«А главный оплот будущего России все-таки вижу в старообрядцах»:

От мифов — к собственному пониманию старообрядчества

 

 

Творчество П.И. Мельникова — попытка «открыть» старообрядчес­тво. Это был сложный и противоречивый путь, и все ошибки, про­тиворечия, искания писателя отразились в его рассказах, романах, публицистике. Интерес П.И. Мельникова к старообрядчеству во мно­гом обусловлен его интересом к русским древностям, к отечественной истории и ее тайнам, к редким книгам, памятникам старины. Писа­тель стремился открыть для себя Россию, осмыслить ее место и роль в мировой истории.

В архиве писателя в Институте русской литературы хранится на­бросок ранней статьи «Первые ереси и раскольники». Это довольно наивные рассуждения об истории расколов в русской церкви. «Петр преобразовал Русь, то есть возвел ее из небытия в бытие... Преобразо­вать Русь значило уничтожить в ней предрассудки и суеверия. Уничтожить их значило уничтожить вредный раскол. Следов[ательно], уничтожение раскола было залогом величия Руси»[1]. Статья сви­детельствует, что в первой половине 1840-х гг. у писателя не было своего видения темы церковных разделений. Это пока лишь поиск собственного взгляда на ключевые события отечественной истории, который опирается на сложившиеся стереотипы.

В письме литератору А. А. Краевскому из Нижнего Новгорода в де­кабре 1841 г. П.И. Мельников признается: «Здесь я шатаюсь по ски­там: ищу старых книг, старых вещей — кое-что нашел хорошенького. Пришлю в ваш журнал письмо св. Димитрия Ростовского и описание одного креста XIV столетия»[2]. Некоторое время спустя, в 1842 г.: «До половины января я провел в странствии по скитам раскольничес­ким, смотрел их книги, сбирал рукописи и прочие редкости, вторую половину января и почти весь февраль был болен, в марте принялся за затмения»[3].

То же увлечение поиском исторических древностей видно из писем М.П. Погодину, редактору журнала «Москвитянин». Февраль 1842 г.: «Пришлю несколько писем Петра Великого о раскольниках; их доставил мне наш Преосвященный»[4]. Письмо без даты, написанное, по всей вероятности, в 1851 г.: «Поохочусь осенью по скитам: авось будет дичи археологической»[5]. В то время П.И. Мельников уже служит чи­новником особых поручений при МВД, что не охлаждает его интерес к русской старине. Некоторые исторические статьи появились на свет только благодаря такой «охоте». Так, в 1842 г. на Нижегородской яр­марке писатель нашел в лавке одного из купцов хронограф[6] XVII сто­летия, написанный в Нижнем Новгороде, по которому составил ста­тью «Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное время». В 1843 г. она была опубликована в седьмом номере «Отечественных записок». В 1850 г. у того же купца он отыскал другой хронограф, относящийся также к XVII в., давший ему «Несколько новых сведений о Смутном времени». В том же году эту статью напечатал «Москвитянин»[7].

В 1853 г. П.И. Мельников принимает участие в работе экспеди­ции МВД, изучавшей старообрядчество в Нижегородской губернии. В 1854 г. составляет «Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии», где обобщает собранные им сведения о старообрядчестве. Статистические данные соседствуют с этнографи­ческим описанием жилищ и моленных, почитаемых мест, лингвис­тические наблюдения - с сообщениями чисто полицейского харак­тера. В «Отчете...» П.И. Мельников обосновывает свою концепцию «недостатков русского народа» (называем ее так условно). По его мне­нию, свойственные русским «недостатки» — это определенный ком­плекс этнопсихологических черт и установок, а именно: склонность к бродяжничеству и самовольству, к возмущениям без причины, к суевериям, легковерие, из числа моральных недостатков — пьянство, лень, разврат. Якобы они и способствовали развитию и укоренению старообрядчества. Наивность такого взгляда не вызывает сомнений. Обосновывая причины церковной трагедии XVII в., П.И. Мельников избегает анализа внешней и внутренней политики тогдашнего госу­дарственного руководства, и, таким образом, именно этнопсихоло­гический фактор становится главной предпосылкой существования старообрядчества, причиной его распространения. В 1850-е гг. взгля­ды писателя на старообрядчество в целом, несмотря на пристальное изучение и контакты, вполне соответствуют общепринятым.

«Отчет...» стал одним из первых в России трудов по изучению старообрядчества, где затрагивались статистические, религиозные, бытовые, экономические, географические, социальные аспекты. Он состоит из трех частей, разбитых на несколько отделений. Первая посвящена статистике старообрядчества.

В брошюре «Краткое обозрение существующих в России раско­лов...», написанной в 1853 г. историком, чиновником тайной полиции И.П. Липранди, содержится призыв к тому, что необходимо устано­вить точное число старообрядцев: правительство не сможет предпри­нять эффективных мер против древлеправославия до тех пор, пока не будет известна «цифра и учение каждого из толков», «ибо естест­венно, что то, что можно предпринять против 10000, нельзя предпри­нять против 100000, а то, что можно предпринять против этого чис­ла, нельзя предпринять против 1 000 000 или более»[8]. Статистика старообрядчества, таким образом, становилась делом государственной важности. Экспедиция установила, что в Нижегородской губернии проживает 170506 «раскольников всех толков и еретиков». «Из 100 мужчин тринадцать человек состоит в расколе; из 100 женщин пят­надцать раскольниц; из 100 человек обоего пола четырнадцать человек принадлежат к какому-либо расколу или ереси»[9]. Как и требо­валось, были приведены цифры по каждому уезду, сделан экскурс в историю статистического изучения старообрядчества (который позже эхом отозвался в статье «Счисление раскольников»). «Отчет...» опро­вергал данные всех предыдущих официальных отчетов. «Дознанное в 1853 году число раскольников в 8 1/2 раз более числа, показываемого начальством гражданским, и почти в пять раз более показываемого духовным ведомством. Из этих двух официальных источников ни тот, ни другой не могут иметь вероятия по самому способу их составле­ния»[10]. Каким образом составляются эти отчеты и духовные росписи, разъяснялось в особом приложении. В 1868 г. в статье «Счисление раскольников» П.И. Мельников поведал русской публике об этом уже открыто.

Вторая часть «Отчета...» была посвящена старообрядческим ски­там. Третья — «нравственно-гражданскому состоянию» и быту ста­рообрядцев. Как и требовалось, П.И. Мельников изучил расселение старообрядцев вдоль судоходных рек и важнейших дорог, описал их занятия и промыслы. Он отметил, что почти четвертая часть старо­обрядцев живет на Волге и Оке, подтверждая этот факт статистичес­кими таблицами. Местам компактного проживания были посвящены отдельные очерки, сопровождаемые историко-краеведческим экскур­сом.

П.И. Мельников пытался ничего не упустить, ему все представля­лось важным: и промыслы, и история, и старообрядческие легенды. По объему собранных сведений «Отчет...» представляет собой энцик­лопедию старообрядчества Нижегородского края.

Народ как единое целое можно изучить, исследуя его историю и культуру. «Отчет...» предоставлял такую возможность, но далеко не всем, поскольку был секретным документом. Тем не менее, он все-таки стал достоянием общественности, ходил в списках. (Так, в 1856 г. его сумел раздобыть ректор Казанской духовной академии архи­мандрит Агафангел. Он заставил студентов переписать его, разделив тетради между несколькими переписчиками). Тонкие наблюдения за народным бытом оформились в «Отчете...» в виде зарисовок, которые могли бы лечь в основу очерков в духе натуральной школы. Этого, однако, не произошло, и в своих рассказах «Поярков», «Гриша» П.И. Мельников последовал за устоявшимися стереотипами.

Многие положения «Отчета...» требуют критического анализа. Ав­тор, тем не менее, показывал, что Россия, и в особенности старо­обрядческая Россия, — остается совершенно неизвестной планетой. П.И. Мельникову удалось создать панораму этой неизвестной России на примере только одного ее уголка. Биограф писателя П.С. Усов справедливо заметил: «Разошедшись в списках по рукам высших светских, духовных лиц, “Отчет...” Мельникова дал первый толчок к изучению раскола в связи с бытовыми условиями и явлениями русского народа»[11]. Можно привести и мнение современного исследо­вателя: «П.И. Мельников дал самый глубокий анализ современного ему старообрядческого общества. Он коснулся всех сторон его жизне­деятельности: от бытовых сторон до политических воззрений. Надо признать, что, если бы не было исследований Мельникова, наши зна­ния о расколе были бы гораздо беднее» (О.П. Ершова)[12]. «Отчет...» продемонстрировал необходимость исследовать старообрядчество во всех аспектах, от статистического до фольклорно-бытового, и давал импульс к таким исследованиям, давал пример, как собирать, обра­батывать, излагать полученные сведения, показывая, как много здесь неизвестного, неведомого, самобытного. При этом в «Отчете...» П.И. Мельников предлагал использовать жесткие репрессивные меры про­тив старообрядчества, которое, как он полагал, должно со временем исчезнуть.

В августе 1856 г. в Москве во время коронации нового царя, Алек­сандра II, старообрядцы подали прошение о дозволении им принимать от господствующей церкви священников. Прошение не было удовлет­ворено. «Св. Синод находил, что самый побег священника к расколь­никам есть уже преступление уголовное», — писал биограф писателя П.С. Усов[13]. В марте 1857 г. московский военный генерал-губернатор граф А.А. Закревский представил новую просьбу старообрядцев по­добного же характера, причем предлагал несколько вариантов, чтобы удовлетворить ходатайство. Император Александр Николаевич пере­правил прошение для анализа министру внутренних дел С.С. Ланско­му, тот — П.И. Мельникову. Основной вывод, сделанный писателем, заключался в следующем: «...единственным выходом из этого дела есть дарование раскольникам своих архиереев из православного духо­венства. Это успокоило бы умы пяти миллионов подданных его импе­раторского величества, прекратило бы дальнейшее разветвление раскола и образование новых сект, которое последует при всякой другой мере, и что всего важнее в государственном отношении — это тотчас же не только уничтожило бы зловредное влияние на Россию Австрии, но окончательно убило бы Белую Криницу»[14].

Отметим некоторые моменты, которые кажутся существенными. Первое, — голос писателя в пользу официального государственного признания самостоятельной старообрядческой церковной иерархии. Допускался переход архиереев господствующей церкви в старообряд­чество, что, конечно, не могло происходить без санкции государственной власти. Это мыслится писателем как средство ослабления и разрыва связей между «австрийскими» и русскими старообрядцами, как средство столкнуть их. Второе, на что хочется обратить внима­ние, — «австробоязнь» П.И. Мельникова, то есть идея о возможности использования старообрядчества иностранной державой против Рос­сии. Писатель идет здесь вслед за историком и противостарообрядческим публицистом Н.И. Субботиным (вспомнить хотя бы его кни­гу «Раскол как орудие враждебных России партий», 1866 г.), И.П. Липранди. Последний, к примеру, полагал, что «...влияние Запада, проникая в житейский быт России, может проникнуть и в недра ре­лигиозных верований. Опыты распространения прозелитизма поли­тического посредством религиозных верований всегда были и легко могут повториться ныне[15]. Поэтому, заключал И.П. Липранди, надо четко уяснить, что представляет собой каждое из старообрядческих согласий. Если старообрядцы стремятся сохранить самобытность, поддерживают связи с заграницей, владеют крупными капиталами, то должны быть под пристальным вниманием правительства, под по­лицейским надзором. Государство должно разработать систему мер, направленных если не на полное уничтожение старообрядчества, то на заметное сокращение религиозного значения древлеправославных общин и политической важности «могущественнейших толков», пос­кольку старообрядцы «могут иметь большое влияние на государство по тайным связям здешних раскольников с заграничными и по ог­ромности находящихся в их руках капиталов, как частных, так и общественных...»[16].

П.И. Мельников, по замечанию современного литературоведа Л.А. Аннинского, «колебался вместе с линией». Некоторые перемены во взглядах писателя на старообрядчество обусловлены определенной либерализацией в отношении к нему со стороны государственной власти после смерти Николая I.

Любопытно, как воспользовался мнением П.И. Мельникова С.С. Ланской. Он все переиначил. На официальное рассмотрение он пред­ставил собственное мнение, оговаривая, что дозволять переход свя­щенников официальной церкви к старообрядцам нецелесообразно, зато можно «дать единоверцам особых архиереев»[17]. Но предложение С.С. Ланского не получило поддержки.

 

*  *  *

 

 

Ходатайство за старообрядцев, с которым выступил А.А. Закревский, побудило П.И. Мельникова написать для Великого князя Конс­тантина Николаевича особую «Записку» о старообрядчестве.

«Записка» была секретным документом и, тем не менее, в 1860 г. попала на страницы первого тома «Сборника правительственных све­дений о раскольниках», подготовленного и изданного в Лондоне В.И. Кельсиевым.

Записку открывает общая классификация «расколов и сект, в Рос­сии существующих». Автор делит их на три группы или, выражаясь его языком, «разряда». Первый — «раскол поповщинский». Как и в наши дни, П.И. Мельников относит появление старообрядчества в России к XVII в., оно никоим образом не связано у него с предыду­щим периодом развития русской Церкви, начиная с эпохи святого князя Владимира.

Второй «разряд» — «беспоповщина». Это согласие, а точнее целую группу согласий и толков, он поставил в один ряд с ересью стриголь­ников, поэтому, по его мнению, беспоповцы появились в России в XIV столетии, а окончательное оформились как старообрядческое со­гласие в эпоху никоновских реформ. Третий разряд — «ереси, начало которых восходит даже до принятия христианской веры в России. Видоизменения их появлялись в разные времена». Сюда писатель отнес молокан и «пророчествующих». «Ереси и даже беспоповщина образовались вследствие идей, занесенных в Россию извне. Но раскол поповщинский есть чисто русский, самобытный раскол»[18].

П.И. Мельников верно отметил самобытный характер русского ста­рообрядчества, но формально подошел к систематизации согласий, объединив вместе староверие и секты, не имеющие к нему никакого отношения. Он следовал устоявшимся подходам. Это одна из харак­терных особенностей «Записки».

Далее П.И. Мельников приступает к характеристике «поповщины», его интересует в первую очередь то, что он считает теснейшим обра­зом связанным с русской религиозностью, с русским православным миропониманием. В беспоповстве ему видится нечто схожее с запад­ным протестантизмом (о том, насколько ошибочно отождествлять  стригольников и беспоповцев, мы уж не говорим). При этом, однако, П.И. Мельников провозглашает попросту революционный по тем вре­менам тезис: «В церковном отношении поповщинский раскол (старо­обрядцы) едва ли даже может правильно назваться расколом. Пос­ледователи его, имея то же исповедание веры, как и православные, безусловно признают все каноны и уставы восточной кафолической церкви и совершают те самые обряды, которые до 1654 г. соверша­ла вся Россия и которые потом, с 1800 года, предоставлено открыто совершать единоверческим священникам; в подкрепление чего сами православные митрополиты и епископы, когда они служат в церквах единоверческих, совершают эти обряды»[19].

Итак, старообрядцы-поповцы позиционируются как прямые на­следники дониконовского православия. Далее П.И. Мельников фор­мулирует самые характерные, на его взгляд, отличия старообрядцев-поповцев от «никониан», объединяя их в шесть пунктов. Отметим, что первый пункт акцентирует внимание на безусловном исполнении старообрядцами «всех до единого правил апостольских, соборных (7 вселенских и 9 поместных соборов) и св. отец», что отрицалось и бу­дет отрицаться противостарообрядческой публицистикой. «Сии пра­вила признаются ими вечно действующими и с течением времени не подлежащими ни малейшим изменениям потому, что они писаны Духом Святым» (курсив П.И. Мельникова). Господствующая церковь «содержит те же правила, почитает их писанными Духом Святым и потому вечно действующими и неизменяемыми, но в последние 138 лет отменила некоторые из них и продолжает отменять распоряжени­ями св. Синода, частию по высочайшим соизволениям, а частию по синодальным журналам, не восходящим на усмотрение власти императорской»[20]. Какие именно соборные и святоотеческие правила отме­нены, П.И. Мельников не оговаривает. Далее говорится о различиях в почитании икон, в пении, книгах, домашнем быте.

Писатель приводит доводы старообрядцев, по которым они не же­лают быть в общении с единоверцами и не находит их аргументы в достаточной степени опровергнутыми. В целом укрепление старо­обрядчества он связывает «с эпохою появления и водворения у нас европейских нововведений в государственном устройстве и народном быте», в последовательном «уклонении правительства от русской на­родности». «Поповщинский раскол есть оппозиция старины против нововведений правительства, которое по неотразимой силе историчес­кого хода событий должно было уклониться от застарелых обычаев, чтобы вывести Россию из китайского застоя», — пишет он[21]. Писатель полностью оправдывает преобразования Петра I, а на все, что было прежде, он вешает ярлык «татарских и византийских обычаев». Под­вергнута жесткой критике политика преследований старообрядцев, и здесь особенно важно подчеркнуть отрицательное отношение П.И. Мельникова к учреждению единоверия как одного из методов «иско­ренения раскола», точнее, признание единоверия бесполезной мерой в борьбе со старообрядчеством. Далее, делая экскурс в историю старо­обрядчества, писатель осуждает методы использования подлогов (вы­мышленное соборное постановление на Мартина Армянина[22]). Неуме­лое ведение полемики, ложь, преследования — вот только некоторые причины, которые привели к возникновению старообрядческой апо­логетики. «Ответы Александра-дьякона сделались сводом убеждений поповщины; Ответы Поморские — сводом убеждений беспоповщины. Ни те, ни другие основательно не опровергнуты...»[23].

Констатируя апологетическую беспомощность синодального пра­вославия, П.И. Мельников возвращается к проблемам единоверия, называя его «переходною церковию». Анализируя несовершенства в законодательстве, касающиеся единоверия (к единоверию, напри­мер, нельзя было присоединяться старообрядцу, если он числился по документам принадлежащим к господствующей церкви), писатель говорит, что отказ предоставить единоверцам самостоятельное архиерейство привел к заметному сокращению единоверческой паствы: старообрядцы «церковь единоверческую считают неправильно образо­ванною, т. е. не имеющею архиереев, непрочною, ибо правительство смотрит на нее как на меру переходную. Они называют ее ловушкою» (курсив П.И. Мельникова)[24].

Исторический экскурс подводит к выводу: преследования оказались не столько бесполезны, сколько вредны, они обернулись враждебным отношением старообрядцев к правительству. Если бы подобные пре­следования имели место на Западе, давно бы лились потоки крови, — подчеркивал П.И. Мельников и продолжал: «...Можно ли не признать истинного достоинства в многострадальном терпении русских людей, которое видно в наших раскольниках[25]. Гонения на «безвредных старообрядцев» (т.е. на поповцев) сделали их опасными для страны. «Раскольники по свойственному русскому народу чувству любят свое отечество и если, сочувствуя правительству иноземному, недоброже­лательно смотрят на правительство отечественное, то к сему вызваны они систематическим и неослабным преследованием, воздвигнутым против них»[26]. Писатель предупреждал, что тяготение русского старо­обрядчества к своему духовному центру в Белой Кринице небезопасно для стабильности государства. В черновом варианте «Записки» есть интересный фрагмент: «...Россия не может рассчитывать на дружбу и доброжелательство Австрии. Мы потеряли, может быть, навсегда возможность грозить Вене славянским вопросом, а австрийское правительство на границах наших поставило страшную для нас кафедру Белокриницкую. Наполеон I сделал страшную ошибку, войдя в Мос­кву. Если бы он, притворившийся в Египте мусульманином, вместо того, чтобы превращать кремлевские соборы в конюшни, взял бы с Рогожского кладбища раскольнического попа, заставил бы его отслу­жить в Успенском соборе обедню и объявил бы в России восстанов­ление старой веры и старого быта, обошел бы с раскольниками крес­тным ходом Кремль московский — война 1812 года имела бы другой исход»[27]. Записка подтверждает лишний раз явную «австробоязнь» П.И. Мельникова: «Что, если в случае разрыва с Австрией впереди австрийских войск пойдет Кирилл (старообрядческий митрополит Белокриницкий. — В.Б.), облаченный в древние святительские одежды? Осенением своего осьмиконечного креста он причинит России во сто крат более вреда, чем штуцера и пушки австрийские, ибо в недрах России за него могут стать пять миллионов людей. И каких людей! Тех, у которых находится значительная часть наших капиталов»[28]. Старообрядчество в этой записке мыслится как «пятая колонна» Авс­трии в ее борьбе против России. Вывод: необходимо если не прекра­тить, то ослабить бесполезные преследования старообрядцев. «Важ­ную ошибку правительства с половины XVII стол[етия] составляло то, что на всех раскольников смотрели одними глазами. И старообря­дец, в существе нисколько не отличающийся от православного, и изу­вер, смотрящий на царя как на воплощение антихриста, и молокан или духоборец, проповедующий всеобщее равенство и незаконность верховной власти, и тюкалыцик, совершающий убийства в надежде спасения, и бегун, разрывающий все связи общественного и семейно­го быта, и скопец или хлыст, признающий второе воплощение Бога в лице царя, который скоро свергнет с престола царя законного, — все это разумелось под одним именем раскольника и на всех столь раз­нородных сектаторов наша церковь, а по следам ее и правительство, смотрели одинаково.

Вначале строгие преследования и лишения прав гражданских обра­щены были на всех, не исключая и невинных старообрядцев.

Потом последовала новая ошибка: гражданские права и преимущества, возвращенные вообще всем раскольникам, распространены были и на тех изуверов, которые неоспоримо вредны и нетерпимы ни в каком благоустроенном государстве»[29].

Политической стороне старообрядческого вопроса П.И. Мельников придает огромное значение, она важнее всего другого. Характерен следующий речевой оборот, использованный им: «Рассматривая рас­кол глубже, со стороны политической...» (выделено нами. — В.Б.). Поэтому в заключении «Записки» будущий автор «Лесов» и «Гор» предложил еще одну классификацию старообрядческих согласий, ко­торая, так же как и в «Отчете...», базировалась на критериях «вреда» или «безвредности» для государства. Разумеется, признать научной такую классификацию нельзя: политические воззрения имеют обык­новение меняться, и то, что прежде считалось «вредным», на следую­щий же день может быть признано «полезным» или «безопасным».

«Записка» одновременно отразила и предрассудки в отношении ста­рообрядчества, и новые взгляды П.И. Мельникова. Когда-то выступав­ший за продолжение преследований в своем «Отчете...», он признает эту тактику бесполезной. Он осуждает гонения и подлоги, критически смотрит на существующую систему единоверия. «Записка», безуслов­но, важна как голос, поданный в защиту и оправдание безгласных людей, при всей неоднозначности некоторых ее суждений. Важна как голос, прозвучавший на весьма высоком государственном уровне. «Записка» обнажила порочность однозначных подходов к старообряд­ческому вопросу, хотя и не раскрыла идею старой веры во многих аспектах, (например, в философско-духовном, культурологическом, историко-национальном). Впрочем, автор не ставил себе такой задачи особо: записка предполагала конкретного адресата, поэтому требовала в первую очередь раскрытия политической тематики. Политические взгляды П.И. Мельникова в отношении старообрядчества также ока­зываются двойственными. Отдавая дань великому терпению старооб­рядцев и разглядев их искренние патриотические чаяния, он в то же время страдает сильной «австробоязнью», которая, впрочем, была со временем преодолена.

Будучи опубликованной помимо воли автора, «Записка» влилась в общий поток аналитической публицистики 1860-1870 гг., искавшей ответа на вопрос о месте и значении русского старообрядчества. Ее способность оказать воздействие на общественное сознание была заме­чена и вызвала в ультра-консервативных кругах синодальной церкви резкий отпор. В 1864 г. игумен единоверческого Спасо-Преображенского Гуслицкого монастыря Парфений (Агеев) выпустил отдельной книгой «Опровержение Записки о русском расколе».

Игумен Парфений — человек неординарной судьбы. В раннем де­тстве он осиротел и был усыновлен купцом-старообрядцем. Мечтая о духовном подвиге, бежал в монастырь, принял иночество, много путешествовал. В середине 1830 г. он порвал со старообрядчеством и принял единоверие, а затем окончательно перешел в церковь нового обряда. В 1839 г., потрясенный впечатлениями от поездки на Афон, принял иночество по новому обряду (с именем Памвы), а затем схиму (с именем Парфения). В 1856 г. Парфения рукоположили во иеромо­наха и назначили строителем подмосковной Николаевской Берлюковской пустыни. С 1858 г. Парфений управлял Спасо-Преображенским монастырем в Гуслице (область компактного проживания старообряд­цев в Московской губернии). В монастыре, призванном выполнять миссионерские задачи, шло оживленное строительство, Парфений же, мечтая о пустынножительстве, управлял им так, что обитель ос­талась должна огромную сумму — сорок тысяч рублей. Известность Парфению принесли его воспоминания — автобиографическое «Ска­зание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и св. Земле постриженника святыя горы Афонския инока Парфения», которое обратило на себя внимание М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.С. Тургенева, историка С.М. Соловьева. Парфений написал несколько сочинений против старообрядцев и, в частности, против «Записки» П.И. Мельникова.

Остановимся на его книге.

Игумен Парфений не знал, с кем вступил в спор. Впрочем, это не было дискуссией, обменом мнений, совместным поиском доводов. Ино­го мнения, кроме своего, Парфений не допускал. «Опровержение...» Парфения носит суггестивный характер: автор стремится внушить свои идеи, утвердить в сознании читателя «нелепость» «Записки» и истину своего «Опровержения...» как единственно возможную.

Игумен Парфений берет из «Записки» П.И. Мельникова отдельные фрагменты и делает свой комментарий к ним, прибегая к богословско­му или историческому анализу (в зависимости от содержания отрыв­ков). Надо оговориться, что этот анализ зачастую весьма краток — при том, что он касается вопросов, требующих объемов книги (взять хотя бы такие темы, как каноническая правомерность отделения паствы от епископов, законность священства, принимаемого старообрядцами от господствующей церкви, каноничность единоверия, существование церкви без епископского чина и др.). Собственно говоря, и «Записку» П.И. Мельникова отличает конспективность, но там писатель не ста­вил целью сделать развернутый богословско-исторический анализ, он просто изъяснял собственные взгляды.

Среди характерных приемов публицистики игумена Парфения сле­дует выделить своеобразное воссоздание образа автора «Записки» — П.И. Мельникова. Конечно, отношение к нему резко негативное. Парфений представляет его читателю как человека, не знакомого с предметом исследования: любитель, сознательный враг официально­го православия, «ревностный служитель римской курии», «расколофил», «сторонник раскола», который стремится «затемнить истину одним красноглаголанием», использует «ложные доводы», «голослов­ные подтверждения», «обнаруживает совершенное незнание церковного устава» и даже, возможно, не читал Евангелия.

Если П.И. Мельников в «Записке» ставил знак равенства между старообрядцами-поповцами и теми, кто принадлежит к господству­ющей церкви или единоверию, то Парфений стремился доказать об­ратное. Если П.И. Мельников отказывался в этом случае от ярлыка «раскольничья секта», то Парфений, наоборот, оперировал им.

Образ старообрядчества создается Парфением с помощью сравнений, за которыми стоит иное, антирусское и неправославное содержание:

«Богатые купцы, обитатели Москвы, Петербурга и других торго­вых, значительных городов России из последователей поповщины в особенности, думая только, как жиды, об увеличении капиталов своих дозволенными и недозволенными средствами, ведут жизнь раз­вратную в высшей степени, прикрываясь иезуитским лицемерием, а на детей своих смотрят сквозь пальцы, не взыскивая с них за дурное и развратное поведение...»[30].

«Несколько раз быв свидетелем бесед православных с раскольни­ками и сам принимая участие в беседах этих, я могу уверить автора, что загрубелость и упорство раскольников превышает самый дикий фанатизм жидов и турок»[31].

Стремясь убедить читателя в своей правоте, Парфений апеллирует к личному опыту, как бы доказывая, что его суждения неумозри­тельны. Он не делает различий между старообрядческими согласи­ями: все одинаково развратны, безнравственны, склонны к преступ­лениям. Следуя устоявшимся противостарообрядческим стереотипам, Парфений, тем не менее, стремится убедить читателя в полной своей беспристрастности. «Что же касается до простого народа из расколь­ников, то Гуслицкая обитель наша окружена ими со всех сторон, и поэтому я, живя в ней 5 лет, скажу совершенно беспристрастно, что нигде в России не найдете вы людей безнравственнее, бессовестнее, развратнее и буйственнее здешних раскольников, в особенности поповщинского толка»[32].

Для данного отрывка характерно создание негативного ярлыка с помощью эпитетов — нескольких прилагательных в превосходной степени в сочетании с конкретизирующими оборотами: «нигде в Рос­сии», «в особенности поповщинского толка».

Иногда, создавая образы автора «Записки» и старообрядчества, Парфений сталкивает их. «Раскольникам, как совершенным невеж­дам, не знающим и не понимающим ни Священного Писания, ни истории церковной, простительно слушать кривотолков своих и безусловно верить словам их; но г. автору Записки , мужу ученому и, как кажется, начитанному, грешно и стыдно поддаваться голословным доводам  расколоучителей и не опровергнуть в своей Записке о расколе все явные хитросплетения их»[33]. Использованная антитеза под­водит к выводу о том, что ученый человек не должен становиться на сторону старообрядцев, это даже «грешно». Положительные эпитеты, характеризующие автора «Записки», приобретают ироническую ок­раску. Парфений выступает с назиданием другим «ученым мужам», и эти нравоучительные нотки в «Опровержении...» нередко звучат в адрес П.И. Мельникова, представленного этаким историком-неофитом, невеждой, которому «следовало бы... повнимательнее прочесть то, что по настоящее время написано против этой язвы (т.е. древлеправославия — В.Б.) нашими православными писателями». Образ старообрядчества типизируется с помощью устойчивых знаков-ярлы­ков: «совершенные невежды», «кривотолки», «хитросплетения». Ус­тойчивый негативный ярлык — расхожий публицистический прием игумена Парфения.

Другой прием состоит в использовании ложных фактов или сведе­ний, порочащих известных старообрядческих деятелей[34]. Передавая сплетни, Парфений «приукрашивает» их устойчивыми отрицательно-окрашенными ярлыками.

«...Выше сего доказал я, что у поповщинцев церкви Христовой нет и по настоящее время, потому что нет у них законной иерархии и что архиереи и попы их суть не более как законопреступники, са­мозванцы, происшедшие от гнилого корня: беглого подсудимого и запрещенного митрополита — грека Амвросия, изверженного патри­архом и собором епископов со всеми, кого дерзнул он рукоположить беззаконно»[35].

Ложь состоит в том, что Босно-Сараевский митрополит Амвросий, с которым связано восстановление полноты церковной иерархии в старообрядческой Церкви (Белокриницкое согласие) не подвергался никакому запрещению на момент своего присоединения к старооб­рядцам. Спустя несколько лет, в 1866 г., в послании министру внут­ренних дел П.А. Валуеву П.И. Мельников отвечал на эту неправду, имея в виду митрополита Амвросия: «...Он был далеко недюжинный человек, не дурак, не мошенник, не христопродавец, каким с голоса Платона Будинского представляют его отечественные писатели с не­лепейшим Парфением во главе их. Для этих господ если кто расколь­ник, то уже непременно негодяй, тогда как среда раскольническая, несмотря на религиозные ее заблуждения (писатель не указывает, ка­кие. — В.Б.), имеет в себе немало хороших сторон, которых каждый истинно русский человек не может не пожелать и себе, и всем своим православным собратам»[36].

Другая ложь: «Наконец в 1846 году двум искателям инокам Алимпию и Павлу, чрез посредство жида Костюшки, удалось сманить под­судимого и запрещенного митрополита грека Амвросия к себе в Белую Криницу (раскольничье селение в Австрии), который беззаконно, бу­дучи запрещен и потому лишен благодати Святого Духа, [...] наделал раскольникам лжеепископов и лжесвященников, которых множество расплодилось теперь и у нас в России»[37].

Здесь повторяются опровергнутые выше сплетни, но к ним присо­единились другие. «Жид Костюшко» — это серб, переводчик Огнянович, помогавший инокам Алимпию и Павлу в поисках архиерея, который решился бы присоединиться к старообрядцам. Свидетель­ство П.И. Мельникова: «Переводчиком у них был серб Константин Ефимович Огнянович, которого нелепый и положительно для успе­хов православия вредный игумен Гуслицкого монастыря Парфений сделал в своей книге жидом» (из того же послания П.А. Валуеву)[38]. «Нелепый», «нелепейший» — эпитеты, сопровождающие оценку со­чинений Парфения у П.И. Мельникова.

Парфений специально акцентирует внимание на национальном ас­пекте, чтобы противопоставить старообрядцев и «жида», без которого иноки были бы беспомощны. Обратим внимание, какими еще спосо­бами принижается значение их подвига. Иноки названы «искателя­ми», они «сманивают» «запрещенного» митрополита, который «де­лает лжеепископов и лжесвященников». Отбирается принижающая лексика, используемая при «оживотнивании» (сатирический прием, основанный на сравнении с животными): «сманить», «расплодиться» в сочетании с иронически окрашенным ярлыком («искатели») и яв­ной ложью, необходимой для антитезы с акцентом на национальную принадлежность (старообрядцы как люди, претендующие называться истинно православными, истинно русскими и «жид»). Вообще, мно­гие суждения Парфения в «Опровержении...» выстроены на ложных фактах: чего стоит одно утверждение о том, что Стоглав является поддельным документом.

Не признавая древлеправославной церковной иерархии, и П.И. Мельников, и Парфений «лишали сана» старообрядческих епископов и священников. Обычно это делалось с помощью приставки «лже-» и замалчивания титула (Амвросий вместо митрополит Амвросий т.д.). Парфений в «Опровержении...» прибегает к использованию особых устойчивых конструкций, которые позволяют ему высказываться прямолинейно и четко. При этом он сталкивает точку зрения старо­обрядцев и свою, подчеркивая, что именно его — правильна.

«Лжеепископ Антоний Владимирский и всея России, как его вели­чают раскольники, правильнее же Андрей Иларионов Шутов». Даже в той части конструкции, что выражает точку зрения старообрядцев, остается авторская приставка «лже».

Другой пример: «Товарищ Шутова лжеепископ Софроний, правиль­нее же крестьянин Стефан Трифонов».

Противопоставление «монашеское имя — мирское имя» дополняет­ся другим: «церковно-иерархический статус — мирской социальный статус». То же самое наблюдаем на следующем примере: «Белокриницкий лжемитрополит Кирилл, правильнее же крестьянин селения Белая Криница Киприан Тимофеев». Подобный прием необходим для дискредитации старообрядческого духовенства.

В «Опровержении...» Парфений прибегает к приему демонизации древлеправославия. Он заключается в сопоставлении старообряд­чества с некими демоническими силами. Анализируя использование этого приема в полемике со старообрядцами, исследователь М.Л. Ти­мохин, на наш взгляд, верно заметил: «...Не поражает накал нена­висти, с которым власть демонизировала старообрядцев, — поражает бросающийся в глаза подчеркнуто политический и в то же время едва ли не внутрикультурный характер “демонизации” (практической по­лемикой была, как правило, полемика с инокультурной традицией). Поражает назойливость попыток отнести староверов к “слугам дья­воловым”, эта, в сущности незатейливая отработка “социального за­каза”»[39]. Демонизация имела не только и не столько литературную, сколько политическую природу, это своего рода форма доносительс­тва, форма выражения своих верноподданнических чувств, сочине­ния «деионизаторов» «были своим происхождением кровно обязаны микрофизике власти, то есть — на поверку — одновременно оказыва­лись и неосязаемо внелитературны, и ощутимо внереальны, оставаясь пустым сочинительством, моментом паракультурной политики»[40].

Игумен Парфений пишет, объясняя причины жизнеспособности старообрядчества: «Задачу же непонятного упорства отщепенцев не­возможно разрешить умом человеческим, а надо приписать его врагу рода человеческого диаволу, которому Господь допустил опутать се­тями сердца раскольников за хулы и клеветы, которые дерзают они изрыгать на церковь Божию и на Святого Духа, управляющего ею и освящающего все ее таинства»[41]. Подобные высказывания свидетель­ствуют о научном бессилии Парфения. Старообрядцы сравниваются с еретиками арианами, с которыми не имеют ничего общего. Их непод­чинение господствующей церкви, которой принадлежала монополия на истину, служит для Парфения доказательством, что они даже не верят в Бога[42]. Прием демонизации связан с десакрализацией личности царя и царской власти. В заключение своего «Опровержения…» Парфений пишет о всех древлеправославных христианах: старообрядца, как пишет он, «называют благочестивейшего государя нашего еретиком и антихристом, все законы и установления государственные признают выдумкою антихриста, и вообще отличаются фанатизмом самым неистовым и не почитают за грех ограбить православный храм или сманить священника, а обмануть православного или уговорить его перейти в их беззаконное согласие считают за святое дело и за величайшую добродетель»[43]. Подобные утверждения — провокация, здесь Парфений приписывает учение о воплощении антихриста в рос­сийских монархах всем без исключения старообрядческим согласиям, и своей ложью подталкивает власть к репрессиям. Цель «Опровер­жения...», конечно, не только в этом, книга призвана утвердить в общественном сознании прежние, ветхие представления о старообряд­честве, которые начали уже расшатываться.

 

 

*  *  *

 

Вскоре после своей «Записки» П.И. Мельников представил С.С. Ланскому доклад, в котором обосновывал необходимость системати­ческого изучения старообрядчества. Эту же мысль он будет проводить позднее в «Письмах о расколе».

В докладе П.И. Мельников предлагал выделить для исследований по 10 тысяч рублей в год. Разработку разных аспектов изучения пред­полагалось поручить видным специалистам. 18 октября 1857 г. С.С. Ланской поручил П.И. Мельникову и А.И. Артемьеву «составление возможно полного историко-догматического изложения учения раз­ных раскольнических сект в России»[44].

Для писателя открылись двери рукописных хранилищ Императорс­кой публичной библиотеки, Румянцевского музея, архива МВД, Сек­ретного комитета по расколу. В марте 1858 г. высочайшим повелени­ем С.С. Ланскому предписывалось «составление подробного описания раскола», согласно с планом, выработанным П.И. Мельниковым. К работе был привлечен Н.И. Субботин.

В архиве П.И. Мельникова в ИРЛИ хранится план исследователь­ской работы, предложенный Н.И. Субботиным. Он довольно широк по охвату: «Предлагая свое сотрудничество в занятиях комитета для разработки материалов, касающихся раскола и издания сочинений о расколе, экстраординарный профессор Московской] академии Суббо­тин может указать в настоящее время на следующие предлагаемые труды свои:

1) Издание сборников раскольничьих сочинений, относящихся к внутренней полемике разных сект между собою, с обстоятельным приложением (в предисловиях) как общего значения этой отрасли раскольничьей литературы, особенно в отношении к борьбе право­славия с расколом, так и частных сведений о каждом сочинении в отдельности. [...]

2) Издание хорошего и тщательно сличенного с другими списка “Проскинитария” с предисловием.

3) Ряд биографий замечательных лиц в истории раскола.

4) Очерки раскольничьей литературы.

5) Очерки православной полемической литературы против раско­ла»[45].

П.И. Мельников и А.И. Артемьев издали трехтомный «Сборник постановлений, относящихся к расколу». Однако в 1861 г. их работы были прерваны: С.С. Ланской ушел с поста и был заменен статс-секре­тарем П.А. Валуевым. К тому же и финансирование прекратилось. В одном из писем своему знакомому Д.Н. Толстому П.И. Мельников сообщал об этом: «Работа по расколу предполагалась именно так, чтобы вполне обеспечить меня и Артемьева, для чего и упомянуто об изыс­кании денежных средств. Но тогда настала крестьянская реформа, все остальное положили под красное сукно. Артемьева-то устроили, а я остался так. Пусть обеспечат меня, а потом и требуют. Тут ведь как ни интересуешься сам работой, как ни любишь предмет, а бро­сишь, если нужно приняться (и приняться за вздор, за какую-нибудь газетную статью), чтобы семья была сыта да тепла. А то дадут чуть не карамзинскую работу, а работай один, сидя на Антониевой пище, и в архив ходи, и выписки сам делай (да еще и архивы-то не откры­вают, хотя теперь чуть не всякому дается высочайшее разрешение), и книги выписывай, и рукописи собирай, и пр. и пр., да напиши “пол­ное, обстоятельное, сообразное с требованиями современной науки” исследование о всех сектах. Шутка сказать! Да я пишу теперь только историю раскольнического епископства, первый том печатается в 20 печ[атных] лист[ов], а все будет около 80; каков же по этому масшта­бу весь-то труд вышел бы? И возможно ли одному это исполнить даже при карамзинском трудолюбии, но не только без карамзинских, а и без всяких средств?»[46].

 

 

*  *  *

 

Иронизируя над старообрядцами в рассказах, писатель иначе пред­ставляет их в служебных записках и публицистике. Двойственное отношение — характерная черта его мировоззрения.

В 1860 г. П.И. Мельников выступил в «Северной пчеле» с неболь­шой статьей «Mania Religiosa», в которой вступил в спор с основоположниками противостарообрядческой публицистики. Это был отклик на заметку из «Московских ведомостей», где описывался случай, по­хожий на самосожжение. П.И. Мельников замечает по этому поводу: «Некоторые писатели предполагали особую отрасль русского раскола самосожигателей («Розыск...», Феофилакт Лопатинский, Макарий и др.). Но это несправедливо: все тридцать семь случаев самосожигательства, бывшие в последние 160 лет, все до единого принадлежат к проявлениям психической болезни, к фанатизму, который так же есть ни что иное, как душевная болезнь. Но сектаторства во всех этих проявлениях ужасной болезни нет нисколько»[47]. В старообрядчестве нет и не было изуверских сект самосожженцев, тюкалыциков, душилыциков, морелыциков и т.п., о которых говорится в противостарообрядческих сочинениях, все это — мифы, заявляет писатель.

В 1860 г. или около того П.И. Мельников пишет «Письма о рас­коле». Этот цикл из пяти статей он по цензурным соображениям не решался публиковать около двух лет и в конце концов уступил про­сьбам своего друга П.С. Усова, напечатав их в январе 1862 г. в «Се­верной пчеле». «Письма о расколе» свидетельствуют: мысль о том, что старообрядчество не представляет серьезной политической силы, в сознании писателя уже достаточно окрепла.

В «Письмах о расколе» хотелось бы выделить несколько, на наш взгляд, принципиально новых для П.И. Мельникова идей.

Это, во-первых, обоснование мысли о том, что старообрядцы «не только не способны быть политическими деятелями, но даже и ору­дием таких деятелей»[48]. Этот тезис П.И. Мельникова принципиально важен: он отводит от старообрядцев обвинения в неблагонадежности, подающие повод для преследований.

Во-вторых — отказ изображать историю старообрядчества в связи с историей прежде бывших разделений в русской церкви (как это было, например, в книге А.Н. Муравьева «Раскол, обличаемый своею историею» (1854) и в более ранней противостарообрядческой публицис­тике), а также в связи с историей сект, занесенных в Россию извне (хлысты и др.). «Все эти еретики, говоря каноническим языком, — все эти секты — не наши, не русские; они возникли и развивались не на русской народной почве, а занесены к нам в разные эпохи из чужих краев, и привились к русскому народу как нечто чуждое и доселе. У них нет никаких преданий, ни исторических, ни догматических, ни обрядовых, между тем как предание всегда нераздельно со всяким верованием русского человека. У них нет преданий, связанных с ис­торическими преданиями русского народа»[49].

на развитие русской торговли, фабричной и ремесленной деятельнос­ти, чем эти цехи, которые, может быть, и хороши для Риги с ее средневековыми понятиями, но отнюдь не для какой-нибудь Калуги, а тем еще менее Арзамаса и Кунгура»[50]. Старообрядческое предприни­мательство способно внести огромный вклад в развитие России.

Наконец, писатель обосновывает необходимость систематического изучения старообрядчества. Более того, он предлагает абсолютно но­вый подход: «Не в одних книгах надо изучать раскол. Кроме изуче­ния его в книгах и архивах, необходимо стать с ним лицом к лицу, пожить в раскольнических монастырях, в скитах, в колибах, в за­имках, в кельях, в лесах и т. п., изучить его в живых проявлениях, в преданиях и поверьях, не переданных на бумаге, но свято сохра­няемых целым рядом поколений; изучить обычаи раскольников, в которых немало своеобразного и отличного от обычаев прочих рус­ских простолюдинов; узнать воззрение раскольников разных толков на мир духовный и мир житейский, на внутреннее устройство их общин и т.п.»[51]. Здесь в центр изучения ставился человек, со сво­им оригинальным мировоззрением — не тем, какое приписывали ему апологеты господствующей церкви. Этот подход требовал близкого общения со старообрядцами, причем — на равных, без полемики и политики. Он предполагал изучение внутренней логики развития ста­рообрядчества.

Значение «Писем о расколе» в том, что они требовали от общества пересмотра взглядов на старообрядчество и как следствие — отноше­ния к нему. Они стали этапом в формировании нового образа старо­обрядчества в глазах русских людей. Цикл статей П.И. Мельникова обосновывал огромное значение древлеправославия для страны.

«Письма...» вызвали противоположные отклики. Высоко оценил их нижегородский архиерей Нектарий (Надеждин), писавший в одном из писем П.И. Мельникову, что, собираясь ехать в края, где много старообрядцев, берет с собой эти «Письма...». Нектарий даже пред­положил, что П.И. Мельникову удалось как-то задобрить цензоров: в статьях есть смелые выражения и мысли[52]. Зато неизвестный автор «Черниговских епархиальных ведомостей» упрекал писателя в наме­ренном замалчивании темы нечестного (преступного) происхождения старообрядческих капиталов[53].

Задачу изучения старообрядчества П.И. Мельников попытался ре­шить в цикле статей, которые легли затем в основу «Очерков по­повщины» (1863—1867). К сожалению, здесь писателю не удалось придерживаться полностью принципа беспристрастности, особенно в отношении современного ему старообрядчества. Несмотря на обилие новых фактов, «Очерки поповщины» испытали заметное влияние прежних карикатурно-сатирических принципов изображения старо­обрядчества. И, как это ни покажется странным, но заявленный в «Письмах о расколе» принцип изучения старообрядчества писатель реализовал не в своих исторических статьях, а в дилогии «В Лесах» и «На Горах».

В конце 1862 г. П.И. Мельников опубликовал в «Русском вестнике» статью «Преображенское кладбище» (под псевдонимом «S»). Тогда же и в последующие годы он работал над «Очерками поповщины», которые заслуживают более обстоятельного разговора.

В 1863 г. П.И. Мельников пишет пропагандистскую брошюру «О русской правде и польской кривде», предназначенную для простого народа и разъясняющую причины и обстоятельства польского мяте­жа, действий российского правительства. Старообрядцы в этой бро­шюре показаны верными сторонниками России. «Как только старо­обрядцы узнали, что поляки и “русские воры” (А.И. Герцен и др. — В.Б.) их облыгают, тотчас же выборных людей из своих обществ к царю послали и письма свои (верноподданнические. — В.Б.) прямо ему в руки подали»[54]. В книге приводится рассказ о том, как витеб­ские старообрядцы отбили у польских повстанцев множество ружей. В конце брошюры помещен текст молитвы за царя и о победе над врагами, заимствованный из рукописи XVI столетия, т. е. такой, ко­торый мог быть признан и старообрядцами, что само по себе неслу­чайно. Брошюра формирует определенное мнение о польском мятеже, о действиях правительства и попутно — о роли старообрядцев в этих событиях. Они уже не служат опорой иностранным державам и «рус­ским ворам». Старообрядчество предстает как надежный оплот Рос­сии и Российского самодержавия.

В этом отношении с П.И. Мельниковым был согласен редактор кон­сервативного «Русского вестника» М.Н. Катков. В 1863 г. он писал в одной из статей: «В Западном крае есть местности, населенные ис­ключительно или старообрядцами, или католиками. В этих местнос­тях коренную, прочную подпору русской народности составляют ста­рообрядцы, а между тем старообрядцы не допускались там к занятию должностей. Их даже не дозволяли избирать в волостные старшины, и, ппгаЪНе (Ис1и! (странно сказать!) старшинами в старообрядческих волостях были католики, которые, само собой разумеется, находились под влиянием ксендзов. Тем не менее, старообрядцы первые отозва­лись на весть об учреждении ополчения и наводят теперь спаситель­ный для края страх на мятежных людей между помещиками Ви­тебской губернии. Благодаря старообрядцам можно быть уверенным, что серьезных беспокойств в этой губернии не будет. [...] Во всяком случае, предпочтение, которое оказывалось в том краю католикам перед старообрядцами, было немалым промахом с нашей стороны и немалым подспорьем для революционной пропаганды»[55]. Здесь, как видим, нет уже прежней «австробоязни» и прочих «фобий», связан­ных со старообрядчеством.

В феврале 1864 г. высочайшим повелением был утвержден особый временный комитет для обсуждения представленных П.А. Валуевым царю соображений об изменении в действующих постановлениях о старообрядцах. В комитет входили духовные лица официальной цер­кви, председательствовал в нем статс-секретарь граф Панин. П.А. Валуев отстранял П.И. Мельникова от участия в рассмотрении дел по старообрядческому вопросу, что, впрочем, не помешало ему об­ратиться к министру с особой «Запиской». Ее текст опубликован в книге П.С. Усова «П.И. Мельников, его жизнь и литературная деятельность»[56].

В этой «Записке» П.И. Мельников солидарен с мнением, что ста­рообрядческая церковная иерархия восстановлена канонически пра­вильно, «т. е. на точном основании церковных постановлений», «и надобно сознаться, устроили ее более согласно с правилами апостолов, вселенских и поместных соборов, нежели устроена администрация современной русской церкви, ибо “Духовный регламент”, а также Уч­реждение или Устав о консисториях заключают в себе много антиканонического»[57]. История, считает П.И. Мельников, предлагает царю сделать великий шаг — «успокоение» пяти миллионов старообрядцев-поповцев. Имеются в виду новые подходы во взаимоотношениях госу­дарства и старообрядчества, основанные на принципах терпимости.

В «Записке» П.И. Мельников формулирует различие между поня­тиями «терпимость» и «покровительство». Смысл, вкладываемый в эти слова, носит существенный характер для понимания его взгля­дов. Он пишет:

«Теперь раскольники поповщинской секты просят прежде всего терпимости их архиереев и попов, или, как они выражаются, “вы­сшего и низшего их духовенства”, причем желают, чтобы они по при­меру православного духовенства и терпимых в России христианских исповеданий были избавлены от податей и пользовались бы другими предоставленными духовным лицам правами и привилегиями. Согла­ситься на это правительству, сделать столь резкий переход от строго­го преследования архиереев старообрядческих к предоставлению им всех прав и преимуществ, которыми пользуются архипастыри гос­подствующей церкви, едва ли возможно; это было бы торжественным признанием, что церковь и правительство двести лет были не правы перед раскольниками и самое господствующее вероисповедание неправославно. Не надобно забывать, что раскол собственно так называемый, т. е. поповщина и беспоповщина, есть порождение грубости и невежества, и что он должен со временем уничтожиться, когда про­свещение проникает в низшие слои народа. Перед светом общечело­веческого образования не устоять расколу, если не будут подвигаться на него новые преследования и новые гонения. Но есть разница, и разница большая, между терпимостью и покровительством. В видах государственной и народной пользы терпимость необходима, но пок­ровительство положительно вредно». По мнению П.И. Мельникова, «употребляя вместо терпимости покровительство», правительство России в XVIII в. только поспособствовало укреплению ислама между киргизами и башкирами, «тогда как при одной терпимости, без покровительства муллам и проч., они были бы теперь непременно хрис­тианами». То же самое произошло и в тех регионах, где распростра­нен буддизм. Если старообрядческое духовенство только «терпеть», оно само впоследствии приведет свою паству к воссоединению с офи­циальной церковью, если ему «покровительствовать», старообрядчес­тво лишь укрепится, получит крепкую организацию, и воссоединение будет невозможно. Терпимость в отношении старообрядческого ду­ховенства заключается, по мнению П.И. Мельникова, в том, чтобы было только «допущено» (а не разрешено) отправлять им богослуже­ние и исполнять другие свои обязанности (например, суд епископов над священниками и т. п.). Но официально они должны числиться купцами, мещанами, крестьянами и пользоваться теми граждански­ми преимуществами, которые принадлежат им по праву рождения, а не по праву посвящения в сан[58].

Форма объявления терпимости очень важна. Если она будет вы­ражена открыто, например, в особом манифесте или указе, то, как считает П.И. Мельников, последуют массовые обращения народа к древлеправославию. «Если простонародье узнает о “торжественном покровительстве” государя старообрядству, оно поголовно перейдет в раскол, и тогда православным архиереям и священникам останется пастырствовать (на Великой России) только над дворянами и чинов­никами». Это может произойти, по мнению П.И. Мельникова, пото­му, что девять десятых «простонародья» поддерживают старую веру. Писатель избегает ответа, почему? Но делает вывод:

«Поэтому “терпимость” старообрядческого духовенства должно ог­ласить не иначе, как посредством циркуляра от лица министра внут­ренних дел к начальникам губерний о том, чтобы они предписали полициям ни в какие религиозные дела старообрядцев не мешать­ся, преследуя лишь такие деяния их, которые прямо нарушают об­щественное благочиние, причем губернаторов снабдить секретным предписанием, чтобы они в случае настояния местных епархиальных архиереев об арестовании и т. п. старообрядческих духовных лиц, оставляли эти настояния без последствий, донося лишь о том до сведения министра внутренних дел.

Конечно, это полумера, но на первый раз и она будет благодетельна. Впоследствии правительству предстоит составить подробную програм­му дальнейших своих действий и следовать ей неуклонно, путем рас­ширения прав старообрядческого духовенства сообразно со степенью близости его к воссоединению с господствующею церковью. Но глав­ное в этом отношении: “школы, школы и школы”. Повторяю - перед лицом просвещения расколу не устоять. Теперь старообрядцы просят “своих гимназий”. Если их желание будет удовлетворено, лет через пятнадцать, двадцать они попросят и “университета”. Не опасаясь быть лжепророком, скажу: первый старообрядческий архиерей, вы­шедший из этого университета, будет новый Иосиф Семашко»[59].

Митрополит Иосиф (Семашко) в 1839 г. присоединился к господс­твующей российской церкви вместе с многочисленной паствой от католической унии. По теории П.И. Мельникова, поддержка склон­ных к воссоединению старообрядческих лидеров и распространение просвещения способны привести к аналогичному результату. Цель политики терпимости — это чаемое воссоединение старообрядчества с господствующим православием, в котором, по словам того же П.И. Мельникова, «много антиканонического». Писатель даже не задумы­вается о выявлении и устранении всего «антиканонического» как об основной преграде для возможного объединения и преодоления цер­ковной трагедии XVII в. Дело вовсе не в просвещении, не в школах и университетах...

П.И. Мельников придерживался распространенного в его время ошибочного убеждения, что старообрядчество с его нежеланием идти на сближение с официальной церковью во многом держится на необ­разованности и не устоит при успехах просвещения. Подобную точку зрения резко критиковал публицист и издатель Н.П. Гиляров-Плато­нов в своей «Логике раскола» — статье, посвященной И.С. Аксакову. «Итак, в тех редких случаях, когда школа не воспитает безверия, вы получите раскольника же, но просвещенного, который притом удосужится, может быть, специально вооружить научным прибором и богословские свои мнения. [...] Судить о стойкости вероисповеда­ний по просвещению лиц, к ним принадлежащих, есть нелепость»[60]. Увы, писатель оказался лжепророком: первый старообрядческий ар­хиерей, получивший высшее образование, бывший профессор Санкт-Петербургской духовной академии епископ Михаил (Семенов) стал виднейшим апологетом старой веры. Иосифа Семашко из него не по­лучилось...

Мысль о том, что старообрядчество способно стать залогом процве­тания и стабильности в государстве, П.И. Мельников проводит в пос­лании министру внутренних дел П.А. Валуеву в 1866 г., потрясен­ный каракозовским выстрелом. В его понимании это был не просто выстрел в первого человека страны, но покушение на национальные, складывавшиеся веками представления о государственности. Кто и что может послужить противодействием нигилизму? Старообрядчес­тво, приходит к убеждению писатель, сила, не причастная к поли­тической борьбе, но сохраняющая первоосновы национального мен­талитета и духовности, преданная монархии. Укрепляет этот вывод командировка в Москву с целью изучения настроений старообрядцев в связи с прошедшим недавно Освященным Собором на Рогожском кладбище.

Московские послания писателя П.А. Валуеву наполнены массой ин­формации, основанной как на фактах, так и на сплетнях (чувствуется влияние историка и публициста Н.И. Субботина — непримиримого врага старообрядчества, с которым контактировал писатель в Моск­ве). Тем не менее, П.И. Мельников остается убежден: «А восстанов­ление русского духа, старобытной нашей жизни все-таки произойдет от образованных старообрядцев, которые тогда не раскольники бу­дут»[61]. Эта мысль весьма значима для понимания эволюции взглядов писателя.

Поездка в Москву в 1866 г. позволила П.И. Мельникову условиться о постоянном сотрудничестве с редакцией «Русских ведомостей». 19 августа того же года писатель уволился от должности чиновника осо­бых поручений при министре внутренних дел и был откомандирован в распоряжение московского генерал-губернатора. В Москве он начал работу над дилогией «В Лесах» и «На Горах».

 

[1] ИРЛИ. Ф. 95 (П.И. Мельников-Печерский). Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 49.

[2] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Нижний Новгород, 1910. Ч. 1. С. 142.

[3] Там же. С. 143. Имеется в виду статья «Солнечные затмения, виденные в России до XVI столетия» («Отечественные записки». 1842. Кн. 6).

[4] Там же. С. 153.

[5] Там же. С. 160.

[6] Хронографы — средневековые исторические сочинения, распространенные в Визан­тии, Сербии, Болгарии и Древней Руси.

[7] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь и литературная деятельность. // Мельников П.И. Поли. собр. соч. СПб. — М., 1897. Т. 1. С. 118. См. также: Москвитянин. 1850. № 21. III: Науки и художества. Русская история. С. 1-12.

[8] Липранди И.П. Краткое обозрение существующих в России расколов, ересей и сект, как в религиозном, так и в политическом их значении. Лейпциг, 1883. С .4.

[9] Мельников П.И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии // Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Нижний Новгород, 1910. Ч. 2. С. 3. Курсив П.И. Мельникова.

[10] Там же.

[11] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 116.

[12] Ершова О.П. Старообрядчество и власть. М., 1999. С. 151-152.

[13] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 170-171.

[14] Там же. С. 172.

[15] Липранди И.П. Указ соч. С. 4.

[16] Там же. С. 77.

[17] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 173.

[18] Мельников П.И. О русском расколе // Сборник правительственных сведений о раскольниках / Сост. В.И. Кельсиев. Лондон, 1860. Вып. 1. С. 169.

[19] Там же. С. 170.

[20] Там же. С. 171.

[21] Там же. С. 175.

 

[22] Мартин-армянин — вымышленный инок, будто бы пришедший в Россию из Армении и проповедовавший еретическое учение, которое было якобы осуждено Киевским собором 1157 г. Мартин-еретик будто бы проповедовал, что имя Иисус следует писать с одним «и», что инокам можно есть мясо, что нужно поститься в субботу и т.п. На «Соборное деяние» опирался в 1-й пол. XVIII в. в своих спорах со старообрядцами новообрядческий архимандрит Питирим (впоследствии Нижегородский митрополит), показывая им копию этого документа, якобы полученного им от Димитрия Ростовского. Оно приводится в ка­честве мощного аргумента противостарообрядческой полемики в книге митрополита Питирима «Пращица», изданной по благословению Синода. Фальшивка была разоблачена в «Поморских ответах», что, в свою очередь, поставило перед господствующей церковью задачу дискредитировать сочинения старообрядческих апологетов, вместо того, чтобы признать подлог. «Соборное деяние» стало одним из классических примеров фальсифи­кации письменных исторических источников с явно выраженной идеологической целью (подробнее см.: Козлов В.П. Тайны фальсификации. М., 1996. С. 22–44).

[23] Мельников П.И. О русском расколе. С. 181.

[24] Там же. С. 184.

[25] Там же. С. 188.

[26] Там же. С. 195.

[27] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 174-175.

[28] Мельников П.И. О русском расколе. С. 193.

[29] Там же. С. 195–196.

[30] Парфений, игумен. Опровержение «Записки о русском расколе», написанное в Спасо-Преображенском Гуслицком монастыре. М., 1864. С. 28.

[31] Там же. С. 53. Выделено нами. — В.Б.

[32] Там же. С. 28.

[33] Там же. С. 39.

[34] Нужно заметить, что этим приемом не брезговал и сам П.И. Мельников (например, в «Очерках поповщины»).

[35] Парфений, игумен. Опровержение «Записки .... С. 42-43.

[36] Цит. по: Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 255. Платон (Атанацкович (или Афанацкович)), епископ Будимский — сербский писатель и переводчик. Имеется в виду брошюра, изданная в 1848 г. в Будиме (Австро-Венгрия) под названием «Повесть краткая и достоверная о раскольницех, на соблазн и позор нашея православныя восточныя церкве в сии последние времена прошибающихся. Издана Платоном Афанацковичем, епископом Будимским». «Повесть...» была полностью перепечатана в «Сборнике из истории старооб­рядчества» Н.И. Попова в 1864 г. В ней содержались лживые измышления о митрополите Амвросии.

[37] Парфений, игумен. Опровержение «Записки...» С. 47-48.

[38] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 250.

[39] Тимохин М.Л. Демонизация как прием // Старообрядчество: история, культура, современность: Материалы IV науч.-практич. конф. М., 1998. С. 203.

[40] Там же. С. 204.

[41] Парфений, игумен. Опровержение «Записки...». С. 51.

[42] Там же. С. 56.

[43] Там же. С. 168.

[44] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 177.

[45] ИРЛИ. Ф. 95 (П.И. Мельников-Печерский). Оп. 1. Ед. хр. 58. Л. 5.

[46] Труды высочайше утвержденной Рязанской ученой архивной комиссии за 1887 г. Рязань, 1888. Т.2. С. 9.

[47] Мельников П.И. Mania Religiosa // Северная пчела. 1860. № 170 от 1 авг. С. 704.

[48] Мельников П.И. Письма о расколе // Мельников П.И. Собр. соч. Т. 8. С. 60

[49] Там же. С. 54.

[50] Там же. С. 21-22.

[51] Там же. С. 21-22.

[52] ИРЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 63.

[53] Письма о расколе. СПб. 1862 г. // Черниговские епархиальные ведомости. Прибав­ления. 1862. 15 мая. С. 326.

[54] Мельников П.И. О русской правде и польской кривде. М., 1863. С. 39.

[55] Катков М.Н. Истинный либерализм, меры, принимаемые властями в Царстве Поль­ском, и старообрядцы // Катков М.Н. Имперское слово. М., 2002. («Пути русского имперского сознания»), С. 141-142.

[56] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 220-227. См. также: ОР РНБ. Ф. 478 (П.И. Мельников-Печерский). Оп. 1. Ед. хр. 31.

[57] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 221.

 

[58] Там же. С. 222-224.

[59] Там же. С. 226-227.

[60] Гиляров-Платонов Н.П. Логика раскола // Гиляров-Платонов Н.П. Сборник соч. М., 1899. Т. 2. С. 220-221.

[61] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 258.

---

 

Теги: игумен Парфений (Агеев), Иван Липранди, «Записка о русском расколе», Сергей Ланской, «Письма о расколе», Петр Валуев, веротерпимость