Мельников поддерживает и обосновывает идею об участии старообрядцев в экономическом прогрессе страны: «...Прекращение преследований раскольников имело важную долю влияния на развитие русской торговли, фабричной и ремесленной деятельности, чем эти цехи, которые, может быть, и хороши для Риги с ее средневековыми понятиями, но отнюдь не для какой-нибудь Калуги, а тем еще менее Арзамаса и Кунгура»[41]. Старообрядческое предпринимательство способно внести огромный вклад в развитие России.

Наконец, в-четвертых, писатель вновь ставит и обосновывает проблему серьезного, научного, систематизированного изучения старообрядчества. Более того, он выдвигает абсолютно новый принцип этого изучения:

 

«Не в одних книгах надо изучать раскол. Кроме изучения его в книгах и архивах, необходимо стать с ним лицом к лицу, пожить в раскольнических монастырях, в скитах, в колибах, в заимках, в кельях, в лесах и т.п., изучить его в живых проявлениях, в преданиях и поверьях, не переданных на бумаге, но свято сохраняемых целым рядом поколений; изучить обычаи раскольников, в которых немало своеобразного и отличного от обычаев прочих русских простолюдинов; узнать воззрение раскольников разных толков на мир духовный и мир житейский, на внутреннее устройство их общин и т.п.»[42].

 

Значение «Писем о расколе» – в том, что они требовали от общества пересмотра взглядов на старообрядчество и – как следствие – отношения к нему. Они стали этапом в формировании нового образа старообрядчества в глазах русских людей. Цикл статей П.И. Мельникова обосновывал огромное значение древлеправославия для страны.

«Письма о расколе» вызвали противоположные отклики. Высоко оценил их нижегородский архиерей Нектарий (Надеждин), писавший в одном из писем П.И. Мельникову, что, собираясь ехать в края, где много старообрядцев, берет с собой эти «Письма...». Нектарий даже предположил, что П.И. Мельникову удалось как-то задобрить цензоров: в статьях есть смелые выражения и мысли[43].  Зато неизвестный автор «Черниговских епархиальных ведомостей» упрекал писателя в намеренном замалчивании темы нечестного (преступного) происхождения старообрядческих капиталов[44].

Задачу систематизированного изучения старообрядчества П.И. Мельников попытался решить в цикле статей, которые легли затем в основу «Очерков поповщины». К сожалению, здесь писателю не удалось быть беспристрастным, особенно в отношении современного ему старообрядчества. Несмотря на обилие новых фактов, «Очерки поповщины» испытали заметное влияние прежних карикатурно-сатирических принципов изображения старообрядчества[45]. И, как это ни покажется странным, но заявленный в «Письмах о расколе» принцип изучения старообрядчества писатель реализовал не в своих исторических статьях, а в дилогии «В Лесах» и «На Горах».

В конце 1862 года П.И. Мельников опубликовал в «Русском вестнике» статью «Преображенское кладбище» (под псевдонимом «S»). В 1862–1864 годах работал над «Очерками поповщины», которые заслуживают отдельного, более обстоятельного  разговора.

В 1863 году П.И. Мельников написал пропагандистскую брошюру «О русской правде и польской кривде», предназначенную для простого народа и разъясняющую причины и обстоятельства польского мятежа, действия российского правительства. Старообрядцы в этой брошюре показаны верными сторонниками России. «Как только старообрядцы узнали, что поляки и “русские воры” (А.И. Герцен и др. – В.Б.) их облыгают, тотчас же выборных людей из своих обществ к царю послали и письма свои (верноподданнические. – В.Б.) прямо ему в руки подали»[46]. В книге приводится рассказ о том, как витебские старообрядцы отбили у польских повстанцев множество ружей. В конце брошюры – текст молитвы за царя и о победе над врагами, заимствованный из рукописи XVI столетия, т.е. такой, который мог быть признан и старообрядцами, что само по себе неслучайно. Брошюра «убивала» нескольких «зайцев»: формировала определенное мнение о польском мятеже, о действиях правительства и попутно – о роли старообрядцев в этих событиях. Они уже не рассматривались как опора иностранным державам и «русским ворам», а представали как надежный оплот России и российского самодержавия.

В этом отношении с П.И. Мельниковым был согласен редактор консервативного «Русского вестника» М.Н. Катков. В 1863 году он писал в одной из статей:

 

«В Западном крае есть местности, населенные исключительно или старообрядцами, или католиками. В этих местностях коренную, прочную подпору русской народности составляют старообрядцы, а между тем старообрядцы не допускались там к занятию должностей. Их даже не дозволяли избирать в волостные старшины, и, mirabile dictu! (странно сказать!) старшинами в старообрядческих волостях были католики, которые, само собой разумеется, находились под влиянием ксендзов. Тем не менее старообрядцы первые отозвались на весть об учреждении ополчения и наводят теперь спасительный для края страх на мятежных людей между помещиками Витебской губернии. Благодаря старообрядцам можно быть уверенным, что серьезных беспокойств в этой губернии не будет. <...> Во всяком случае, предпочтение, которое оказывалось в том краю католикам перед старообрядцами, было немалым промахом с нашей стороны и немалым подспорьем для революционной пропаганды»[47].

 

И здесь, как видим, нет уже никакой «австробоязни» и прочих «фобий».

В феврале 1864 года высочайшим повелением был утвержден особый временный комитет для обсуждения представленных П.А. Валуевым царю соображений об изменении в действующих постановлениях о старообрядцах. В комитет входили  духовные лица господствующей церкви, председательствовал в нем статс-секретарь граф В.Н. Панин. П.А. Валуев отстранял П.И. Мельникова от участия в рассмотрении дел по старообрядческому вопросу, что, впрочем, не помешало ему обратиться к министру с особой запиской. Ее текст опубликован в книге П.С. Усова «П.И. Мельников, его жизнь и литературная деятельность»[48].

В этой записке П.И. Мельников солидарен с тем мнением, что старообрядческая церковная иерархия восстановлена канонически правильно, «т.е. на точном основании церковных постановлений», «и надобно сознаться, устроили ее более согласно с правилами апостолов, вселенских и поместных соборов, нежели устроена администрация современной русской церкви, ибо “Духовный регламент”, а также Учреждение или Устав о консисториях заключают в себе много антиканонического»[49].  История предлагает царю сделать великий шаг – «успокоение» пяти миллионов старообрядцев-поповцев. Имеются в виду новые подходы во взаимоотношениях государства и старообрядчества, основанные на принципах терпимости.

П.И. Мельников формулирует различие между понятиями «терпимость» и «покровительство». Смысл, вкладываемый в эти слова, носит существенный характер для понимания его взглядов. Он пишет:

 

«Теперь раскольники поповщинской секты просят прежде всего терпимости их архиереев и попов, или, как они выражаются, “высшего и низшего их духовенства”, причем желают, чтобы они по примеру православного духовенства и терпимых в России христианских  исповеданий были избавлены от податей и пользовались бы другими предоставленными духовным лицам правами и привилегиями. Согласиться на это правительству, сделать столь резкий переход от строгого преследования архиереев старообрядческих к предоставлению им всех прав и преимуществ, которыми пользуются архипастыри господствующей церкви, едва ли возможно; это было бы торжественным признанием, что церковь и правительство двести лет были не правы перед раскольниками и самое господствующее вероисповедание неправославно. Не надобно забывать, что раскол собственно так называемый, т.е. поповщина и беспоповщина есть порождение грубости и невежества, и что он должен со временем уничтожиться когда просвещение проникает в низшие слои народа. Перед светом общечеловеческого образования не устоять расколу, если не будут подвигаться на него новые преследования и новые гонения. Но есть разница и разница большая между терпимостью и покровительством. В видах государственной и народной пользы терпимость необходима, но покровительство положительно вредно. Не забудем, что, употребляя вместо терпимости покровительство, русское правительство XVIII столетия утвердило и распространило между киргизами и башкирами мохамеданство, тогда как при одной терпимости, без покровительства муллам и проч., они были бы теперь непременно христианами. Не забудем, что покровительством ламам, каким они нигде не пользуются не только в Китае, но и в Тибете, где владычествует Далай-Лама, мы утвердили между бурятами и калмыками буддизм, которого они не понимали до тех пор, пока русское правительство не взяло его под свое покровительство. Если духовенство раскольническое только “терпеть”, оно само впоследствии приведет раскольников к воссоединению с церковью и раскол рано или поздно уничтожится; если ему “покровительствовать”, он укрепится, получит крепкую организацию, и тогда надобно совершенно отказаться от надежды, что впоследствии когда-нибудь целость и мир в русской православной церкви будут восстановлены.

Терпимость относительно высших и низших лиц раскольнического духовенства (поповщинской секты) должна состоять в том, чтобы было “допущено” (а не разрешено) отправлять им богослужение по своему обряду и исполнять другие свои обязанности (наприм., суд епископов над священниками и проч. т. под.). Но официально пусть они будут купцами, мещанами, крестьянами, словом, пользовались бы гражданскими преимуществами, которые им по праву рождения, а не по праву посвящения принадлежат. Словом, пусть они будут у нас находиться точно в таком положении, в каком находятся римско-католические священники, епископы и даже кардиналы в Англии. Там еще можно было опасаться, что это духовенство составляет легион служителей папы, естественного врага английского государства, у нас же подобного опасения существовать не может. По разрыве связей с Белою Криницею наши поповщинские раскольники имеют центр духовной власти в Москве»[50].

 

Форма объявления терпимости – очень важный момент. Если она будет выражена открыто, например в особом манифесте или указе, то, как считает П.И. Мельников, последуют массовые обращения народа к древлеправославию. «Если простонародье узнает о “торжественном покровительстве” государя старообрядству, оно поголовно перейдет в раскол, и тогда православным архиереям и священникам останется пастырствовать (на Великой России) только над дворянами и чиновниками». Это может произойти, по мнению П.И. Мельникова, потому, что девять десятых «простонародья» поддерживают старую веру. Писатель избегает ответа, почему? Но делает вывод:

 

«Поэтому “терпимость” старообрядческого духовенства должно огласить не иначе, как посредством циркуляра от лица министра внутренних дел к начальникам губерний о том, чтобы они предписали полициям ни в какие религиозные дела старообрядцев не мешаться, преследуя лишь такие деяния их, которые прямо нарушают общественное благочиние, причем губернаторов снабдить секретным предписанием, чтобы они в случае настояния местных епархиальных архиереев об арестовании и т.п. старообрядческих духовных лиц, оставляли эти настояния без последствий, донося лишь о том до сведения министра внутренних дел.

Конечно, это полумера, но на первый раз и она будет благодетельна. Впоследствии правительству предстоит составить подробную программу дальнейших своих действий и следовать ей неуклонно, путем расширения прав старообрядческого духовенства, сообразно со степенью близости его к воссоединению с господствующею церковью. Но главное в этом отношении: “школы, школы и школы”. Повторяю – перед лицом просвещения расколу не устоять. Теперь старообрядцы просят “своих гимназий”. Если их желание будет удовлетворено, лет через пятнадцать, двадцать они попросят и “университета”. Не опасаясь быть лжепророком, скажу: первый старообрядческий архиерей, вышедший из этого университета, будет новый Иосиф Семашко»[51].

 

По теории П.И. Мельникова, поддержка склонных к воссоединению старообрядческих лидеров и распространение просвещения способны привести  к аналогичному результату. Цель политики терпимости – это чаемое воссоединение старообрядчества с господствующим православием, в котором, по словам того же П.И. Мельникова, «много антиканонического». Писатель даже не задумывается о выявлении и устранении всего  «антиканонического» как об основной преграде для возможного объединения и преодоления церковной трагедии XVII века. Дело вовсе не в просвещении, не в школах и университетах: за старообрядчеством была историческая правота.

П.И. Мельников придерживался распространенного в его время ошибочного убеждения, что старообрядчество с его нежеланием идти на сближение с официальной церковью во многом держится на необразованности. Подобную точку зрения резко критиковал публицист и издатель Н.П. Гиляров-Платонов в своей «Логике раскола» – статье из нескольких «писем», посвященной И.С. Аксакову. «Итак, в тех редких случаях, когда школа не воспитает безверия, вы получите раскольника же, но просвещенного, который притом удосужится, может быть, специально вооружить научным прибором и богословские свои мнения. <...> Судить о стойкости вероисповеданий по просвещению лиц, к ним принадлежащих, есть нелепость»[52]. Увы, писатель оказался лжепророком: первый старообрядческий архиерей, получивший высшее образование, бывший профессор Санкт-Петербургской духовной академии епископ Михаил (Семенов) стал виднейшим апологетом старой веры.

Мысль о том, что старообрядчество способно стать залогом процветания и стабильности в государстве, П.И. Мельников, потрясенный каракозовским выстрелом, проводит в послании министру внутренних дел П.А. Валуеву в 1866 году.  В его глазах это был не просто выстрел в первого человека страны, но покушение на национальную идею государственности. Кто и что может послужить противодействием нигилизму? Старообрядчество, приходит к убеждению писатель, сила, не причастная к политической борьбе, но сохраняющая первоосновы национального самосознания и духовности, преданная религиозной идее монархии. Укрепила этот вывод командировка П.И. Мельникова в Москву с целью изучения настроений старообрядцев в связи с прошедшим недавно здесь Освященным Собором.

Московские письма писателя П.А. Валуеву наполнены массой информации, основанной как на фактах, так и на сплетнях (чувствуется влияние Н.И. Субботина, с которым контактировал писатель в Москве). Тем не менее, П.И. Мельников остался убежден: «А восстановление русского духа, старобытной нашей жизни все-таки произойдет от образованных старообрядцев, которые тогда не раскольники будут»[53]. Эта мысль весьма значима для понимания эволюции взглядов писателя.

 

 

Командировка в Москву позволила П.И. Мельникову условиться о постоянном сотрудничестве с редакцией «Русских ведомостей». 19 августа 1866 года писатель уволился от должности чиновника особых поручений при министре внутренних дел и был откомандирован в распоряжение московского генерал-губернатора. В Москве он начал работу над дилогией «В Лесах» и «На Горах».

П.И. Мельников не просто открыл и показал в ней положительный характер в старообрядческой среде – он показал его как идеал национальный, погруженный в религиозно-бытовую атмосферу старообрядчества, с нею сроднившийся. Таким идеалом в первую очередь писатель мыслил Патапа Чапурина и Манефу. Их противопоставление было бы неверно. Олицетворяя мирское и духовное, Чапурин и Манефа в то же время прообразуют собой их единство: они кровные брат и сестра. Они – разные стороны одной медали.

Единственным, пожалуй, условием для героя, олицетворяющего национальный идеал, стала в дилогии демонстрация им в той или иной форме  неприятия церковно-иерархической системы современного старообрядчества, отрицательное отношение к попыткам ее укрепления.

Если «главный оплот будущего России» составят старообрядцы, которые «не будут раскольниками», то вводить положительного героя-апологета, оправдывающего «раскол», означало бы решать совсем другую задачу, уйти в другую область, в другую тему,  возводить между старообрядчеством и «великороссийской церковью» барьеры. Такой герой не мог быть «оплотом будущего России». Такой герой мог быть только отрицательным, шаржированным, что подчеркивало бы отсутствие перспектив всей его идеологии. Писатель стремился показать, что лучшие его герои – старообрядцы, но в то же время «не раскольники». Отсюда такая двойственность в их характерах и тяготение к «великороссийской церкви», выраженное либо констатацией (Чапурин), либо возникающее как итог длительных и сложных поисков (Чубалов).

Уместно привести суждение критика Л.М. Багрецова, который в 1904 году, на наш взгляд, верно подметил, что П.И. Мельников – «писатель с некоторым пристрастным отношением к расколу. Его типы, взятые вне отношения к расколу, за редкими разве исключениями, представляют собой цельные, вполне выдержанные характеры. Но как скоро те же лица являются раскольниками, они, тоже за редкими исключениями, становятся сбивчивы, противоречивы, непоследовательны, некоторые из них могут быть разбиты прямо на несколько самостоятельных типов. Причина этого, вероятно, заключается в том, что автор изображал религиозную жизнь старообрядцев то объективно – так, как он наблюдал ее в действительности и как подсказывала ему художественная логика, то – пристрастно, делая своих героев выразителями своих взглядов на раскол»[54]. Именно в этом, по мнению Л.М. Багрецова, одна из трудностей изучения творчества писателя: чтобы представить каждый тип более или менее цельным, требуется наперед точно разграничивать, что в нем принадлежит П.И. Мельникову как художнику и что должно быть отнесено «на счет его партийных убеждений».

Итак, в изображении положительных героев писатель следует принципу создания «раздвоенного» характера. С одной стороны, герой принадлежит к старообрядческой среде, имеет старообрядческое мировосприятие, проявляющееся в отношении к воспитанию детей, труду, ведению хозяйства, религиозной жизни. С другой стороны, он дистанцируется от старообрядчества, постоянно высказывает либо критические, либо насмешливые (инвективные) суждения о нем, без внутреннего психологического и, казалось бы, естественного сокрушения о тех негативных тенденциях, которые в старообрядчестве имеют, по мнению героя, место. В этом проявляется особый подход П.И. Мельникова ко внутреннему бытию героя. Он сопереживает такому герою-старообрядцу, который, будучи носителем старого и стойкого русского мироощущения, может порвать со старообрядческой средой (Чубалов, Дуня Смолокурова, совершающая венчание в единоверческой церкви) или не ощущает себя целиком и полностью принадлежащим ей. По крайней мере, он должен противостоять «мертвой религиозной догме», быть открытым для чувства (Фленушка).

Изображение русской патриархальности, которую олицетворяет старообрядчество, идет у П.И. Мельникова параллельно с сатирическим отношением к последнему. Писатель защищает и идеализирует  патриархальность, но старообрядчество отрицает как явление отмирающее. Порой мельниковская раздвоенность приводит к парадоксам. Неясно, например, как, получив домостроевско-скитское воспитание, Настя Чапурина вдруг ни с того ни с сего идет на непозволительное сближение с Алексеем Лохматым, Параша – с Василием Борисычем, Матрена Максимовна (будущая мать Манефа) – с Якимом Стуколовым (в этот ряд можно поставить и Фленушку). Автор это никак не объясняет. Яр-Хмель, языческий символ страсти и полноты жизни, противопоставленный аскетической идеологии, вдруг опрокидывает весь Домострой.

Характерно и то, что «свобода нравов» свойственна преимущественно положительным героиням, причем она уже не характеризует их отрицательно. Формально соблюдается сатирический принцип противопоставления: поведение героинь не соответствует требованиям вероучения. Но, на наш взгляд, в данном случае П.И. Мельников не стремился к сатирическому эффекту. Ему важнее показать живую человеческую страсть, способность любить и откликнуться на любовь, противопоставляя это бесполезной, по его мнению, аскезе, «мертвой догме». В 1860 году в одной из статей П.И. Мельников писал о Катерине из «Грозы» А.Н. Островского: «Нам кажется, что если бы Катерина прямо бросилась в объятия Бориса и, с страстным лепетом на устах, прижала его к себе, сцена была бы несравненно естественнее, и образ Катерины был бы гораздо грациознее и даже, пожалуй, нравственнее (курсив наш. – В.Б.). Тогда бы она представилась павшею в самозабвении, в упоении страстью, тогда бы понятнее и поразительнее было самое ее раскаяние во время грозы»[55]. Таковы и героини П.И. Мельникова. Позволяя им «пасть в самозабвении», писатель стремится (как бы ни казалось это парадоксальным) сделать их нравственнее. В этом – одна из особенностей его индивидуального художественного подхода к созданию образов некоторых героинь-старообрядок.

Основные подходы писателя к художественному изображению главных действующих лиц заключаются в совмещении противоречий, в многогранности характеров, в демонстрации неприятия церковно-иерархической системы современного старообрядчества, в тесной связи героев и культурной среды. В дилогии П.И. Мельникова можно выделить особый тип – «русские хозяева» (пользуясь определением старообрядческого публициста В.П. Рябушинского), за который в литературе не брался до П.И. Мельникова никто. «Русские хозяева» – это купцы, близкие к крестьянству, к «мужику». Выбор данной социальной группы носил для писателя принципиальный характер. Решение проблемы развития России было связано для него именно с русским купечеством, не утратившим национальных корней. Одной из художественных заслуг П.И. Мельникова является то, что он, введя в литературу совершенно оригинальных героев – купцов-старообрядцев Поволжья, создал особый цельный художественный образ поволжского старообрядчества.

Эволюция образов старообрядцев в произведениях П.И. Мельникова обусловлена изменением его взглядов на историческую миссию старообрядчества. От схематичного персонажа, созданного по канонам, зародившимся в противостарообрядческой публицистике, П.И. Мельников шел, освобождаясь от этих канонических условностей, к созданию сложного, многогранного, индивидуального характера, в котором был бы воплощен национальный идеал. Тот или иной герой важен писателю как средство раскрытия более широкого, чем индивидуальный характер, образа, – образа народа, старообрядческого Поволжья. Он складывается и конкретизируется введением в художественное пространство дилогии множества второстепенных персонажей, что придает ему особую неповторимость и оригинальность. Несмотря на двойственность, П.И. Мельников в своем творчестве совершенно подорвал бытовавшие ранее принципы художественного изображения старообрядчества, выявив в старообрядческой среде положительный идеал. Более того, он нашел и обрисовал в этой среде, что идеал национальный.

 

 

[1] ИРЛИ. Ф.95 (П.И. Мельников-Печерский). Оп.1. Ед.хр. 2. Л. 49.

[2] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Нижний Новгород, 1910. Ч. 1. С. 142.

[3] Там же. С. 143. Имеется в виду статья «Солнечные затмения, виденные в России до XVI столетия» (Отечественные записки. 1842. кн. 6)

[4] Там же. С. 153.

[5] Там же. С. 160.

[6] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь  и литературная деятельность // Мельников П.И. Полное собрание сочинений. СПб. М., 1897. Т. 1. С. 118.

[7] Мельников П.И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии // Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Нижний Новгород, 1910. Ч. 2. С. 3.

[8] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... 116.

[9] Ершова О.П. Старообрядчество и власть. М., 1999. С. 151–152.

[10] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... С. 170–171.

[11] Там же. С. 172.

[12] Там же. С.173.

[13] Мельников П.И. О русском расколе // Сборник правительственных сведений о раскольниках / Сост. В.И. Кельсиев. Лондон, 1860. Вып. 1. С. 169.

[14] Там же. С. 170.

[15] Там же. С. 171.

[16] Там же. С. 175.

[17] Там же. С. 181.

[18] Там же. С. 184.

[19] Там же. С. 188.

[20] Там же. С. 195.

[21] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... С. 174–175.

[22] Мельников П.И. О русском расколе. С. 193.

[23] Там же. С. 195–196.

[24] Игумен Парфений – человек неординарной судьбы. В раннем детстве он осиротел и был усыновлен  купцом-старообрядцем. Мечтая о духовном подвиге, бежал в монастырь,  принял иночество, много путешествовал. В середине 1830 годов он порвал со старообрядчеством и принял единоверие, а затем  окончательно перешел к церковь нового обряда. В 1839 году, потрясенный впечатлениями от поездки на Афон, принял иночество по новому обряду (с именем Памвы), а затем схиму (с именем Парфения). В 1856 году Парфения рукоположили во иеромонаха и назначили строителем (настоятелем) Николаевской Берлюковской пустыни, что недалеко от Москвы. С 1858 года Парфений управлял Спасо-Преображенским монастырем в Гуслице (область компактного проживания старообрядцев в Московской губернии). В монастыре, призванном выполнять миссионерские задачи, шло оживленное строительство, Парфений же, мечтая о пустынножительстве, управлял им так, что обитель осталась должна огромную сумму – сорок тысяч рублей. Известность Парфению принесли его воспоминания, его автобиографическое «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Св. Земле  постриженника святыя горы Афонския инока Парфения», которое обратило на себя внимание М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.С. Тургенева, историка С.М. Соловьева. Парфений написал несколько сочинений против старообрядцев и в частности против Записки П.И. Мельникова.

[25] Парфений, игумен. Опровержение «Записки о русском расколе», написанное в Спасо-Преображенском Гуслицком монастыре. М., 1864. С. 28.

[26] Там же. С. 53.

[27] Там же. С. 28.

[28] Там же. С. 39.

[29] Там же. С. 42–43.

[30] Усов П.С.  П.И. Мельников, его жизнь... С. 255. Упоминаемый П.И. Мельниковым Платон (Атанацкович, или Афанацкович), епископ Будимский, – сербский писатель и переводчик. Имеется в виду брошюра, изданная в 1848 г. в Будиме (Австро-Венгрия) под названием «Повесть краткая и достоверная о раскольницех, на соблазн и позор нашея православныя восточныя церкве в сии последние времена прошибающихся. Издана Платоном Афанацковичем, епископом Будимским». Старообрядческий публицист и апологет Ф.Е. Мельников полагал, что эту Повесть сочинил и напечатал сам игумен Парфений (Агеев). Повесть Афанацковича была полностью перепечатана в 1864 г. (Сборник из истории старообрядчества / Изд. Н.И. Попова. М., 1864. [Вып. 1]. С. 1–36. В ней содержались лживые измышления о митрополите Амвросии.

[31] Парфений, игумен. Опровержение... С. 47–48.

[32] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... С. 250.

[33] Тимохин М.Л. Демонизация как прием // Старообрядчество: история, культура, современность. Материалы IV научно-практической конференции. М., 1998. С. 203.

[34] Там же. С. 204.

[35] Парфений, игумен. Опровержение... С. 51.

[36] Там же.  С. 56.

[37] Там же. С. 168.

[38] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... С. 177.

[39] Труды высочайше утвержденной Рязанской ученой архивной комиссии за 1887 г. Рязань, 1888. Т. 2. С. 9.

[40] Мельников П.И. Письма о расколе // Собрание сочинений : В 8 томах. М., 1976. Т. 8. С. 54.

[41] Там же. С. 21–22.

[42] Там же. С. 13.

[43] ИРЛИ. Ф. 95 (П.И. Мельников-Печерский). Оп. 1. Ед.Хр. 63.

[44] Письма о расколе, СПб. 1862 г.: [Рецензия] // Черниговские епархиальные известия. Прибавления. 1862. 15 мая. С. 326.

[45] Боченков В.В. П.И. Мельников (Андрей Печерский): мировоззрение, творчество, старообрядчество. Ржев, 2008. С. 145–159.

[46] Мельников П.И. О русской правде и польской кривде. М., 1863. С. 39.

[47] Катков М.Н. Истинный либерализм, меры, принимаемые властями в Царстве Польском, и старообрядцы // Катков М.Н. Имперское слово. М., 2002. С. 141–142.

[48] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... С. 220–227. См. также: ОР РНБ. Ф.478 (П.И. Мельников-Печерский). Оп.1. Ед.хр. 31.

[49] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... С. 221.

[50] Там же. С. 222–224.

[51] Там же. С. 226–227. Униатский митр. Иосиф Семашко в 1839 г. присоединился к господствующей российской церкви вместе с многочисленной паствой.

[52] Гиляров-Платонов Н.П. Логика раскола // Гиляров-Платонов Н.П. Сборник сочинений. М., 1899. Т. 2. С. 220–221.

[53] Усов П.С.  П.И. Мельников, его жизнь... С. 258.

[54] Багрецов Л.М. Раскольничьи типы в беллетристических произведениях П.И. Мельникова-Печерского. СПб., 1904. С. 3.

[55] Мельников П.И. «Гроза». Драма в пяти действиях А.Н. Островского («Библиотека для чтения». 1860 г. №1) // Драма А.Н. Островского «Гроза» в русской критике. Л., 1990. С. 113.


 

Подробнее о писателе и старообрядческой теме в его творчестве см. в разделе "Книги"