БРУСНЫ — деревня в Жиздринском уезде (ныне в Ульянов­ском районе), нежилая. Расположена в двух километрах от быв­шего сельца Сусеи, где также проживало много старообрядцев. Входила в приход господствующей церкви села Холмищи, кото­рое на картах пока обозначается. Старообрядческий храм, распо­лагавшийся здесь, был освящен во иконы Божией Матери Тих­винской.

 

 

*

Место, где располагалась деревня Брусны

 

Если старообрядцам деревни Брусны и сельца Сусеи требовал­ся священник, приходилось ехать за двадцать пять верст в село Колодяссы (ныне оно в Хвастовичском районе Калужской облас­ти). В феврале 1893 года от них было подано старообрядческому архиепископу Савватию (Левшину) Московскому прошение о том, чтобы тот рукоположил им своего священника.

«Мы живем от Колодясс не менее 25 верст, и более 500 душ крестьян, — говорилось в ходатайстве. — И к нам священники колодясские редко приезжают, а более мы ездим к ним в Колодяссы, и более того, у нас треб остается много неоправленных, так что много помирают без Святых Таин. А некоторых причащал старик, а теперь старик стал очень стар, более восьмидесяти лет, а крести­ны — бывают некрещены более трех недель, а другие и помирают некрещеные за дальним расстоянием. И прежде мы думали, что священника не содержим, а теперь, как нам усматривается, что у нас много богатых людей, и нам содержать священника можно, так что у нас все есть книги, иконы, место, где молиться, и дом, где священнику проживать. Так как нам известный в селе в Колодясцах человек, отец диакон Сергий Павлов Ахромешин, и мы его просим к нам в священники, и он действительно соглашается, и мы этому случаю очень рады. Просим Вас, преосвященнейший владыко, рукоположите нам диакона в сан священника, Сергия Павлова...»[1]

Прошение было удовлетворено, и Сергий Павлович Ахромешин (25 сентября 1867 — после 1923) стал первым священником в Бруснах. Жил он, по-видимому, в сельце Сусеи. До деревни Брусны было рукой подать, версты две, так что служить ему прихо­дилось и там, и там. Два селения представляли один приход со своими моленными домами.

Молитвенный дом в Бруснах существовал полулегально, со­держала его местная жительница Матрона Максимова. И когда в двух саженях от него открылся кабак, возражать было непрос­то. Пивную оставалось лишь терпеть. Сторожа при моленной не было. Ценные вещи после службы, а также облачение, приходи­лось уносить, книги тоже.

Но без хулиганских выходок не обходилось.

«Однажды по окончании я нес узел с облачением, — рассказы­вал в письме архиепископу Савватию попечитель Тихон Борисов из Брусны, — и тут же вышел человек из кабака, не очень пья­ный, а именно Михайло Сергеев Жудин, 65 лет старик, наш же крестьянин старообрядец, отнял у меня узел и бросил в грязь, и тут же много было наших стариков, и ни один ничего не мог высказать, а только засмеялись, а этот Михайло Сергеев говорит: “То-то попу будет”. Потом еще в другой раз другой крестьянин наш же, а именно Прохор Евсеев Захариков, 35 лет, вышел из ка­бака, взял палку, и начал мои окны бить, (приговаривать): “При­вез попа, мы жили без попа”».

Да и сама хозяйка молитвенного дома могла удивить: во втор­ник Светлой недели, например, заперла его и ушла неизвестно куда, и служить было нельзя, жаловался Тихон Борисов. Просьба у него была одна: помочь убрать кабак. Но разве мог тут что-то сделать Московский архиепископ?

1 июля 1907 года в деревне состоялся крестьянский сход (учас­твовало 114 домохозяев), на котором избрали уполномоченного ходатайствовать перед калужскими властями об учреждении об­щины — брусенского крестьянина Егора Ивановича Корягина. Председателем совета общины избран был Лука Алексеевич Щер­баков. Год спустя в Губернское правление поступило прошение о строительстве церкви. Приход составлял около 800 человек[2].

В январе 1907 года было официально разрешено открыть ста­рообрядческое кладбище при деревне. Ранее усопших хоронили в Холмищах (8 верст), куда весною невозможно было добраться из-за разлива реки Рессеты. Случалось, что умерших закапывали прямо на берегу[3].

Священники в Бруснах менялись часто. Когда не было посто янного, приход окормлялся священником из Сусеи.

В 1908 году в Сусеи, о которых еще пойдет речь далее, руко­положили другого настоятеля, и отца Сергия Ахромешина пере­вели непосредственно к Тихвинскому храму в Брусны, откуда он в 1913 году уехал служить на короткое время в Беклеши. Вместо него в Бруснах стал служить сусейский священник Иоиль Улья­нов. Надо полагать, что именно к этому времени, во второй поло­вине 1900-х, молитвенный дом в Бруснах обрел архитектурный облик храма. Он был деревянным. В 1915 году Иоиля Ульянова перевели в Боровск, где священник прослужил всю оставшуюся жизнь, до самой своей смерти в 1970-м, а Сергий Ахромешин вновь вернулся в Сусеи. Летом 1917 года к Тихвинскому храму в Брусны был рукоположен епископом Павлом (Силаевым) Калуж­ско-Смоленским Мефодий Костоправкин. Он служил здесь только два года и был переведен на Кубань. Его опять сменил Сергий Ахромешин из Сусеи.

Вот такая, совсем короткая история прихода в Бруснах.

Памятник на братской могиле в деревне Брусны. 2011 год

 

*

 

 

Бывает, прочитал какие-то стихи, и надолго в душе осталось навеянное ими настроение: тревога, радость, грусть, хотя помнят­ся только отдельные строки. Так было у меня со стихами калуж­ского поэта Вячеслава Щетинникова. Может быть, меня самого давно тянуло посмотреть, что же там сейчас, где были некогда Брусны и Сусеи. Доходили слухи, что они нежилые, но добраться не было возможности, очень далеко. Но ведь шла здесь некогда своим чередом жизнь, звонили колокола храмов, народ молился да возделывал поля. Жил.

 

«Брусны, Сусеи — конец Россеи, —

Сказали мне жители тех деревень. —

Не веришь? Хочешь сомненье рассеять —

Пойди прогуляйся в погожий день».

Пошел по полю, пошел по лугу.

Уже не слышно лая собак.

Я доверяюсь не всякому другу,

А тут поддался. Такой чудак!

Лугам и рощам конца не видно.

Все то же небо над головой.

Стало мне даже слегка обидно.

Конечно, люди шутили со мной.

Грустно живется в глухих деревушках.

Шутка ли! — как во время войны —

Остались одни старики да старушки.

Вот и слагают сказки они.

А может, правда? Ведь нет секрета —

Кончаться Россия где-то должна.

Порой и в Москве ощущаешь это.

Здесь география не важна.

 

Еще ведет неплохая дорога в ульяновское село Мойлово, в кото­ром, как может показаться с первого взгляда, живут люди. Длин­ный ряд деревянных домов — настоящая улица, железобетонные столбы. Но присмотришься, дома-то все брошенные, без стекол, с дырами проваливших крыш из рубероида, прилаженного металлическими лентами, или старого-престарого серого шифера. Двери нараспашку, заходи кто хочет. Нет ни к домам, ни вдоль села исхоженной хозяином тропинки, нет проводов на столбах. Огороды заросли бурьяном. Кое-где целы еще заборы, сложенные из жердей. Кое-где в траве мелькнет алый огонек гвоздик: здесь был палисадничек, радовавший глаз, за ним ухаживали руки, любившие труд. Не осталось «стариков и старушек», слагающих сказки...

Мойлово — одно из многих сел и деревень, опустевших в Улья­новском районе в последние два десятилетия. Сначала Чернобыль, зацепивший своим смертоносным облаком район, потом экономи­ческая разруха. Ушли люди. Разъехались. И если ничего не изме­нится, рухнут под тяжестью лет эти простенькие брошенные до­мишки. И накроет их волна земли, травы и ярких, диких желтых цветов, уже вплотную подступившая к порогу. Кому их косить? Некому. Это потом мне в районной администрации Ульяново до­велось услышать, что в Мойлово живет лишь один человек, и то летом, да еще около десятка только прописаны. Село еще значит­ся на карте, а фактически оно нежилое. Брусны и Сусеи опустели окончательно примерно в то же время или даже чуть раньше.

Чтобы попасть в деревню, нужно объехать Мойлово стороной. Проселочная дорога идет меж пустующих полей. Пока еще с по­мощью карты можно определить нужный поворот. Но вот прихо­дится оставить машину, идти пешком. Назойливые оводы вьют­ся над головой густым роем, и кажется, что человеческое жилье недалеко: кто-то еще остался, держит скотину... Но пока никого. Только лес и дорога, но та ли? По всем расчетам, деревня должна появиться, точнее то, что от нее осталось, хоть разрушенный дом, хоть какие-то следы жилья, столбы. Ничего. И ты понимаешь, что идешь не туда.

Ничего не остается, как возвращаться назад.

Но вторая моя попытка отыскать Брусны оказалась удачной. Нам с калужским священником Иоанном Курбацким помогла сотрудница Ульяновской районной администрации Александра Анатольевна Прилипова, ставшая нашим проводником. Она роди­лась в Бруснах, и в детстве исходила здесь все вдоль и поперек.

Действительно, дорогу мы в первый раз перепута­ли. На подъезде к Бруснам есть местечко, которое на­зывали Воротами. Лес тут сужается, и вскоре появ­ляется деревня. У этих Во­рот мы оставили машину и дальше пошли пешком. Но теперь в деревне ни одно­го дома, только широкое, дикое поле, темно-синие колокольчики стоят среди густой травы, иван-чай, бе­резы, а те места, где были дома, узнаешь по густой крапиве. За Воротами чуть подальше есть поворот на деревенское кладбище. Сюда-то чаще и всего и приезжают те, кто некогда родился в деревне, к моги­лам дедов, отцов, матерей.

Нам удалось отыскать место, где стоял некогда в Бруснах деревянный храм. Обыкновенный пригорок, по пояс за­росший травой. Никаких особых примет. До наших дней здесь ничего не сохранилось.

И дорога на Сусеи тоже едва угадывается.

От того места, где располагался Тихвинский храм, мы вышли к бывшей дамбе, построенной на берегу исчезающего, заросшего деревенского озера. Эти бетонные глыбы еще не полностью захвачены землей и травой. Далее краем озера вышли к братской могиле — единственному признаку человеческого жилья. Те же алые гвоздики мелькают среди бурьяна, гладиолусы. Синяя железная ограда, белый памятник — женщина, стоящая у высокого надгробия с похожей на амфору урной. У ее ног искусственный красный венок. Здесь нёсколько могил, отмеченных железными красными звездами. «Гвардии старший сержант Лепин Дмитрий Павлович», «Кабузан Владимир Порфирьевич», «Чейметов Петр Александрович, сержант-танкист, Тюменская область», «Шемя­кин Семен Алексеевич», «Леотов Виктор Александрович. Погиб в боях за Брянск. Вечная слава, мой дорогой сынок». То лишь некоторые надписи с металлических табличек на могилах. Все, кто здесь лежит, погибли в 1943-м, кто в феврале, кто в июле, кто в августе. «Калужская энциклопедия» сообщает, что в райо­не Брусны погиб сын советского поэта Павла Антокольского16. Я не заметил этой фамилии на табличках. Вообще, в этой книге в статье о Бруснах много устаревшего: и остатков деревянной цер­кви тут давно нет, и жителей... Братскую могилу предполагалось перенести к селу Кцынь, что по дороге на Хвастовичи. Наверное, это правильно. Сюда, в исчезнувшую деревню, никто не придет поклониться. Впрочем, ведь кто-то оставил здесь венок, и его ис­кусственные цветы не утратили ярких красок...

От братской могилы выходим на еле заметную, совсем зарос­шую дорогу в Сусеи. Ее невозможно найти без особой карты. В этот раз у нас была карта, когда-то предназначенная для служеб­ного пользования в земельных комитетах (сейчас они есть в зем­леустроительных фирмах, в одной из них мы по знакомству и попросили ее на время). В небе кучевые облака. Жарко. Пестрая травяная гладь стелется живым ковром до самого леса, стоящего вдалеке. Никого. Простор и воля. Оводы преследуют назойливым роем, и нет от них спасенья, но все равно есенинские строки не­вольно приходят на память, когда видишь эту ширь вокруг, ширь и облака, в которых явлена красота созданного Богом мира: «Рос­сия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли...»

Александра Анатольевна помнит, что после войны верующие обращались к одной местной старушке, умевшей крестить, но кто- то должен был довершать это крещение. Трудно сказать, соблюда­лось ли это. О полноценной церковной жизни после войны здесь не могло идти речи. А ведь какой большой приход здесь когда-то был!

В Сусеях тоже никто не живет. По дороге встречается разва­лившийся дом, крыша уже рухнула. Верная примета: мы в селе. Вскоре появляется на фоне зелени и неба церковь, сложенная из красного кирпича. Преображенский храм, построенный здесь в 1913 году, сохранился, ему сто лет. Ни колокольни, ни крыши, только четыре стены. Полукруг алтаря, три узеньких высоких окна, входной проем без дверей, еще три таких же окна, кое-где уцелевшие деревянные рамы, и первый ярус снесенной коло­кольни. Внутри ничего, только деревья.

Да, «не слышно лая собак». Ветер клонит высокий вейник и шелестит зелеными полотнищами берез. Вот она, Русь ушедшая оставленный храм, «конец Россеи». Впрочем, география здесь действительно не важна. Важна наша вера. Господь же ведает, что творит.

 

 

 

 

 

[1] РГАДА. Ф. 1475. Оп 1. Ед. хр. 335. Л. 50-50 об.

[2] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 2223 (дело об учреждении общины).

[3] ГАКО. Ф. 62. Оп. 7. Д. 1514 (дело об открытии кладбища).