«Исполнить поручение я бы сумел, работа из рук не вывалится»: Чиновничье поприще П.И. Мельникова

 

 

Мельников-чиновник, Мельников-публицист, Мельников-писатель — три разных человека.

Как чиновник, писатель выполнял поручения самого разного рода: расследовал причины пожаров, осуществлял проведение карантина на судах, направлявшихся вверх по Волге на Нижегородскую яр­марку, когда в Астрахани свирепствовала холера, собирал сведения о «характере и действиях верховного патриарха гайканского наро­да Нерсеса», проводил аресты старообрядческих иноков, занимался статистикой. Его жизнь — постоянные поездки, постоянное общение с народом: то купцы, то бурлаки, то жители старообрядческих ски­тов... Чиновничья деятельность П.И. Мельникова еще не изучена в достаточной степени, и является перспективным направлением для биографических исследований. Мы опираемся на разрозненные и уже опубликованные источники, стремясь обобщить их. Немало от­крытий может ожидать нас в региональных архивах, архивах МВД, ведь именно в этом ведомстве долгое время служил писатель.

 

 

*  *  *

 

 

В 1847 г. нижегородский губернатор Михаил Александрович Уру­сов пригласил П.И. Мельникова на службу в качестве чиновника особых поручений. У писателя начался период тесных контактов со старообрядцами.

А до этого? П.И. Мельников вспоминал: «До 1847 года, живя в Нижнем Новгороде и занимаясь русскою историею, я стал изучать раскол и раскольников. Моим занятиям способствовали два обстоя­тельства: поездки по нижегородскому Заволжью, наполненному рас­кольниками, и знакомство с книжниками на Нижегородской ярмар­ке. В Заволжье, именно в Семеновском уезде, было у меня маленькое, доставшееся после матери имение; крестьяне, жившие в том имении, были все до единого раскольники, поповщинской секты. Они были раскольники “записные”, т. е. значившиеся исстари, по книгам земс­кого суда, раскольниками; деды их платили двойные оклады (налоги — В.Б.). Поэтому они были избавлены от притеснений полиции и по­пов. Народ этот был хороший. Теперь вот более пятидесяти лет, как имение (деревня Казанцово) в нашем роде, но в продолжение этого довольно долгого периода времени не только к нашим крестьянам не наезжал суд по уголовным делам, но даже ни один крестьянин никог­да не был прикосновенен к какому бы то ни было делу. Вина капли в рот не берут. Они не богаты, но зажиточны; оброк небольшой (12 р. с тягла); недоимок почти никогда не бывало. В Казанцове я прежде всего познакомился с раскольничьим бытом; неподалеку от деревни (верстах в трех) был раскольнический скит Кошелевский (поповщин- ский). Здесь я познакомился со скитскими жителями. Старшина моего селения Иван Петров, умный, грамотный и довольно развитой чело­век, большой начетчик и сын начетчика, пользовался уважением от своих и чужих крестьян-раскольников. С ним много мы толковали о расколе. Бывало, когда приедет Иван Петров в Нижний, целые вече­ра проводили мы с ним, говоря о расколе.

С 1840 г. директором на Нижегородской ярмарке был граф Дмит­рий Николаевич Толстой, бывший впоследствии губернатором калуж­ским, воронежским и директором исполнительной полиции (в шести­десятых годах). Мы с ним находились в дружеских отношениях. Он занимался историею русской церкви, хорошо знал церковный устав и изучал раскол. Чрез него я познакомился с Дементьем Васильевичем Пискаревым, с Большаковым, с Морозовым и другими раскольника­ми, торговавшими на ярмарке старопечатными и старописьменными книгами и иконами. У них бывало много раскольничьих рукописей; они скупали их у приносивших и продавали в Москве раскольникам и М.П. Погодину. Покупать рукописи было не по моим средствам, но торговцы давали мне их на прочет. Я много читал, делал выписки. В 1841 году приехал в Нижний Погодин и познакомился со мною. Мы с ним осматривали нижегородские древности, ярмарку; он накупил книг для своего древлехранилища и просил меня, как постоянного нижегородского жителя, присматривать для него на ярмарке и в го­роде у Головастикова, тоже торговца старыми книгами и иконами, “редкостные вещи”. Года четыре я занимался этим делом и еще более познакомился с раскольническою литературою. В это время я узнал и Головастикова, с которым впоследствии пришлось встретиться в совсем иных обстоятельствах»[1].

Будучи на службе при М.А. Урусове, П.И. Мельников подбросил ему мысль о том, что в тех местах, где старообрядцы и нестарообрядцы живут вместе, первых следует отдавать в рекруты. Это вы­нудит старообрядцев обращаться к синодальному православию. Ко­нечно, осуществляя эту идею, необходимо продумать, как избежать злоупотреблений со стороны чиновничества в отношении зажиточных старообрядцев. М.А. Урусов внес это предложение во всеподданней­ший отчет за 1853 г. По его словам, император Николай Павлович собственноручно написал в том месте, где излагалась эта мысль: «Сде­лать об этой мере соображение»[2]. П.И. Мельникову также принадлежит идея отдавать в кантонисты[3] детей, рожденных от браков, повенчанных тайно нелегальными старообрядческими священниками и наставниками-беспоповцами. Как и в первом случае, необходимым условием реализации таких мер является строгий присмотр за теми, кто воплощает эту идею в жизнь.

В период трехлетней службы при М.А. Урусове П.И. Мельников ис­полнил 87 поручений, многие из которых касались старообрядцев. Он вел следствие о старообрядческом иноке Варлааме, происходившем из крестьян Калужской губернии, производил описание старообрядчес­ких скитов Нижегородской губернии, отыскал в Городце колокола, которые запрещалось иметь старообрядцам и которые никто не мог отыскать с 1826 г., участвовал в присоединении к единоверию Кер­женского и Осиновского скитов. Эти и другие его поручения — темы для отдельных статей, отдельных исследований.

О том, как велась им в Нижегородской губернии борьба со старооб­рядчеством, как вообще шла служба, П.И. Мельников рассказывал в одном из своих писем к графу Д.Н. Толстому в конце 1849 г. В письме отражается грустное ноябрьское настроение. «...Мне перевалило за 30, между тем служба моя идет в пропажу относительно чина, ибо я так давно надв[орный] сов[етник], что начинаю думать, не родился ли я в этом чине. Колл[ежского] сов[етника], разумеется, не получу, ибо должность VIII класса. Представили было к ордену — не вышел. Впе­реди ничего, решительно ничего, буддийская пустота. Кн[язь] Урусов со мною в прежних отношениях, но что же из этого? Завтра, после­завтра будет другой губернатор, тогда что?

Между тем, в 3 года, произведя до 80 следствий (большею частию секретных, из которых только 5 было возвращено за неполнотою, и то в первые месяцы службы, когда я начинал), думаю я, что приобрел некоторую опытность в делах и был бы, сколько могу, быть полез­ным и на другом поприще. Не вековать же чин[овником] особ[ых] поручений] при воен[ном] губернаторе]?

Работать, если нужно, я готов, работать много. При том же я ра­ботаю скоро. Вот пример: в церкви села Пуреха (строена кн[язем] Пожарск[им]) были беспорядки и прекращено богослужение; земская полиция произвела следствие, но не так, я переследовал. 480 воп­росов, 170 очных ставок, на которых были законники: чиновники, попы с причтом (всего до 20 чел.), управляющий имением — велико­лепнейший крючок, — все это я сделал в 8 дней, а допросы пишу сво­ей рукой. Не забудьте, сколько времени уходит за рукоприкладством, когда мужик ставит свои каракульки. Дело о Варлааме-иноке на 3400 листах я производил два года, но если исключить время высылки лиц переписки (а переписывался я с 26 губерниями и одной областью Бессарабской), то самое производство не долее продолжалось, как 1 ½ месяца. Говорю Вам о делах, конченных совершенно, ибо по 1 в Сенате, по 2 в ком[итете] мин[истров] состоялись уже решения.

Раскольников от поповщины до скопцов включительно я уже изу­чил, и знаком даже со всеми толками хлыстов и скопцов: и образа их Искупителя и святой виноград, и корабли, и всякая всячина извест­ны мне, даже песни описал их в арзамасск[ом] остроге со слов одного скопца»[4].

П.И. Мельников хлопочет о переводе в Петербург, который открыл бы для него новые горизонты. Здесь, в Нижнем Новгороде, его де­ятельность бесперспективна. «О раскольниках потужит только высо­копреосвященный Иаков» (архиепископ Нижегородский), иронизи­рует П.И. Мельников. Далее в письме он рассказывает, чем мог бы заниматься, что знает и что умеет. Ему жалко только расставаться с близким другом, писателем и лексикографом Владимиром Далем, но и тот советует обратиться к Толстому: попытка не шутка, спрос не беда. «Если бы можно было попасть в число состоящих с жалованием, — мечтает П.И. Мельников. — Хочется узнать Россию, поездить, пока молод, накопить материалов наглядных, а не книжных, чтобы было чем заняться под старость. Вот моя цель»[5].

К хлопотам о переводе П.И. Мельникова подключились и другие люди, в том числе Владимир Даль. Но прошло три месяца, а резуль­тата не было. П.И. Мельников — на грани отчаяния. Его письмо, написанное Д.Н. Толстому в начале марта следующего, 1850 г., мож­но назвать криком о помощи. Принципиальность П.И. Мельникова многим пришлась не по нутру. «Есть у нас люди деловые, люди, об­рекшие себя на вековечное вращение между формальностями канце­лярскими, люди, которых цель состоит в том, чтобы дело шло фор­мально хорошо и не могло бы иметь дурных последствий, а будет ли оно иметь последствия хорошие — это не наше дело. Этим-то людям я не по нутру. Чтобы не иметь с ними столкновений, я оставил в по­кое раскольников, тогда как почти все скиты были уже на ниточке: все бы приняли единоверие. Необычайным путем полученный мною орден пораздразнил их. И вот эти люди устроили дело об инвентарях так, что если бы на мое место командировали ангела небесного, то и ему было бы мудрено исполнить это поручение, как должно. Вот мое положение в кратких словах: вместо того, чтобы мне через губернатора ежемесячно доносить хозяйственному департаменту о моих действиях и представлять мои работы в том виде, как я их сделал, я обязан все представлять в III Отдел[ение] губ[ернского] правления. В губ[ернском] правлении контролируют меня, рассмат­ривают мои действия, мои соображения. Замеченные мною упущения или принимают к сведению, или исправляют домашним образом, а в Министерство, конечно, будут доносить, что все состоит благопо­лучно. Из моих записок и соображений сделают черт знает что такое и все это в совершенно извращенном виде. Иначе и быть не может. Все, что ни нашел я неисправного в думах Семеновской и Балахнинской, произошло от неправильных действий самого III Отделения] губ[ернского] правл[ения]. И оно же рассматривает все это»[6]. После исправлений и контроля, боится П.И. Мельников, «у Вас в Петер­бурге я же получу титло дурака». «Вы не почтите меня нескромным, если я скажу Вам, что трудно сыскать чиновника, который бы знал лучше меня нужды и состояние городов Нижегородской] губ[ернии]. Исполнить поручение я бы сумел, работа из рук не вывалится. Как бы мне перейти к Вам, чрез это поручение? Даль говорит, это — вещь сбыточная и даже неизбежная. Похлопочите, любезнейший граф, о перечислении меня».

Спустя несколько дней, в другом письме Д.Н. Толстому П.И. Мель­ников признается, что его положение в Нижнем невыносимо.

Вскоре он получил известие, что он причислен к Министерству внутренних дел в качестве чиновника особых поручений. Письмо Д.Н. Толстому, датированное 1-м мая 1850 г., написано уже в дру­гой тональности. «Стало быть, делишки поправились, и я могу иметь надежду на изменение моего положения. Сделайте одолжение, лю­безнейший граф, похлопочите за меня, нельзя ли поскорее мне вы­рваться из нашего омута, глубокого и пространного...»[7] Продолжает волновать материальный вопрос и возможная разлука с В.И. Далем: «Тяжеленько будет в Нижнем: уже теперь вижу; и если пошлют меня в другую губернию, не поропщу. Жаль Даля. Напишите мне, какое полагается содержание находящимся в командировке состоя­щим по М[инистерст]ву и каким путем оно получается. Вл[адимир] Ив[анович] говорил, что состоящие при М[инистер]стве получают хорошее содержание во время командировки, а будучи в Петербур­ге ничего не получают, иных же прикомандировывают к тому или иному департаменту и те получают содержание из того места, куда прикомандированы»[8].

Однако на некоторое время П.И. Мельников задержался в Нижнем Новгороде, чтобы окончить начатые им статистические работы. В мае 1852 г. он руководил статистической экспедицией в этой губернии. Еще ему было дано задание «сделать самое верное исчисление» ста­рообрядцев. Это описание заняло весь 1852 г. В 1853 г. от генерал- адъютанта Д.Г. Бибикова, назначенного новым министром, к П.И. Мельникову пришло распоряжение: «С получением сего прекратить дальнейшие занятия Ваши относительно исследования настоящего числа раскольников, проживающих в Нижегородской губернии, представив мне немедленно все сданные вами доселе по сему предмету изыскания». 10 июня того же 1853 г. император Николай Павлович распорядился все «привести в точную известность», то есть изучить и дать оценку современному состоянию староверия в Нижегородской губернии[9]. Исполнение было возложено на П.И. Мельникова, который в то время находился в Петербурге. В конце июля он выехал в Нижегородскую губернию выполнять поручение. Кроме экспедиции в Нижегородский край, были организованы статистические работы в Ярославской и Костромской губерниях.

В статье «Счисление раскольников» (1868 г.)[10], посвященной ис­тории статистики и, в частности, статистики старообрядчества, П.И. Мельников охарактеризовал особенности проведения государственной переписи староверов, начиная со времен Петра I и заканчивая сере­диной 1850-х гг. П.И. Мельников заявил, что результаты перепи­сей никогда не были верными. В 1856 г. министр внутренних дел Л.А. Перовский представил царю особую записку о старообрядческом вопросе. Оказалось, что к началу царствования Николая I в России было 827 тысяч старообрядцев; в течение 25 лет к единоверию и си­нодальному православию обратилось более миллиона, но к 1851 г. старообрядцев осталось... 750 тысяч. Л.А. Перовский утверждал, что действительное число старообрядцев всех согласий, а также молокан, духоборов, скопцов и других сектантов должно примерно равняться девяти миллионам. Нужно было в корне менять методику проведения статистических работ, не доверяя их священникам господствующей церкви и исправникам.

Вторую половину 1853-го и весь 1854 г. П.И. Мельников рабо­тал над составлением «Отчета о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии». Насколько трудной и сложной была эта работа, свидетельствует его письмо, написанное 10 декабря 1853 г. графу Д.Н. Толстому: «...Работаю довольно скоро, работаю не менее 15 или 16 часов в сутки и все не близок берег. Конечно, все бы мож­но сделать сразу на мах и вряд ли кто иголочку подточил, но дело почитаю слишком серьезным, чтобы из него построить Егорьевскую башню»[11].

В конце 1854 г. «Отчет...» был представлен министру. Он, как уже говорилось, стал одним из первых в России трудов по изучению старо­обрядчества одной из губерний, который затрагивал статистические, религиозные, бытовые, экономические, географические, социальные аспекты. П.И. Мельникову удалось создать панораму этой неизвест ной России на примере только одного уголка необъятной страны.

Нижегородская экспедиция, равно как и другие, поднимала про­блему совершенствования статистических исследований. В одном из писем (конец декабря 1852 г.) П.И. Мельников поведал, как они ве­дутся: «Для исчисления народонаселения по возрастам употребляют следующие приемы: берется лист бумаги, разграфленный на 30 граф по числу возрастов, требуемых программой. Смотря в ревизскую сказ­ку, работающий отмечает в соответствующих графах возраст каждого лица: мужчин черным карандашом, женщин красным. Через каждые 20 листов бывает поверка, т. е. считывают черточки и поверяют итог их с итогами, подписываемыми под страницами сказок. Кончив селе­ние, работающий записывает общее число каждого возраста в особой тетради, разграфленной по форме №16, считает цифры всех граф и две поверки, сличает их с итогом ревизских душ селения. В случае разности ошибка отыскивается. Затем, по окончании уезда, цифры складываются и итог их поверяется с итогом ревизских душ уезда.

Принимая в соображение поверки, записываемые в общую тетрадь и пр., можно записать 500 человек в час, но вольнонаемный лиц бо­лее 400 не сделает. Следовательно, в день и в 5 часов он сделает 2000, в неделю или 6 дней 12000. Двенадцать человек в неделю сделают 144000, а в месяц 576000. Следовательно, кончат исчисление по всей губернии в 2 месяца.

Для распределения народонаселения по семейному положению вре­мени потребуется более. 1 день работающий о каждом лице делает, так сказать, справки о его семейном положении. Смотря налево, т. е. где вписаны мужчины, он при каждом имени должен справиться на левой стороне, женат ли он, потом на обеих сторонах — есть ли у него дети; если он холост, надобно справиться с летами, чтобы узнать, до­стиг ли он брачного возраста, затем справки о незаконнорожденных и т. д. Занимаясь этой работой, я не мог более 400 человек записать в час, причем внимание утомляется до того, что более I1/ часов я был не в состоянии работать. Вольнонаемный более 300 человек в час не запишет... Следовательно, в день 1500 чел., в неделю 9000, в месяц 36000, а 12 человек — 432000. Следовательно, на эту работу потребуется почти три месяца»[12]. Плюс ко всему — болезни сотрудни­ков, время, проведенное в ожидании распоряжений. Быстро работать нет возможности. А надо ведь помнить о точности. В конце письма П.И. Мельников тяжело вздохнул: «Мечтал я о наградах, а теперь счастливым себя сочту, если не придется остаться без куска хлеба в случае отрешения от должности, которое мне готовится, как вчера я узнал ».

«Отрешения» не произошло.

Несовершенство механизма сбора данных писатель вскрыл в статье «Счисление раскольников», но о том же говорил в приложении к «Отчету…». Исправники на местах, как правило, занижали в своих отчетах число старообрядцев, чтобы избежать выговора и неприятной переписки. Если они допускали «уклонение в раскол», значит, пло­хо работали! Также действовали и приходские священники. Тот, кто верно показывал число старообрядцев в приходе, мог подвергнуться взысканию: ну что он за пастырь, если у него так много «раскольни­ков». Кроме того, незаписной старообрядец (то есть тот, кто числится по официальным бумагам принадлежащим к синодальному правосла­вию) — особая статья в бюджете приходского священника, пишет П.И. Мельников. «Такой раскольник, сроду не бывший и на церковной паперти, но записанный по церковным ведомостям православным, несравнимо выгоднее для причта, чем самый усердный прихожанин. За то, чтоб у него не исправлять треб, он платит гораздо дороже, чем усердный к церкви прихожанин за исправление их. Притом доход с “незаписного” вернее и обеспеченнее; чуть воспротивился он платить положенную дань, на него готов донос: отца похоронил в лесу, сына крестил неизвестно где, дочь венчал не при церкви и т.п.»[13].

Итак, ценой больших усилий статистическая экспедиция была за­вершена, «Отчет...» составлен. Но были и другие поручения.

Одно из них касалось нижегородского книгопродавца Алексея Головастикова, признанного «вредным распространителем раскола». П.И. Мельникову было поручено выявить «противозаконную торгов­лю разными сектаторскими принадлежностями раскола, привезен­ными в Нижний Новгород из уничтоженных семеновских скитов». Головастикова не удалось арестовать, он скрывался. Вот как его жена описала обыск, произведенный в их доме будущим автором «Лесов» и «Гор».

«С 30 ноября на 1 число декабря сего 1853 года в 11 часу пополудни подъехали к дому на трех лошадях неизвестные мне люди, 5 человек, при которых находилось шестеро служащих в штатском нижегородс­кой градской полиции из евреев бутошников[14], из коих двое перелез­ли чрез ворота и отперли им оные, которые с последними взошли на двор мой, расставя на оном из оных везде караулы. Сами же вошли в нижний этаж моего дома, в какое время я с моими домашними находилась при больной моей дочери, находящейся в замужестве за княгинским мещанином Иваном Спиридоновым и разрешившейся от супружеской беременности не более 18 часов, — по входе же их в комнату больной, я из числа их опознала двоих — это были чиновни­ки, первый — состоящий на службе Вашего превосходительства Павел Мельников, второй — частный пристав Смирнов, другие же трое мне неизвестные. Однако ж г. Мельников рекомендовал мне оных, что они его есть товарищи, служащие по одному с ним министерству, и именуя их по фамилиям, одного Огородниковым, другого Трубнико­вым, о последнем умолчал.

После чего этот г. Мельников, как видно, заметя мое расстроенное и без него положение, свойственное сердобольной матери, пекущейся о своем детище, обратился ко мне и к сей дочери моей, лежащей на постели в смертельном обмороке, с требованием от кладовых и сунду­ков ключей, а когда я обратилась к нему с вопросом, для чего оные ему нужны, и какая есть причина его требования, и чего он намерен искать, тогда он мне сказал только-то, что ему нужно во всем моем доме и во всех сокровенных местах, а даже укладках и сундуках сделать формальный обыск, каковыми словами снова вынудил меня обратиться к нему с вопросом: где сторонние понятые люди, при ко­торых он все то должен делать? Но он в ответ произнес в повели­тельном тоне или смысле грозный ответ, и именно такими словами, “что нам надо, того и станем искать, а что найдем, то и возьмем, вот тебе и понятые”. По выговорении этих слов обратил свое внимание прямо на больную мою и приступил к осмотру ее постели, и что-то искал затем на ее кровати, на которой она лежала, да и за оной с держащею в одной руке зажженною свечою, каковым неосторожным первоначальным своим действием привел больную в такое большее болезненное состояние, что от испуга его, во-первых, закрылись у нее детородственные крови, а во-вторых, родилась в ней нервическая с бредом лихорадка, от чего теперь, быть может, сокращено ее здоровье безвозвратно...»[15].

Далее Головастикову, «находящуюся в комнатном платье и на босу ногу в кожаных башмаках в такое зимнее и холодное время», чи­новники «взяли с собою для указания им... кладовых и для отперетия оных», что она, будучи в испуге, «исполнила беспрекословно». В кладовых все было перевернуто до последнего узелка. Обыск на стуже продолжался более часа, одеться Головастиковой не разреши­ли. Затем перешли на второй этаж. П.И. Мельников взял оттуда ико­ны, «каковая святыня как бы для поругания ея была к прискорбию моему чиновником Мельниковым отдана в руки евреев, которые с пренебрежением побросали их, как ничего не стоящие доски, в его сани»[16]. Далее обыск шел в погребах, в бане, на сеновале, в курят­нике. Не отыскав больше икон, П.И. Мельников уехал, не составив протокола, не дав расписки и ничего не объяснив. Утром 1 декабря он приказал запереть принадлежащую Головастиковым лавку, где тор­говали иконами и книгами. В лавке тоже прошел обыск. П.И. Мель­ников перебрал более тысячи икон, «искал чего-то и в самых щелях лавки и кладовой, но не найдя также ничего, напоследок выбрал для себя около 50 икон, увез их к себе в дом, однако ж не так с ними поступил, как с прежними, и хотя не на месте, как бы следовало, но в своей квартире да составил всему увезенному им опись»[17].

Министр внутренних дел дважды требовал от П.И. Мельникова объяснений. Копия жалобы Авдотьи Головастиковой сохранилась в личном архиве писателя, а вот ответа на нее, хотя бы чернового, не выявлено. П.С. Усов предполагает: «В эту эпоху преследования рас­кола, усиленных розысков епископов и священников австрийского поставления, Мельников, даже в своем излишнем усердии при обыске у Головастиковой, оказался, видимо, правым и пред своим высшим начальством, и пред правительствующим сенатом»[18]. Возможно, так и есть. Однако многие нюансы этого дела (например, судьба похи­щенных П.И. Мельниковым икон) требуют изучения с выявлением новых архивных материалов. Сейчас же нам важно другое: как чисто человечески раскрылся П.И. Мельников в деле Головастиковых. То был дотошный, упрямый исполнитель, без какого-либо сострадания и сомнения, «без страха и упрека».

П.И. Мельников руководил разгромом старообрядческих скитов в Нижегородской губернии. На последних страницах романа «На го­рах», которые он, будучи больным, был вынужден диктовать, он изобразил в коротком автобиографическом эпизоде самого себя. Здесь появляется безымянный петербургский чиновник, разоряющий ски­ты. Вот он приезжает в Шарпанский скит, где его не ждали:

«Он приехал туда ночью, часу во втором, и прошел прямо в молен­ную. Там в углу стояла икона Казанской Богородицы; говорят, что она была комнатною царя Алексея Михайлыча в первые годы его царствования. Она была заслонена другою большою иконой, но пред ней горела лампада. Рассказывали, что та икона во времена патриар­ха Никона находилась в Соловецком монастыре и что во время возму­щения в среде соловецкой братии, когда не оставалось более никакой надежды на избавление обители от окруживших ее царских войск, пред ней на молитве стоял дивный инок Арсений. И видит он во сне, что икона Богородицы поднялась в небесную высоту, и слышит он от той иконы глас: “Иди за мной без сомнения и, где я остановлюсь, там поставь обитель, и до тех пор, пока в ней будет сия икона, древлее благочестие будет процветать в той стороне”, и был Арсений чудною силой перенесен с морского острова на сухопутье. Богородична икона идет по воздуху, а вслед за ней инок Арсений. И стала та икона, и опустилась на землю в пустынных лесах Чернораменских, и там на урочище Шарпан поставил Арсений первый скит в тамошних местах. Вскоре больше сотни таких скитов возникло в Черной Рамени, в Кер­женских и Рышских лесах и по реке Ветлуге.

Таковы были между старообрядцами предания о первых насельни­ках лесов Чернораменских, и все, как ближние, так и дальние, с осо­бым уважением относились к иконе, принесенной в Шарпан иноком Арсением. Они твердо веровали, что, как только соловецкая икона выйдет из Шарпана и будет поставлена в никонианской церкви, древлему благочестию настанет неизбежный конец. И потому, как только возможно, старались удержать ее на месте.

Опытный в делах подобного рода петербургский чиновник, войдя в шарпанскую моленную, приказал затушить все свечи. Когда при­казание его было исполнено, свет лампады, стоявшей перед образом Казанской Богородицы, обозначился. Взяв его на руки, обратился он к игуменье и немногим бывшим в часовне старицам со словами:

— Молитесь святой иконе в последний раз.

И увез ее.

Как громом поразило жителей Керженца и Чернораменья, когда узнали они, что нет более соловецкой иконы в Шарпанской обители. Плачам и воплям конца не было, но это еще не все, не тем дело кон­чилось»[19].

Кончилось оно уничтожением скитских строений.

«Когда были снесены кровли с Манефиной обители, считавшейся изо всех скитов самою главною, стоном застонали голоса. В то время собрались в Комарово почти без исключения все матери из всех оби­телей: точь-в-точь как съезжались, бывало, они на соборы, там сби­равшиеся. На завалинах и на разрушенных строениях сидят матери и горько плачут, смотря на разрушение старого их пепелища, ожидая и в своих скитах такого же разрушения и неизбежной высылки людей с насиженных ими мест, но не приписанных к скиту. Приехала из го­рода и мать Манефа с неразлучною Филагрией. Сели они возле своих келей, но ни плача, ни рыданий с их стороны не было»[20].

П.И. Мельников написал эти строки в самом конце жизни, а к ос­мотру нижегородских старообрядческих скитов он приступил, когда ему было тридцать лет, в 1848 г., будучи чиновником при М.А. Уру­сове. Скиты подробно описаны в «Отчете...» Тогда же он производил составление описей икон, утвари и книг, хранящихся в скитских моленных и «к 10 декабря 1848 г. он доставил описи семи скитов, включающих 24 обители, содержащие сведения о времени построе­ния моленных, их размерах и внутреннем устройстве, наличии или отсутствии колоколен, храмовых праздниках обителей. Значительное место в них занимают описания иконостасов, фиксирующие местопо­ложение икон, их размеры и драгоценный убор...»[21]. Сбор сведений о скитах предшествовал их разгрому. Это была своеобразная развед­ка. 1 мая 1853 г. Николай I повелел ликвидировать скиты. Как это происходило, П.И. Мельников очень коротко отразил в своем романе, отрывок из которого мы привели.

В середине 1850-х гг. многие скиты были либо вовсе стерты с лица земли, либо превращены в деревни. «В течение “черного октября” 1853 года в скитах сломано 358 жилых строений, выслан 741 чело­век, в том числе 164 инокини», — писал историк, редактор газеты «Старообрядецъ», Сергей Рудаков в «Краткой истории заволжских скитов»[22]. П.И. Мельников предлагал тогда следующие меры для «окончательного искоренения раскола»:

1. На месте уничтоженных в 1853 г. скитов не дозволять поселений, ни хуторов, ни мельниц, ни пчельников, ни шалашей.
2. В оставшихся скитах не дозволять новых построек. Если бы даже случился пожар, погорелых помещать в другие дома.
3. Оставить в скитах по одной печи на пять женщин, а излишние печи сломать, уничтожить и все холодные жилые помещения, чтобы не было места для новых скитниц.
4. Воспретить скитским жительницам отлучаться с места жительс­тва, для чего не давать им паспортов.
5. Следовало бы все скиты уничтожить совершенно, не дозволяя на их месте никаких построек, кроме единоверческих обителей.

К счастью, эти меры не удалось осуществить вполне. Политика жестких репрессий после смерти Николая I не получила поддержки. П.И. Мельников был вынужден переосмыслить ее.

Образ будущего автора «Лесов» и «Гор» демонизировался в сознании тогдашних нижегородских старообрядцев. Сложилась даже легенда, которая гласит, что, когда П.И. Мельников вез из Шарпанского скита икону Казанской Божией Матери (ту самую, о которой писал он на последних страницах романа «На горах»), на плотине у реки Белая Сапахта под деревней Зиновьево от иконы вдруг изошли яркие лучи, ослепившие ретивого чиновника. Он хотел бросить икону. Однако в этот миг явился сам сатана и вернул ему зрение[23].

Как было сказано, П.И. Мельников много ездил по стране, и многие документы о его деятельности можно выявить только в регио­нальных архивах. Они могут оказаться уникальными. Пример тому — исследования Г.П. Муравьевой (Иваново)[24]. В Государственном ар­хиве Ивановской области ей удалось обнаружить документы об аресте и следствии по делу старообрядческих иноков Конона (Андреева) и Павла (Яковлева). В биографии П.И. Мельникова, написанной П.С. Усовым, об этом деле, да и не о нем одном, упомянуто одной короткой строкой! Между тем, каждое такое дело, каждое расследование — это дополнительный штрих к общей картине внутреннего мира писателя, к его личности, биографии.

Итак, что же это за дело, о котором молчали и П.И. Мельников, и П.С. Усов?

В июне 1855 г. благочинному села Иванова пришли от неизвестного человека письма, в коих сообщалось, что «вечером 14 июня в село Иваново на телеге, запряженной темно-гнедой лошадью с черной гри­вой, приедет раскольнический поп». Далее шла речь о том, где он остановится на ночлег. Сведения подтвердились, на старообрядческого священника была устроена засада, в которой принял участие вместе с полицией и сам благочинный. В указанном доме были арестованы иноки Павел и Конон. После предварительных допросов вести следс­твие было поручено П.И. Мельникову. 20 июля он приехал в Шую, стал собирать показания, вести допросы. Примечательно, что аресто­ванный инок Конон, ранее давший признательные показания, теперь отказался сотрудничать со следствием. «С 31 июля на допросы он приходит в своем иноческом одеянии и в страстных речах обличает неправость великороссийской церкви и неэтичность действий людей, его арестовавших. От своих прежних показаний он не отрекается, но пытается свести к минимуму нанесенный ими вред, новые же све­дения предоставлять отказывается». Неэтичность, о которой пишет Г.П. Муравьева, заключается в том, как священники села Иванова обращались с переносной полотняной церковью, отобранной у иноков при обыске. «Свята эта церковь или не свята? — спрашивает он П.И. Мельникова. — Если свята, то к ней и прикоснуться страшно, а если они считают ее не святою, то, научившись философии в семинариях, видно, не знают они священных преданий... А они, то есть священни­ки, полотняную церковь, освященную по уставу апостолов и священ­ных соборов, три раза с небрежением развертывали, клали на пол. Правильно ли они поступали? А ведь с вами мы одного исповедания, одного Христа исповедуем, и если есть между нами разность, то лишь в перемене книг и некоторых обрядов, и мы с великороссийскими священными вещами так поступать не дерзаем, считаем их за святые, и церкви не хулим, а хулим только небрежение великороссийских священников, которое они оказывают при совершении божественной службы»[25].

В дальнейшем следственные действия развертывались в Московс­кой губернии, где П.И. Мельников и его помощник провели серии обысков и допросов, но заметных результатов они не дали. 19 ок­тября 1855 г. П.И. Мельников едет в Нижегородскую губернию, оп­рашивает инокинь разоренных скитов и заключенных в тюрьме старообрядцев, проводит обыски и аресты. Вскоре дело было закончено и передано в суд. В 1856 г. иноки Конон и Павел были осуждены на ссылку в Закавказский край и пополнили число старообрядчес­ких страдальцев за веру. Другие лица, проходившие по делу, либо не были найдены, либо были отпущены. П.И. Мельников же получил повышение по службе.

Бескомпромиссное рвение П.И. Мельникова отразил в своей эпиг­рамме поэт Н.Ф. Щербина. Эпиграмма написана в 1861 г., после вы­хода «Сборника правительственных сведений о раскольниках» В.И. Кельсиева, в котором была опубликована уже упоминавшаяся «За­писка» писателя. Эпиграмма затронула также факт сотрудничества П.И. Мельникова с «Северной пчелой», которую после смерти небе­зызвестного Фаддея Булгарина с 1860 г. начал редактировать друг писателя П.С. Усов.

Итак,

 

Эпиграф к повестям Печерского и к новой «Северной пчеле»

 

Вы в мехи новые налили

Всё то же старое вино;

В иной вы колос возрастили

Фаддея прежнее зерно...

Ваш Мельников, — что всем известно, —

Доносов много написал,

С расколов разных повсеместно

Он, как подьячий, взятки брал;

И, эти взятки обличая,

Опять деньгу стал наживать,

Когда, себя изображая,

Он начал повести писать...

Но близок час, — и он с «Пчелою»

Сойдет позорно в мир теней...

Так гибнет все здесь под луною:

Так сгибли обри стаей злою,

Угас невинный «Атеней»

И вмале опочил Фаддей.

 

Обвинение во взяточничестве было несправедливым, но что каса­ется доносов, допросов, обоснования политики жестких репрессий в конце царствования Николая I, все это «аукнулось» П.И. Мельникову в эпиграмме Н.Ф. Щербины. Она беспощадна. Но дыма без огня не бывает. В своей чиновничьей деятельности, касавшейся старообряд­цев, будущий автор «Лесов» и «Гор» не был снисходителен, не был особенно чуток к чужому горю. Он действовал не просто как обычный исполнитель, но как идеолог политики репрессий. Менялись цари. Взгляды писателя менялись. Но память о прежних «заслугах» оставалась.

 

[1] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 87–89.

[2] Там же. С. 90.

[3] Несовершеннолетние, числившиеся за военным ведомством.

[4] Труды высочайше утвержденной Рязанской ученой архивной комиссии за 1887 г. С. 4.

[5] Там же. С. 5.

[6] Там же. С. 5–6.

[7] Там же. С. 7.

[8] Там же.

[9] Предполагалось собрать сведения, следуя такой схеме: «1) Сколько теперь в Нижего­родской губернии раскольников? Так как они не вписываются в церковные метрические книги, ревизские же сказки поверяются большею частию только этими книгами, то нуж­но обратить особое внимание на то, нет ли между раскольниками людей, не внесенных в ревизские сказки, сколько их и кто именно? 2) В каких местах раскольники проживают и по сколько именно в каком городе, селе, выселке и т.п. Все пункты населения их долж­ны быть отмечены на географической карте губернии с показанием взаимного их рас­стояния и географического отношения к судоходным рекам и к другим путям торговых и прочих сообщений. 3) К каким сословиям принадлежат раскольники Нижегородской губернии, сколько их в купечестве и крестьянстве разных ведомств и наименований, и каких именно. 4) Сколько из раскольников Нижегородской губернии постоянно прожи­вает на месте и сколько находится в отлучке, на какое самое продолжительное время, по каким надобностям; известно ли, где они находятся, снабжены ли законными видами и состоят ли со своими земляками в сношениях. Не приходят ли в Нижегородскую губер­нию раскольники из других мест, каких именно и по каким делам? 5) Скиты и другие незаконные раскольнические сборища начало свое возымели в Заонежском крае, в Заонежской губернии и в сопредельных с последнею. Скиты эти в прежнее время были рас­садником и училищем раскола. Впоследствии многие из них упразднились, и в настоящее время в Нижегородской губернии делаются распоряжения о закрытии некоторых скитов. Вам поручается негласно собрать сведения о том, какое действие по сему предмету про­исходит. Затем об оставшихся от прежнего времени скитах и других раскольнических сборищах нужно иметь сведения: в каких находятся они местах, с показанием их на гео­графической карте; чем они в настоящее время поддерживаются и содержатся; сколько в них людей проживает и кто именно эти люди: к каким они принадлежат сословиям и местам, давно ли там находятся и имеют ли узаконенные виды для проживания. О ски­тах упразднившихся или упраздненных следует объяснить, чем теперь заняты и в каком положении находятся места, на которых они существовали. 6) Не составилось ли где в Нижегородской губернии по отдаленным местам новых скитов и других раскольнических сборищ, правительству еще неизвестных, и если такие составились, то где, в каком числе людей и кто эти люди? 7) До сведения министерства внутренних дел дошло, что в Ниже­городскую губернию перешли важные, под видом сектаторов, преступники, именующие себя бегунами или скиталыциками. Вам поручается обратить особенное внимание на это обстоятельство и тщательнейшим образом дознать, кто эти люди, где они скрываются, кто укрыватели их и т. п. 8) В каком нравственном состоянии находятся раскольники Нижегородской губернии по образу жизни, по занятиям и понятиям, и во всех этих от­ношениях в чем именно сходствуют с прочими тамошними жителями и чем отличаются; распространяется ли между ними грамотность; грамотные у каких людей учились, у кого теперь дети их учатся, какого рода книги и рукописи читают, откуда получают их и т. п. 9) На какие секты разделяются теперь раскольники Нижегородской губернии; лжеу­чение известных раскольнических сект остается ли таким же, каким было прежде, или с течением времени изменилось новыми толками и какими именно, и не образовались ли между ними новые скиты (очевидно, здесь у П.С. Усова опечатка и следует читать «секты». — В.Б.) и какие. В каком направлении и положении находится каждое из лже­учений и в каком они взаимном отношении? Вообще нужно узнать о духе и направлении раскольников Нижегородской губернии: какие именно между ними ходят толки, в чем состоят их надежды; с какими раскольническими обществами других губерний состоят они в сношениях, откуда получают наставников; какое производят действие на прочих жителей; чем более держится тамошний раскол и нет ли в нем слабых сторон, обнаруже­нием которых можно было бы воспользоваться. Всего важнее дознать тщательнейшим и достоверным образом личный состав раскольнических обществ и нравственное положе­ние главных членов в каждом из них, чтобы обнаружить самый скелет раскола, т. е., во-первых, остающихся в нем по неведению и недостатку церковного вразумления, а, может быть, в иных местах по недостатку самых храмов; во-вторых, руководителей раскола по фанатизму и, в-третьих, коноводов, действующих не по убеждению, а из личных видов корысти, честолюбия и т.п. О последних нужно собрать подробнейшие сведения относительно их характера, средств, связей, отношений и составить особенные им списки с оз­начением соображений ваших о каждом: каким образом следовало бы поступать с ними, чтобы сделать их безвредными, и нет ли между ними даже таких людей, которых можно было бы вразумить и обратить в пользу и вразумление нынешних последователей их. 11) Так как вы должны находиться в Нижнем Новгороде во время тамошней ярмарки, на которую съезжаются торговцы из числа раскольников со всех мест России, то, пользуясь такою общею встречею их, обратите на оную особенное внимание, дабы дознать, что есть общего в духе и направлении их, чем именно содействуют они взаимно одни другим; какие вещи, книги, рукописи и все, служащее к поддержанию раскола, на ярмарке про­дается и передается: какие у них общие надежды и толки, в особенности о лжеепископах, где они теперь находятся и кто они, и через что могут быть открыты и средства поймать этих лжеепископов. Книги и рукописи особенно замечательные постарайтесь приобрести, а продажу их затруднить». (Усов П.С. П.И. Мельников. Его жизнь ... С. 112–115).

[10] Русский вестник. 1868. № 2. С. 403–442.

[11] Труды высочайше утвержденной Рязанской ученой архивной комиссии за 1887 г. С. 8.

[12] ОР РНБ. Ф. 478. Оп.1. Ед. хр. 54. Л. 3–3 об.

[13] Мельников П.И. Счисление раскольников // Русский вестник. 1868. № 2. С. 420.

[14] В словаре В.И. Даля — «будочник», нижний полицейский чин, живущий в городовой полицейской будке.

[15] ИРЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр.67. Л. 1–2.

[16] Там же. Л. 3 об.

[17] Там же. Л. 4.

[18] Усов П.С. П.И. Мельников. Его жизнь ... С. 123.

[19] Мельников П.И. На горах // Собр. соч. Т. 7. С. 184-185.

[20] Там же. С. 186.

[21] Пивоварова Н.В. Скиты Семеновского уезда Нижегородской губернии и П.И. Мель­ников // Старообрядецъ. 2002. №25. С. 15.

[22] Рудаков С. Краткая история заволжских скитов // Старообрядецъ. 1997. № 5. С. 14.

[23] Там же.

[24] Муравьева Г.П. Участие П.И. Мельникова в расследовании дела о пойманных в селе Иваново «раскольнических иноках // Старообрядчество: История, культура, современ­ность. Материалы IV науч.-практич. конф. М., 1998. С. 58-60; Она же. Царская власть против старообрядцев // Старообрядецъ. 1999. № 12. С. 4.

[25] Муравьева Г.П. Царская власть против старообрядцев // Старообрядецъ. 1999. № 12. С. 4.

---

 

Теги: Михаил Урусов, Дмитрий Толстой, «Отчет о современном состоянии раскола», Авдотья Головастикова, нижегородские старообрядческие скиты, нижегородская ярмарка