БРЫНЬ — село в Жиздринском уезде (ныне Думиничский район). По данным 1896 года, в приходе Брынской новообрядчес- кой церкви проживало более 1200 старообрядцев[1]. Старообряд­ческий храм в селе располагался в обычном доме, внутри обустро­енном как церковь. Не удалось установить, во имя кого или чего он был освящен.

 

 

*

 

Памятные кресты на месте расстрела жертв политических репрессий под Сухиничами. 23012 год. Крайний справа установлен в память священника Григория Карпова

Есть отрывочные упоминания, что в окрестностях села в глу­боком овраге с пещерой жил некогда старообрядческий подвиж­ник-отшельник по имени Савватий. Доказать, что это не леген­да, сложно. Впрочем, духовный писатель и историк синодальной церкви иеромонах Леонид (Кавелин) упоминал в 1876 году, что местные старообрядцы помнят, где стояли в начале XVIII века обруганные Димитрием Ростовским брынские скиты. Савватиевский, находившийся в окрестностях села, почитался особо. Сюда «они ходят чтить память сего мнимого подвижника», — вторил иеромонах Леонид святителю Димитрию[2]. Близ села, недалёко от полностью заселенных старообрядцами деревень Хотисино и Скачковской слободы, существовало в лесу древнее кладбище. Без ведома синодского священника старообрядцы погребали там умерших[3]. В 1846 году местный батюшка донес о кладбище, и по настоянию консистории началось расследование, захоронения были запрещены.

Притеснения на том не закончились. В августе 1859 года брын­ские старообрядцы подали губернскому руководству прошение, чтобы местные власти не запрещали им жить и молиться, как они хотят. «Исстари прадеды, праотцы и отцы наши, а по преданиям примеру их мы исповедуем по старому обряду истинную Хрис­тову Веру, не давая повода и соблазна [за] собою следовать дру­гим. Все же обряды исполняем сообразно святого закона по уставу старого обряда, который существовал до лет Никона патриарха. А требы исполняем чрез проезжающих своих священников и где случается. А за то признают нас раскольниками, а как мы не есть раскольники, а старообрядцы, и не совращенные из православия в старую веру, но следуем тому исстари, даже согласно и государс­твенного закона, то по сему местное правительство — приходские священники господствующей церкви — не должны бы преследо­вать нас невинно»[4]. Как далее следует из прошения, старообряд­ческие браки, совершенные не в приходском храме, насильствен­но расторгались. «Даже разъединяют друг от друга, искореняют нас, тогда как браки старообрядцев совершаются по старой вере, как должны по святому закону. Да и никто из христиан, вероят­но, не решится впасть в грех на век, не бывши венчан, но исстари нас не стесняли. Но ноне земская полиция и духовные причты постоянно следят за нами.., заводят дела, почему между нами в испытании старой веры и входит разногласие»[5].

Наивно было, конечно, просить защиты у тех, кто приказывал той же земской полиции следить за старообрядцами. В марте сле­дующего года написали брынские крестьяне еще одно прошение, да ничего, разумеется, не добились.

К 1860 году в Брынь переселился из мосальского села Устоши священноинок-схимник Никанор. Подробный рассказ о нем будет далее. Отсидевший в тюрьме, он хотел укрыться здесь от бдитель­ных глаз: на родине за ним учредили полицейский надзор. Чело­век подвижнической жизни, он сумел сплотить старообрядцев. Но после выхода в 1862 году Окружного послания Никанор отказался быть в подчинении архиепископа Антония (Шутова) Московско­го и занял непримиримую позицию. Брынский старообрядческий приход до самых сталинских времен оставался противоокружническим, хотя и сторонников Московской архиепископии здесь проживало немало.

Становление в Брыни старообрядческого прихода началось, по-видимому, с появления в селе священноинока Никанора. Встреча­лись мне упоминания о моленной, построенной здесь в 1866 году. Ее потом закрыли. Само же здание было продано с аукциона[6]. Но возникла другая моленная. В ней служил Никанор. Последнее о нем упоминание относится к 1893 году. «Раскольник закоренелый — на беседы публичные к православному миссионеру не является и старообрядцам ходить на беседы запрещает», — писал о нем местный синодский священник.

В 1869 году старообрядцы Брыни и соседней деревни Хотисино, не молившиеся с Никанором, ездили в Москву к архиепископу Антонию (Шутову) с просьбой перевести к ним на приход священ­ника Владимира Иванова из Таракановки. (Этот факт имеет пря­мое отношение к теме связей и контактов между старообрядцами: Таракановка — на границе Калужской и Смоленской губерний, в глубинке Медынского уезда, а Брынь на другом конце Калужской губернии). Архиепископ обещал сделать распоряжение, чтобы священник приехал сюда хотя бы на одну неделю Великого поста. «Хотя он у нас и был на четвертой неделе, — писали старообрядцы Брыни и Хотисино, — и немного богодухновенно торжествовали до вторника пятой недели, и окормление получили. А многие за отдаленность и за маловременность остались скорбеть и со усерди­ем просили перебыть Святую неделю, и того не угодно было ему, и поэтому со усердием просит все общество наше вашего архи­пастырского на основании божественных правил распоряжения, чтобы постоянно быть ему у нас...»[7]

Василий Иванов, однако, так и остался в Таракановке.

Встретилось мне в архивных бумагах предписание Московского духовного совета козельскому священнику Симеону Николаевичу (фамилия пока не установлена) поехать в Брынь и ознакомиться с кандидатом, которого тамошние христиане предлагали для ру­коположения, исповедать его, если действительно достоин[8]. Кан­дидату было 28 лет. Молод. Других упоминаний о нем не встрети­лось, надо полагать, что рукоположение его не состоялось.

Современный вид бывшего старообрядческого храма в Брыни. 2012 год

Брынское старообрядчество не было однородным, как уже го­ворилось. В консисторских рапортах упоминается противоокружник Григорий Антонович Никитин, имевший собственную мо­ленную, где сам был уставщиком. У него-то и служил Никанор. Упоминаются уставщики Аверкий Акимович Ваконсков и Кон­стантин Михайлович Быков, признававшие омофор Московской архиепископии. Последний уставщичил до этого в селе Фролове Калужского уезда и Полотняном Заводе, о них еще пойдет речь Далее. В Брыни жил попечитель и староста моленной из соседней Деревни Хотисино Тимофей Дашонков, тоже «раскольник закоре­нелый». В Хотисине после 1905 года организовался самостоятель­ный приход. Упоминается уставщик Матвей Михайлович Никитин не признававший Белокриницкой иерархии[9]. Упоминается выходец из Брыни зажиточный крестьянин и землевладелец Ва­силий Дмитриевич Маленьков, живший в приходе жиздринского села Космачева (туда входила крупная старообрядческая деревня Гавриловка, например). Он отмечен как «замечательный и самый закоренелый из вожаков в сем приходе». К какому принадлежал он согласию, неизвестно. У Маленькова в доме была своя молен­ная. Ее посещали и приезжие старообрядцы. «Человек он лас­ковый, гостеприимный, даже ссужает деньгами к нему обраща­ющуюся свою братию», — характеризует Маленькова синодский священник из жнздринского села Мокрого Михаил Владимиров[10]. Численное соотношение между старообрядческими согласиями в селе трудно установить — нет данных. Во всяком случае, особого храма здесь не строили, община официально не регистрировалась. Очевидно одно: старообрядцы, не признававшие Московской ар­хиепископии (противоокружники), в селе преобладали, и еще в 1910-х годах у них был здесь постоянный священник, отец Сер­гий Карпов, и нельзя исключить, что служил в селе до него еще кто-то.

В годы Первой мировой войны кавалером трех Георгиевских крестов (четвертой, третьей и второй степени) стал уроженец Бры­ни старообрядец Ефим Федорович Чеченов. В 1915 году, имея уже два ранения, он был возведен в подпрапорщики. Снимок его опубликовал старообрядческий журнал «Слово Церкви»[11].

3 января 1922 года противоокружнический епископ Филарет рукоположил для брынских старообрядцев сына отца Сергия, Григория Карпова[12].

Старообрядцы, оставшиеся сторонниками Московской архи­епископии, не имели своего священника, ездили за несколько верст в Сухиничи, в Хотисино. Вообще, их духовная жизнь ор­ганизована была гораздо слабее. В 12-м номере журнала «Слово Церкви» за 1917 год опубликована короткая корреспонденция, написанная кем-то из жителей села, крик души: «Почти нет мало-мальски начитанных людей, которые могли бы натолкнуть на правильное русло христианской жизни; а если и есть, то за­няты своими житейскими делами, из-за которых не видят нужд своих собратьев-христиан. Нелишне отметить и о наших членах, отношение которых к делам церковным тоже не совсем теплое. Есть и состоятельные люди, но они на христианское дело смотрят сквозь пальцы. Моленная имеется в доме частного лица. Всенощ­ную и часы отправляет уставщик из здешних крестьян. Моленная находится без призора, иногда по неделе не отапливается»[13].

Брынский противоокружнический священник отец Григорий родился 20 ноября 1886 года. С 1916 по 1918 год служил рядовым в армии. В следственных документах НКВД внешность его опи­сана куда уж коротко: «Среднего роста, брюнет, носит длинные волоса и бороду». Родной брат Григория Карпова Михаил (род. 1893) был рукоположен во священника в 1927 или 1928 годах во Ржев[14].

Увы, именно на следственные документы придется опираться, чтобы рассказать о его судьбе. Других нет. В 1929 году отец Гри­горий обязан был сдать государству 50 пудов хлеба, чего сделать не смог. Думиничский народный суд «за злостное невыполнение хлебозаготовок» приговорил его к трем годам ссылки в Архан­гельск. Перед ссылкой у семьи священника отобрали свинью, в 1931 году дом, который впоследствии был продан.

Летом 1937-го старообрядческую церковь в Брыни закрыли, а вскоре во второй раз арестовали отца Григория, который не­сколько лет тому назад вернулся из Архангельска. На этот раз он был обвинен в контрреволюционной агитации, в том, что «факт закрытия церкви в селе Брынь пытался показать в глазах колхоз­ников действием противозаконным и неправильным». Протоколы допросов священника вряд ли нуждаются в комментариях.

— Признаете ли вы себя виновным, что в связи с закрытием ва­шей церкви вы проводите среди верующих контрреволюционную агитацию?

— Я никакой агитации не веду. Пусть верующие сами хлопо­чут, если они заинтересованы в открытии церкви. Я знаю, что чтобы сделать ремонт церкви, необходимо созвать «двадцатку», а таковой в селе налицо нет. В 1932—33 гг. многие члены выбыли или умерли.

— Вы признаете себя виновным в том, что свои проповеди в церкви используете в целях контрреволюционной агитации?

— Нет, не виновен. Я против советской власти никогда не вы­ступаю[15].

Следующий допрос велся иначе, выглядит не столь прямоли­нейным, более подробным.

— Признаете ли вы себя виновным, что под влиянием вашей контрреволюционной агитации в колхозах с. Брынь колхозники выходят на работу до пяти процентов?

— Я не ставлю себе целью удерживать колхозников от колхоз­ных работ. В дни религиозных праздников в церкви людей бывает очень мало, главным образом старухи. Виновным себя в контрре­волюционной агитации не признаю.

— Держите ли вы связи с попами православной церкви и в чем они выражаются?

— Ни с кем из них я связи не имею и не разговариваю. Наши религиозные взгляды различны, а по другим вопросам просто не приходилось говорить. Я слышал, что в период войны, не помню в каком году, когда священником был мой отец, священники старо­обрядческой и «православной» церкви выносили хоругви совмест­но, и вместе служили молебен на открытом воздухе.

— Зачем вы ездите в Москву и как часто?

— В 60 километрах от Москвы есть с[ело] Молоково со старооб­рядческим населением... Оттуда меня периодически приглашают служить в церкви, так как у них попа нет. Дорогу отплачивают они...[16]

28 августа 1937 года тройкой УГБ Западной области отец Гри­горий был приговорен к расстрелу. 12 сентября решение суда при­вели в исполнение. 30 декабря 1957 года постановлением президи­ума Калужского областного суда священника реабилитировали.

И он был не единственным, кто пострадал от гонений.

Брынский крестьянин Афанасий Яковлевич Щербаков (родил­ся в 1897 году) при церкви с 1920 по 1929 год был уставщиком. В 1926 и 1927 годах избирался председателем церковного совета. В 1931 году «за саботаж лесозаготовок» Щербакова приговорили к шести месяцам исправительных работ. От церковных обязаннос­тей он к тому времени отошел: боялся. «Вообще же, церковь, как религиозник, посещаю и по настоящее время», — такую оговорку сделал Щербаков на допросе в 1937 году... За два года до ареста он вступил в колхоз. Привели его туда страх быть раскулачен­ным и непосильные налоги. Вступая, Щербаков сдал только одну лошадь. (Следователь потом обвинял его в растрате, Щербаков пояснил, что другую свою лошадь и скот продал, чтобы распла­титься с налогами). Через некоторое время Афанасий Яковлевич стал членом правления колхоза.

В 1936 году в хозяйстве пало шесть лошадей. Незадолго до это­го им делали уколы от сибирской язвы. Щербакова обвинили во вредительстве. Он пытался объяснить на допросах, что причиной болезни были плохие седла, которые увечили лошадей...

Кто отвечает за исправность седелок и вообще сбрую?

Отвечает за сбрую конюх, в данном случае в колхозе «Имени Андреева» отвечал я как старший конюх».

Значит, вы сознательно, зная, что за сбрую отвечаете вы, все же довели седелки до непригодности, которыми изуродовали спины лошадей?

А что я мог сделать, раз не было хороших седелок и нечем было чинить, не было шорников и даже не было шила? Правление мер к приобретению никаких не предпринимало.

Этот допрос не просто иллюстрация следовательской логики, точнее, отсутствия всякой логики, это и грустное подтверждение того, как велось хозяйство. За все беды отвечали невинные веру­ющие люди...

Какие же вы лично принимали меры как конюх и в то же время как член правления колхоза?

Я поднимал этот вопрос на правлении, но там поговорили, обсудили, что приобрести... Вследствие отсутствия средств реши­ли «пока обойтись тем, что имеем, до приобретения денег». Сей­час вся сбруя уже исправлена, а скот — лошади — находятся в приличном состоянии[17].

И тем не менее тройкой НКВД по Западной области Афанасия Щербакова приговорили к расстрелу. Приговор согласно справке из следственного дела был приведен в исполнение 2 ноября 1937 года в 23 часа. Реабилитирован Щербаков Калужским областным судом в 1957 году.

 

 

*

 

Татьяна Можарова, дочь священника Григория Карпова

 

Только летом приезжает Татьяна Григорьевна Карпова из Мос­квы в село Брынь под Думиничами, где родилась. Здесь, за реч­кой, на улице Скачок, стоит ее домик. Маленький, бирюзового цвета, крытый шифером, два окошка с белыми наличниками на улицу. И здесь же неподалеку была до войны церковь, где служил ее отец, точнее молитвенный дом. Только место это, район, если по-городскому, прозвали в селе иначе, странным именем Выползовка. Проезжаешь мост через речку Брынь, и первый поворот направо. Он цел и сейчас, этот дом, конечно, красный его кирпич потемнел от времени. Ему лет сто, не меньше. И церковная сто­рожка сохранилась, пристроенная прямо к западной стене, почти вплотную. Деревянная избушка. Серые бревна. Кирпичная печная труба. Кто не знает, сказал бы, что сарай или большой курятник. Старообрядческий священник Григорий Карпов переселился сюда со всей семьей, когда в начале 1930-х годов у него под предлогом «невыполнения хлебозаготовок» отобрали жилье.

К Татьяне Григорьевне мы приехали в конце августа. Она жда­ла нас и, увидев машину, вышла встречать. И сразу напугала:

— Ой, думала, что сегодня умру!

Мы тоже с отцом Иваном, калужским священником, забеспо­коились

— Почему же?

— Так волновалась, мерила давление.

Татьяна Григорьевна сразу усадила за стол.

— Я вам яичницу сделаю.

Попробовали мы отказаться, бесполезно.

Невысокая, подвижная, в свои 83 года она живо рассказывает о событиях далекого детства. В ее памяти они встают, как дале­кие, но яркие картины. Она поднимает голову, оживляется, будто всматривается в них.

— Кроватку какую-то помню в сторожке, где мы жили при цер­кви, но мы с сестричкой спали на полатях, зимой на печке. Она была тоже небольшой. Помню какой-то столик. Вот и вся наша мебель. Пройти негде. Напротив был колодец, очень глубокий, с хорошей водой, и высокий журавель, так он вроде называется... Как-то приснилось мне, что папа пошел за водой в своей черной поддевке. Слышу я звон ведра, а папу — нет, и как будто больше с тех пор не видела я его. А этот молитвенный дом помню, как в детстве. Моя подруга рассказывала, что ей очень запомнился мой красивый платок, под булавочку застегнут, и будто бы я очень хорошо с мамой пела, когда там молилась. А какой красивый резной в виноградах был алтарь! Помню, как папа выносил очень красивую, толстую книгу. Она была вся в цветных камушках, и по углам тоже камушки большие, и он клал ее на подставочку, аналой, и читал. Запомнилось много-много очень красивых икон. И только моленья. Приходили нарядные люди, и дом этот на богослужениях был полон.

Как и когда папу забрали — не помню. Я пошла в школу, она была рядом, в доме наших родственников. Моего дядю звали Гри­горий Дмитриевич Гагарин, муж моей родной тети (мамина род­ная сестра), и вот в доме его сестры Любы (фамилию забыла) и была школа, там и мои два брата учились. Год ходила в эту школу и я. И со мой дочка нашего сельского врача (но они жили при больнице на улице Новая Слобода). Ее папа возил ее мимо нас на лошади в повозке. Что у наших отцов было общего? Мой папа священник, не такой уж и грамотей. А ее папа сельский врач, ученый, всеми уважаемый человек и не бедняк. Больница у нас двухэтажная была, она и сейчас цела. Мой папа, помню, всюду в лапотках ходил, но на службе в церкви — хромовые сапоги...

Мы узнали, что Григорий Карпов со своей будущей женой почти не был знаком. Родилась и жила она в соседней деревне Ряполово. Татьяна Григорьевна помнит, какими строгими были тамошние старообрядцы: чужим подавали воду из особой кружки. На девушку внимание обратил отец будущего жениха и предло­жил родителям невесты выдать ее замуж за своего сына. Те со­гласились. Так было: родители решали участь детей, а те в супру­жестве не просто «сходились» или «не сходились характерами», но создавали, созидали один единый характер, общую судьбу и ею одной жили. И никаких разводов не было.

— У папы был приход, деревня Пыренка, но это далеко от на­шей Брыни, — рассказывала Татьяна Григорьевна. — И вот зи­мой, а тогда и зимы были студеные, и снегу много, и волков вдо­воль, приезжают за папой. Нужен батюшка к отходящей больной. Мама против поездки. Но папа неумолим. «Анюша! Не могу. Ну, не вернусь, значит так надо». И действительно дорога оказалась трудной. И дни короткие, и буря, да еще волки повстречались. Лошади встали на дыбы! Но они доехали живыми к живой, и благополучно вернулись. «Вот Анюша! А если бы я не поехал?» И не такие дальние поездки совершал папа по первому требованию. Обязан — и все.

После ареста отца Татьяна очень боялась людей, одетых в чер­ное. Обычно они ходили по большому селу с папкой под мышкой. Так ей запомнилось. Они несли в себе что-то зловещее. И вот од­нажды неизвестный черный человек снова пришел к ним в цер­ковную сторожку. Он разговаривал с мамой при детях. Татьяна стала свидетельницей их короткой беседы. Она снова перевернула их жизнь.

Он представился. Потом стал спрашивать, нет ли у нас родс­твенников или знакомых недалеко. Мама перечислила несколь­ко деревень и сел. Он только говорил: «Близко», «Это близко». Потом она говорит, что есть сестра в Сухиничах. Он: «Вот это подойдет, матушка! Соберите что можете, и уходите как стемне­ет. Постарайтесь быть незамеченной, и прямо сегодня. Завтра за Вами придут и заберут». И мы с сестричкой, дрожа, держась за мамину юбку, к утру пришли к тете, и прожили там до самой войны. Мама устроилась уборщицей в школу. А я ученицей. А в войну опять вернулись в Брынь. На свой Скачок, но только теперь уже к тете, к папиной сестре, инвалиду детства. И все тяготы, все страсти войны испытали сполна. Маму уже никто не преследовал, а люди с уважением и любовью относились к матушке и нам.

Совсем недавно Татьяна Григорьевна и другие ее родные смог­ли узнать о предполагаемом месте расстрела брынского священ­ника и поставить там памятный крест. Место это — овражек в перелеске в полукилометре после поворота на Сухиничи с Феде­ральной магистральной автомобильной дороги М-3. О нем узнала и сообщила нам неравнодушная жительница Москвы Надежда Голубятникова. Она пыталась установить судьбу своих репресси­рованных родственников, и поиски привели ее в Сухиничи. Место это ей указал здешний священник РПЦ Московской патриархии Алексей Казаков.

По ее словам, оно стало известно, когда бывший конвоир, знав­ший о расстрелах 1930-х, пришел перед смертью к дочери одного из убитых здесь священников и все рассказал. Место у оврага под Сухиничами не признано официально, кресты и таблички с име­нами установлены самовольно, но их никто не трогает. 7 сентября 2012 года настоятель Знаменского храма Калуги Иоанн Курбацкий отслужил на месте предполагаемого расстрела панихиду о погибших здесь в 1930-е годы старообрядческих священниках и мирянах.

 

 

[1] ГАКО. Ф. 33. Оп. 3. Д. 2013. Л. 30

[2] История церкви в пределах нынешней Калужской губернии и калужские

иерархи / Сост. иеромонах Леонид. Калуга, 1876. С. 248. Ныне о брынских скитах в селе не осталось памяти и преданий не сохранилось.

[3] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 1208. Л. 1.

[4] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 1208. Л. 1.Там же. Л. 1об.–2.

[5] Там же. Л. 1об.–2.

[6] ГАКО. Ф. 62. Оп. 10. Д. 2814. Лл. 1–2об.

[7] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 173. Д. 3. Лл. 152–152 об. Подписи: Никифор Симо­нов, села Брыни Симеон Иванов, Трофим Иванов.

[8] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 174. Ед. хр. 3. Лл. 25–25 об.

[9] ГАКО. Ф. 33. Оп. 3. Д. 1901. Лл. 28об.–29.

[10] Там же. Л. 117 об.

[11] Слово Церкви. 1915. №29. С. 675.

[12] В первом издании «Годы и приходы» ошибочно назван Георгием. Дата ру­коположения, указанная священником на допросе, может подразумевать старый стиль.

[13] С. Брынь Калужской губ. // Слово Церкви. 1917. №12. С. 220.

[14] Данных о рукоположении нет. Служил во Ржеве в храме (моленной) во имя прп. Симеона Столпника («Семеновской») в 1920—1930-х'гг., проживал по ул. Калинина, д. 42, квартал 186. Имел шестерых детей. Арестован 23 нояб­ря 1937 г. Приговорен спустя два дня тройкой при УНКВД по Калининской обл. по обвинению в антисоветской агитации к высшей мере наказания. Реабилитирован в июне 1989 г. по заключению Тверской областной проку­ратуры. Матушка о. Михаила Карпова Мария умерла в 1942-м, похоронена на старообрядческом кладбище в дер. Муравьево, могила неизвестна. Сам Семеновский храм (деревянный одноэтажный) в войну был разбит взрывом; через пролом в стене здания в 1943—1944 гг. были видны части иконостаса и остатки церковной утвари. Впоследствии здание было разобрано. После войны на бывшем церковном участке располагались склады, ныне он занят базой легковых такси «Девятка-Ржев».

[15] Боченков В.В. Годы и приходы. М., 2001. С. 8, 10.

[16] Там же. С. 8–9, 10.

[17] Там же. С. 9–10.