Рассказ «Гриша» и его загадки:

К вопросу об интерпретации поведения персонажей

 

 

Старообрядец как олицетворение недостатков русского народа

 

 

Русский языковед А.А. Потебня в работе «Из записок по теории сло­весности» писал: «Поэзия есть преобразование мысли... посредством конкретного образа, выраженного в слове, иначе: она есть создание сравнительно обширного значения при помощи единичного сложного (в отличие от слова) ограниченного словесного образа (знака)»[1]. Эта мысль развита в работе «Мысль и язык»: «Как в слове, так и в художественном произведении есть те же самые “стихии”: содержание (или идея), соответствующее чувственному образу или развитому из него понятию; внутренняя форма, образ, который указывает на это содержание, соответствующий представлению... и, наконец, внешняя форма, в которой объективируется художественный образ»[2]. Мысль о том, что слово не просто называет, но изображает предметы, явле­ния, идеи, обосновывал также филолог и литературовед П.Н. Сакулин. Согласно ему, морфологические признаки стиля следует искать в композиции произведения, семантике поэтической речи, тематике и эйдологии (то есть в образах). Мировоззрение писателя непосредс­твенно отражается на создании художественного образа. Жизненная характерность в художественном образе предстает уже как предмет оценки, в творческом синтезе с авторским отношением к ней, «то есть как часть особой, второй, художественной действительности»[3].

А.А. Потебня отмечает, что образу присуща художественная типич­ность (синекдохичность), когда он «становится в мысли началом ряда подобных и однородных образов». «Цель поэтических произведений этого рода, именно обобщение, достигнута, когда понимающий узнает в них знакомое: “я это знаю”, “это так”, “я видел, встречал таких”, “так на свете бывает”»[4]. Процесс типизации сопровождается эсте­тической оценкой, с помощью отбора наиболее, по мнению писате­ля, характерного. Литературный образ становится типом, когда в его индивидуальных чертах воплощены наиболее характерные признаки лиц определенной категории. Типизация, таким образом, представля­ет собой и обобщение, и индивидуализацию одновременно.

И авторская оценка, и отбор характеризующих персонаж свойств, заострение тех или иных его качеств определялись П.И. Мельнико­вым под воздействием уже сложившихся в противостарообрядческой публицистике стереотипов. Образы старообрядцев в «Поярко­ве» (1857) и «Грише» (1861) испытали это в полной мере. Писатель акцентирует отрицательно окрашенные качества героев (фанатизм, слепой аскетизм с презрением простых и добрых человеческих радос­тей, неспособность совершать добрые поступки, двуличие монахов, глупость). Именно эти качества выступают в рассказах типическими. Положительный герой-старообрядец отсутствует и появится только в дилогии «В Лесах» и «На Горах». Существенной чертой художественного освоения П.И. Мельниковым феномена старообрядчества в рассказах был отказ изображать его как опасный для стабильности государства мир.

Прежде чем приступить к анализу рассказов П.И. Мельникова (в частности, «Гриши») в филологическом аспекте, необходимо выявить основные черты этнопсихологического образа старообрядца, обозна­ченные и обоснованные писателем в «Отчете о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии». Здесь П.И. Мельников сфор­мулировал главные тезисы своей концепции «недостатков русского народа». Они получили художественное воплощение в рассказе «Гри­ша»[5]. Анализ и комментирование рассказа будут затруднены, если мы оставим в стороне концепцию «недостатков...».

Писатель полагал, что у русского народа есть недостатки, которые едва ли не ему одному свойственны, и они прежде всего выразились в старообрядчестве, которое придало им силу религиозных убеждений, обосновывает их как достоинства, оправдывает их богословски. Рас­сказ «Гриша» явился для П.И. Мельникова иллюстрацией его первых (пусть наивных) этнопсихологических наблюдений. Художественной задачей писателя было показать старообрядцев в свете постулатов «концепции недостатков».

Первый из них — склонность к бродяжничеству и самовольству. В русском человеке, якобы, живет безотчетное желание «порыскать по свету». Он любит простор и раздолье и, ходя за сохой, поет про синее море, про широкую степь. «Воля» для него не значит «свобода», это — «жилье вне дома». Русский человек, как герои «Гриши», способен внезапно сорваться с привычного места и уйти странствовать неизвес­тно куда. С этаким стремлением пошататься сочетается в характере русского крестьянина и стремление к воле как к «безотчетной свобо­де». «Бредит спросонья русский человек о той “воле”, где нет ни рек­рутчины, ни подушного, ни паспортов, где никто не смеет стащить его с печки и послать на работу.., где не нужно ходить с жалобой на обидчика к начальству и выжидать целые годы конца делу...» Старообрядческое согласие странников целиком и полностью олицетворяет собой указанный «недостаток». Гриша и Ардалион («Гриша») отправ­ляются на поиски «истинной веры» «в пустыню», убежденные: «свой кров иметь — грех незаменимый»[6].

Второй недостаток — легковерие. Русский любит и верит вздорным слухам, «и чем нелепее молва, тем сильнее он ей верит». «Народ­ная фантазия тешится таинственностью события, и толпа не замед­лит уверовать в первого пройдоху, который дерзнет принять на себя славное имя, причем никогда не будет рассуждать о сходстве возраста или наружных приметах»[7]. Поэтому неспроста, например, чиновник Поярков в одноименном рассказе отзывается о скитницах: «А уж как легковерны они, так просто на удивленье!» Далее их легковерие рас­крыто и высмеяно с помощью нескольких анекдотических ситуаций, введенных в монолог Пояркова. Гриша из одноименного рассказа це­ликом и полностью доверяет проходимцу Ардалиону, какими бы не­лепыми и фантастичными, даже богохульными ни были его рассказы и утверждения.

Следствием легковерия и стремления к «безотчетной свободе» ста­новится третий недостаток — «склонность к возмущениям без причи­ны». В основе народных неповиновений лежит «непонятное увлечение несбыточной небывальщиной». «Чем несбыточнее молва, тем лучше ей верится и тем скорее подает она повод к беспорядкам»[8]. Все воз­мущения помещичьих крестьян имеют нелепые предлоги, что П.И. Мельников показывает в «Отчете...» на ряде примеров. К моменту со­здания рассказов писатель откажется от художественного изображе­ния этого «недостатка», так как он характеризует старообрядчество как силу, угрожающую стабильности государства.

Четвертый недостаток — склонность к суевериям. Простой русский народ верит в скорое светопреставление, в «последние времена» (это словосочетание будет часто употребляться в дилогии П.И. Мельнико­ва, его использует и Ардалион в «Грише») и всякую мелочь считает предзнаменованием скорого конца мира. Все старообрядчество вооб­ще держится на суеверии. Картина современного мира, обрисованная Ардалионом в диалоге с Гришей, зиждется на суеверных представле­ниях: «Благодать взята на небо, и стадо избранных верных христо­вых рабов мелеет день ото дня. Да, чадо, вселенная стала пуста, нет в ней больше истинного благочестия. [...] Вера истинная в пещерах, в вертепах, в пропастях земных. Теперь все в мире растлено пре­лестью антихриста, — и земля, нечестием людей на тридцать сажен оскверненная, вопиет к Богу, просит попалить ее огнем и очистить от скверны человеческой»[9].

Из числа прочих моральных недостатков П.И. Мельников отмечает пьянство, лень, разврат (в «Грише» их олицетворяют монахи Мардарий и Варлаам), что было обычным предметом изображения в произ­ведениях о старообрядчестве не только у него.

Все указанные недостатки возведены в старообрядчестве, как ука­зывает писатель, в ранг незыблемой религиозной доктрины. Воздейс­твуя на слабости народа, староверие глубоко пустило корни в народ­ный быт. «Это обстоятельство вместе с тем составляет главнейший вред, причиняемый раскольниками народной нравственности и бла­гоустройству государственному»[10].

«Склонность к возмущениям» выражается в том, что старообряд­цы, исходя из религиозных убеждений, отказываются от подчинения властям. Поповцы создают свою церковную иерархию, странники расценивают паспорта как «печати антихриста» и отказываются даже брать их в руки, в других согласиях считают царя воплотившимся антихристом. Антихристовым жалом в «Грише» называет Ардалион деньги, подлежащие уничтожению (в рассказе Гриша крадет их).

Суждения о причинах раскола не выходили в «Отчете...» за рам­ки традиций противостарообрядческой полемической литературы и не имели отношения к науке. П.И. Мельников выступал в «Отче­те...» как ученый, когда работал над его статистической частью, но в других случаях он порой уходил в публицистику Так, например, рассматривая старообрядчество как силу, оппозиционную правитель­ственной власти, он выстроил классификацию старообрядческих со­гласий. Признать ее научной нельзя, поскольку, как уже говорилось, политические взгляды и пристрастия имеют обыкновение меняться, следовательно, придется менять и классификацию.

Сюжетная канва рассказа «Гриша» такова. Преуспевающая куп­чиха Гусятникова приютила тринадцатилетнего мальчика-сироту по имени Гриша. «Подвизался Гриша житием строгим; в великие только праздники вкушал горячую пищу, опричь хлеба да воды ничего в рот не брал. Строгий был молчальник, праздного слова не молвил, только, бывало, его и слышно, когда распевает свои духов­ные псалмы...»[11]. Но подле Гриши не оказалось духовного учите­ля. Он возгордился собственным смирением и тяжелым подвигом, мало-помалу гордость эта подточила его душу... На всех странни­ков, что принимала у себя в доме его хозяйка Евпраксия Михай­ловна, поглядывал он свысока. А приемная мать Гриши давала кров каждому, кто просил о том именем Христовым. Но в каждом пришельце открывал Гриша какой-то порок. Наконец появился до­стойный человек — старец Ардалион. Гриша целиком подчиняется его воле, как и следует послушнику. Старец на самом деле оказался вором с личиной подвижника-аскета. Тем не менее, увлеченный его учением, Гриша идет на кражу и бежит из дома.

Л.А. Аннинский отмечал: «Такое впечатление, что Мельников входит в староверство как в новую для себя психологическую реальность и ищет ей какое-то необычное стилевое выражение»[12] Замечания Л.А. Аннинского относятся к особенностям стилистики рассказа, за которой критик различает «странное психологическое двоение: святотатство одновременно со смирением, дикое озорство и младенческая невинность, затейный ум и фатализм: на все-де воля Божья! Сквозь узорочье старообрядческого быта, вроде бы сплошны­ми крепостями отгородившегося от “чужих”, — такая беззащитная доверчивость на самом дне народной души!»[13] Грише явно легче бес­словесно пойти за изувером, чем задуматься над его словами...

«Так это что — предсказанная Вольтером символическая встреча дурака и подлеца?

В таком случае кто ж тут ближе к первопричине? Ардалион, ко­торый, заморочив Грише голову, крадет с его помощью деньги у его хозяев? А может, источник беды — все-таки сама изначальная Гриши­на дурость? Само ангельское его поведение, на которое и слетаются хищники в поисках простодушных оруженосцев?»[14] Л.А. Аннинский ставит несколько вопросов подряд.

На наш взгляд, как уже говорилось, ключом к загадкам «Гриши», к странной логике поведения персонажей рассказа служит мельниковская концепция «недостатков русского народа». Каждый герой рассказа — носитель какого-либо из «недостатков». Герои «запрограм­мированы» и действуют по заданной схеме. Цель автора — показать, что настоящая религиозность заключается не в отчуждении от мира и людей; в то же время за этой целью скрывается другая — дискре­дитация старообрядчества. Рассказ опирается на идеи противостарообрядческой публицистики, транслируя их в новом, художественном качестве.

Странствующий монах в «Грише» Ардалион — и вор, и строгий под­вижник-аскет. Его религиозность — проявление «склонности к бро­дяжничеству» концепции «недостатков...». Она, как и должно, обос­нована религиозным вероучением. «Кто спасения ищет, все должен оставить — и отца и мать, и родных, от всего отрещись и бегать в пустыню, — проповедует Ардалион. — Не следует жить под одною кровлей — твоя ли она, чужая ль, все равно — беги и странствуй по земле, дондеже воззовет тя Господь»[15]. С одним из недостатков мо­жет свободно уживаться и любой другой. Но преступление становится возможным вовсе не потому, что в одном месте встретились «дурак и подлец», а потому, что писатель нарочно свел двух людей с гипер­трофированными «недостатками», будто бы типичными для русского народа, и преступление — следствие их взаимодействия.

В характере Гриши более развит другой народный «недостаток» — легковерие. Поэтому учение Ардалиона, которое должно было бы насторожить его, Гриша воспринимает почти безоговорочно, и его ко­лебания слабы и искусственны. Такой же аскет, он соглашается спеть «песню бесовскую», идет на кражу, готов на убийство еретиков. Он го­тов сделать любую нелепость «без думы, без рассуждения», доверяясь Ардалиону, готов принять за истину любую ложь. Гриша — олицетво­ренное мельниковское легковерие, он вовсе не дурак. Собственно го­воря, не преступление, не совершенная кража, а именно легковерие Гриши становится причиной того, что он бежит из дома искать рай на земле. В нем проявляется еще один недостаток — психологическая склонность к бродяжничеству, к шатанию. Она существовала в характере Гриши скрытно, но никто не смог дать ей импульс к раскрытию. Для этого потребовалась богословская теория Ардалиона.

Суеверие свойственно и Грише, и Ардалиону. Один проповедует учение о «последних временах» и наступившем царстве антихриста. Напомним, что в «Отчете...» именно эту эсхатологическую теорию, возникшую в старообрядческой среде, П.И. Мельников расценивает как «суеверие». Склонный к суевериям Гриша быстро принимает уче­ние странника, а здравые рассуждения инока Досифея отвергает.

Всякая нелепость, высказываемая Ардалионом, имеет богословское обоснование и оправдание. «Буее Божие — премудрость есть челове­ком», — опирается Ардалион на евангельское изречение («...немудрое Божие премудрее человеков и немощное Божие сильнее человеков»; 1 Коринф. 1, 25). Поэтому можно и в пост молоко хлебать, и убить еретика, и «гладом смерть приять» послушания ради...

«Недостатки русского народа», перечисленные в «Отчете...», после­довательно отображены в «Грише» в свете религиозных постулатов. Это подтверждает мысль о том, что в рассказе П.И. Мельников сле­дует этнопсихологическим идеям, которые разрабатывал в 1853–1854 гг. Иллюстрируя концепцию «недостатков русского народа» в «Гри­ше», он намеренно раскрывает их в образах старообрядцев: тем са­мым подчеркивается важная, по его мнению, особенность старообряд­чества, оправдывающего эти недостатки, служащего им «питательной средой». Кража, например, оправдывается «благой» целью «вырвать зубы» у антихриста. Пьянство и буйство иноков Мардария и Варла­ама окружающие оправдывают их святым юродством. «Недостаток» объясняется богословски и возводится в достоинство, лишаясь таким образом отрицательной моральной оценки в глазах старообрядцев.

Желая показать, что изложенные в рассказе события распростра­няются на все старообрядчество, П.И. Мельников дает рассказу под­заголовок «Из раскольничьего быта». Однако, надуманность «недо­статков...» отразилась и на поведении героев рассказа. Получился заурядный противостарообрядческий рассказ, куда были удачно вплетены красивые народные легенды, немного поднявшие «Гришу» над обычной противостарообрядческой беллетристикой. Кстати, все легенды (о старцах Кирилловых гор и др.) практически слово в слово перенесены в рассказ из другого произведения — повести «Заузольцы», которая в 1859 г. публиковалась в газете «Русский дневник».

 

 

«Праведники» и «грешники» в «Грише»

 

 

Героев «Гриши» можно условно разделить на две группы: «грешни­ков» и «праведников». Характеры и тех, и других взяты в крайних проявлениях, выходящих за рамки обыденного, бытового; одни — од­нозначно положительные, другие — однозначно отрицательные.

Богатая вдова Евпраксия Михайловна «страннолюбив поревнова­ла». «Кто ни приди к ее дому, кто ни помяни у ворот имя Христово — всякому хлеб-соль и теплый угол». Вдова Гусятникова — обычная купчиха. Она богата. В свое время она сумела без мужа поднять ко­жевенный завод, который стал первым в губернии. Описывая свою героиню, П.И. Мельников прибегает к излюбленной былинно-сказо­вой манере и акцентирует внимание на положительных чертах пер­сонажа. «Много потаенного добра творила она, много раздала тайной милостыни и на смертном одре поднесла Господу три дара: первый дар — ночное моленье, другой дар — пост-воздержание, третий дар — любовь-добродетель».

Тринадцатилетний Гриша «подвизался житием строгим, в великие только праздники вкушал горячую пищу, опричь хлеба да воды в рот ничего не брал. Строгий был молчальник, праздного слова не молвил, только, бывало, его слышно, когда распевает свои духовные псалмы. И что ни делает, где ни ходит, все молитву Господню он шепчет». Он молится на битом стекле, носит вериги. При всем этом его аскетизм явно искусственный, надуманный. «Стоит Гриша босой на кремнях, на стеклах, как вкопанный, — лестовка из рук выпала, “Скитское по­каяние” на полу валяется, давят плечи тяжелые вериги. Тихо шепчет келейник:

— Ах ты, Дуня, моя Дуня!..»

Гриша в начале рассказа — «праведник», но тот «праведник», кото­рому предстоит пасть.

Третий «праведник» — не главный персонаж, старец Досифей, пус­тынник, сорок лет проживший в одиночестве. Досифей селится у Евпраксии Михайловны. «Оставшись в манатейке и в келейной ками­лавке, хотя и был истомлен трудным путем, непогодой, на великое ночное правило старец остановился, читает положенные по уставу мо­литвы. Час идет, другой, третий... Гришу сон клонит, а старец стоит на молитве!.. Заснул келейник, проснулся, к щелке тотчас - старец все еще на правиле стоит... Не видал он еще таких старцев». Досифей не ортодоксальный старообрядец, он не видит разницы, сколькими пальцами молиться, и утверждает, что все споры о вере - грех. «Все мы братья, все единого Христа исповедуем...»

Досифей, образец старообрядческого «праведника» придерживается убеждений, которые позволяют причислить его с точки зрения ор­тодоксального старообрядчества к «еретикам». Действительно, если посмотреть на героев, оставаясь под влиянием публицистических штампов, то положительный образ в старообрядчестве невозможен. Досифей с его мировоззрением необходим, чтобы ярче обозначить крайности во взглядах Гриши и деформацию его нравственных ус­тановок.

К «грешникам» можно отнести скитского старца Мардария. Если, сделав Досифея отшельником-одиночкой, П.И. Мельников как бы подчеркивает его исключительность в старообрядческой среде, то Мардарий - один из многих ему подобных «скитских старцев». Не­гативные черты характера типизируются. Авторское отношение к ге­рою выражено в портретном окарикатуренном описании Мардария. «Был тот Мардарий старец тучный, красная рожа, плешь во весь лоб, рыжая борода, широкая, круглая, чуть не по пояс». Портрет дан не­сколькими штрихами, и, характеризуя персонаж, он преследует цель создать у читателя отталкивающее впечатление.

Второй «грешник» — «бродячий» старец Варлаам. Внешность его также дана короткими штрихами, и в ней опять же нет ничего притягательного. Варлаам — «здоровенный, долговязый парень лет тридцати пяти, искрасна-рыжий, с прыгающими глазками и редкой бородкой длинным клинышком». Между тем, прежде чем перейти к эпизоду с обедом, где старцы проявляют свою подлинную нату­ру, П.И. Мельников наделяет их эпитетами типа «святоподвижный», «подвижный», «воздержанный», «благочестивый». По определению А.Н. Веселовского, эпитет подчеркивает «какое-нибудь характерное, выдающееся качество предмета», выделяет один признак, либо «счи­тающийся существенным в предмете, либо характеризующий его по отношению к практической цели и идеальному совершенству»[16]. С помощью эпитетов усиливается контраст между внешней, напускной благочестивостью и внутренней порочностью, которая проявляется в поступках героев. Писатель подходит к героям с обличительно-сати­рической «меркой», как к чиновникам, которых он разоблачал в дру­гих рассказах. В образах старцев Варлаама и Мардария типизированы такие черты, как невежество и превратное толкование Святого Писа­ния, наклонность к пьянству, разврату, пренебрежение монашескими обязанностями. Обобщение самых якобы существенных свойств ста­рообрядческих иноков было проведено с игнорированием принципов полноты и многогранности, необходимых для создания убедительного художественного характера. Образы старцев (в том числе и «положи­тельного» Досифея) шаблонны. Стремление выразить общие, свойс­твенные старообрядцам черты шло в ущерб созданию индивидуаль­ных свойств этих героев.

Связь религиозного вероучения и преступной деятельности показывает П.И. Мельников и в «Грише». Пружина рассказа — превращение «праведника» Гриши в «грешника», его падение. Подталкивает его к этому кажущийся «праведником» Ардалион — старец, который се­лится у Евпраксии Михайловны и в действительности оказывается сектантом-преступником (в противостарообрядческой публицистике было обязательным разоблачать уголовные преступления, совершае­мые старообрядцами). Столкновение в рассказе «грешников» и «пра­ведников» необходимо для более четкой расстановки акцентов цри характеристике нравственно-морального облика героев.

В рассказах П.И. Мельникова «Гриша» и «Поярков» не находит от­ражения его широкое знание старообрядческого быта, какое показал он в «Отчете...». Так, в главе «Быт раскольников Нижегородской гу­бернии» писатель дает подробное описание устройства старообрядчес­ких домов, моленных, одежды, рассказывает об особенностях воспи­тания, дает указания, как различать старообрядцев разных согласий по манере говорить, по обстановке и убранству в доме, по иконам, стоящим на полке. Эти описания этнографически точны и скрупу­лезны. В них чувствуется рука писателя (П.И. Мельников к тому времени уже опубликовал повесть «Красильниковы»), Внимание к подробностям, диалектным словам и выражениям — все это также на­ходит место в «Отчете...», хотя канцелярская форма не требует того. Мельников-писатель взял верх над Мельниковым-чиновником.

Некоторые зарисовки из «Отчета...» могли бы вполне использоваться в рассказах, чего, как уже говорилось, не произошло. Наблюдатель­ность П.И. Мельникова, умение подмечать мелкие детали показывает хотя бы этот отрывок из «Отчета...»: «Раскольника Нижегородской губернии можно почти безошибочно узнать по одной его наружнос­ти. У него какая-то особенная выразительность во взгляде, приемах и разговоре. Внимательно присматриваясь к разным сектаторам, по наружности можно даже различить раскольников по сектам их: пос­ледователь поповщины смотрит прямо, иногда даже откинув голову назад; принадлежащий к беспоповщине большею частию смотрит ис­подлобья и вид его несравненно суровее. В лице молокана заметна какая-то отвага; а принадлежащий к сектам пророчествующим обра­щает на себя невольное внимание бледным исхудалым лицом и тус­клыми глазами, которые по временам вспыхивают каким-то диким блеском. Перед чиновниками держит себя раскольник не униженно, но всегда более или менее с чувством собственного достоинства, точно также и перед своим помещиком. Перед лицами, могущими иметь на него или на собратов его какое-либо важное влияние, он почти­телен, предупредителен и угодлив, особенно если принадлежит он к секте поповщинской. В сношениях со своими единомышленниками раскольник прост, ласков, но всегда степенен; в сношениях с крес­тьянами православными — горд, иногда неприступен, а при случае и дерзок. Впрочем, и тут бывают видоизменения: с подающим на­дежду на отпадение от церкви он ласков и многоречив, с теми, ко­торые находятся в каких-либо связях с лицами, могущими иметь на раскольников влияние, он угодлив и обязателен. Чрезвычайно редко встречается в Нижегородской губернии раскольник вялый и непо­воротливый; самая лень, столь свойственная человеку русскому, в раскольнике заметна несравненно менее, чем в православных крес­тьянах, он и не так беззаботен, как православный, отступился он от исконного правила человека русского: “авось, небось да как-нибудь”. Оттого-то раскольники почти все деятельны, а от деятельности и за­житочнее. Тунеядцев между раскольниками почти не бывает. Но как все недостатки народа русского раскол лелеет в своих недрах и упот­ребляет их, между прочим, как приманку в свои сети, то и от русской лени и бездействия не отказался он наотрез: есть у него много людей, живущих на чужом хлебе и ничем, кроме ханжества, пьянства да разврата не занимающихся. Сюда относятся: скитские жители, шата­ющиеся монахи и монахини и отчасти наставники и пр., и т. под.»[17]. В рассказах П.И. Мельникова делаются акценты именно на этих «не­достатках», что обуславливает сатирический тон произведений.

А вот еще пример из «Отчета...»: писатель подчеркивает особен­ности речи. «Говорит раскольник всегда с некоторого рода важнос­тью, любит он ввернуть в речь свою изречение “от Писания”, любит употребить слово или оборот церковнославянского языка. Не вошед­ших в совершенное и обыденное употребление слов иностранных он чуждается, и если употребляет, то с какого-то рода пренебрежением и всегда с прибавкою слов “как его что ли” и пр. т. под. Например: “взял я подряд в городе делать — как его, сквер, что ли там у них. За то грамотный или, лучше сказать, начитанный раскольник любит иногда пощеголять каким-нибудь греческим или, как он непременно говорит, “еллинским” словом. Составителю сего Отчета случалось бе­седовать с раскольниками, которые, желая показать свою ученость, употребляли слова не только греческие, но латинские, еврейские, си­рийские, халдейские и проч.»[18].

Далее в «Отчете...» П.И. Мельников столь же скрупулезно описы­вает устройство старообрядческих домов, особенности одежды, пищи, икон. «Отличительные признаки, по которым можно узнать дом рас­кольника, следующие: у последователя поповщины икон много и наряду со старинными стоят и новые, киот или божница не занаве­шена, между иконами непременно медное распятие и деисус в трех иконах — изображения поясные. Если поискать хорошенько за ико­нами — найдется тайничок, и там кусочек антидора или скляночка с богоявленской водой. Почти всегда у последователей поповщинской секты есть икона Седмица и очень часто икона Церковь, которой у раскольников других толков никогда не бывает. У поморца-новожена и последователя Спасова согласия икон немного, но все старинные, непременно деисус в трех иконах, иногда вделанных в доску. Божни­ца большею частью завешена, но не всегда. У вредных толков беспо­повщины, как то глубокой нетовщины, Петрова крещения, филипповцев, самокрещенцев и др. божница непременно завешена, икон весьма немного, все старинные, большею же частию иконы медные, врезанные в доску, на которой нет никаких изображений. У глухой нетовщины и дрождников, кроме медных икон в доске, других почти не бывает. Непременная принадлежность самокрещенцев, филипповцев и отчасти Петрова крещения — деисус в трех иконах повыйный и непременно Иоанн Предтеча в шерсти. У закоренелых самокрещенцев главный образ — Иоанна Крестителя в шерсти, стоящего на молитве в пустыне, кругом его изображены разные звери. У всех вредных тол­ков беспоповщины под медным распятием изображается не Бог Отец и Святый Дух, как у поповщины, поморцев и др., а Нерукотворенный Образ. У дрождников и глухой нетовгцины нередко висит лестовка не кожаная, а сшитая из холста. В домах хлыстовских нет отличия от православных, но непременно есть образ Спаса Нерукотворенного, а за образами шишечки вербы без прутьев и огарки свеч, иногда же длинная холщовая тесьма и кипарисовые или сосновые стружки. Если делать обыск, то найдутся где-нибудь длинные рубахи с особым покроем ворота, делаемым для того, чтобы спускать его с плеч во время радения»[19].

Однако, работая над «Гришей» и «Поярковым», П.И. Мельников оставил в стороне этот богатейший этнографический материал. В рас­сказах практически отсутствует описание скитов, старообрядческого жилья, моленных, а если оно и есть, то дано очень общими штриха­ми. Детали, раскрывающие таинственный мир старообрядчества, его душу, остались в «Отчете...». «Живого раскола, его духа, его совре­менного быта, его стремлений, нравов, и главное, нравов, — мы вов­се не знаем. Мельниковский “Гриша” — это безобразие, безобразие в отношении художественном и урод по отношению к правде. “Гриша” никак не может считаться хорошим, т. е. верным очерком расколь­ничьего мира... Верного очерка я не знаю», — отзывался Н.С. Лесков о рассказе в статье «С людьми древлего благочестия»[20]. «Читал по­весть Печерского (Мельникова) “Гриша”. Ну, скажите, что же это за мерзость — ругать раскольников и делать уродливо смешными? Экой такт!» — возмущался А.И. Герцен в письме к Н.В. Шелгунову в августе 1861 г.[21] «В мельниковском превосходном знании раскола была неприятная чиновничья насмешливость», — подытоживал Н.С. Лесков в другой своей статье — «Народники и расколоведы на службе»[22]. Мы в данном случае солидарны с мнением А.И. Герцена и Н.С. Лескова.

Были и положительные отклики.

«Санкт-Петербургские ведомости», анонимный автор: «...еще ни разу не случалось нам читать такого мастерского изображения ти­пических лиц раскола, как в этом рассказе. Даже сам автор (Андрей Печерский) ни в одном из прежних произведений своих не выставлял так рельефно взятых им личностей.

“Гриша”, по мнению нашему, имеет еще больше значение по мыс­ли, в нем положенной, и по заключительной сцене. Ардалион — рас­кольничий монах, принявший Гришу к себе в послушание, слиш­ком едкое и слишком правдивое разоблачение ложного убеждения, и пример его непременно должен иметь отвращающее влияние на всякого, кто не дошел еще до степени фанатизма Геронтия (Гриши), а дойти до этой степени без особых обстоятельств очень мудрено. Как противоположность Ардалиону, великолепно обрисован старец Досифей, которого кроткий и примиренный со всеми образ тоже не может остаться без внимания на простое сердце и не очень пытливый ум. Словом, мы очень хотели бы видеть “Гришу” в числе книг, наиболее читаемых нашим народом»[23]. Автор отзыва ценит способность рас­сказа оказывать определенное влияние на умы, его публицистическое содержание. Стереотип восприятия старообрядчества, сложившийся в общественном сознании, и стереотипные образы «Гриши» не вступи­ли в конфликт, совпали. Поэтому рассказ воспринимается как поло­жительное, как удачное воплощение «типических лиц раскола».

Итак, для рассказов П.И. Мельникова о старообрядцах («Гриша», «Поярков», о котором несколько подробнее будет сказано дальше) характерно, в частности:

— отсутствие бытописания, пристрастие к которому проявилось в «Отчете...»;

— наличие карикатурного элемента (пьяные старцы в «Грише», не­которые персонажи в «Пояркове»);

— искусственность ситуаций и характеров, обусловленная стремлени­ем к карикатурности, к изображению негативного как типического;

— внимание к крайним проявлениям, отнюдь не характеризующим все старообрядчество

 

 

Литературные источники образов рассказа «Гриша»

 

 

Необычное странноприимство Евпраксии Гусятниковой — явление, которое можно отнести к разряду исключительных. В книге «Виног­рад российский» Семена Денисова — известном мартирологе старообрядческих подвижников, упомянуты купец Иерофей и его жена Евдо­кия, прославившиеся странноприимством. «...Жития дивна и нрава всеизрядна, и кротости всепречудны, и милосердия всепрекрасна, двери дому своего всем отверсты имея, ближним и дальним, соседям и незнаемым, убогим и странным». Иерофей сравнивается со свя­тым Иовом, он был сиротам «яко отец» и «подобно себе супружницу имея»[24]. Иерофей отказывается от «никоновых новин», его бросают в темницу. Следом за ним и жену. Вскоре их обоих казнят. Вместе с Иерофеем и Евдокией пострадала их работница Наталья. Странноп- риимство Гусятниковой и выспренне описанные ее добродетели — все это похоже на заимствование из житий святых, где образы не имеют индивидуальной психологии. «Виноград российский» был сборником таких житий.

Между Евдокией и Евпраксией есть некоторые точки соприкосно­вения: сословная принадлежность, святость жития, любовь к нищим и странникам, наконец, фонетическое сходство имен. В рассказе нет мужского образа, подобного образу Иерофея. Однако так же, как Ие­рофей с Евдокией имели работницу, так и Гусятникова селит у себя Гришу, который прислуживает странникам, останавливающимся у купчихи, и желает угодить в святые.

«Виноград российский» мог быть известен П.И. Мельникову — он широко был распространен среди старообрядцев в списках. Кроме того, рассказ об Иерофее и Евдокии приводится в известнейшем труде историка А.П. Щапова «Русский раскол старообрядства...», который был издан в Казани в 1859 г. и получил широкий резонанс. А.П. Щапов упоминает также о московском купце Ковурове, к которому «...иногда издалека приходили раскольнические странники-старцы, иногда в один раз человек по 20 и больше, а он принимал последова­телей всех сект[25]. Такова и Гусятникова, и Гриша в рассказе имеет возможность подслушивать разговоры поморцев, федосеевцев, филипповцев, бегунов... Проводя сопоставления, нужно заметить, что пря­мых указаний на то, что П.И. Мельников целенаправленно использо­вал «Виноград российский» в качестве литературного источника, нет, это только предположение.

Создавая образы некоторых старообрядцев в «Грише», П.И. Мельни­ков предпочитает опираться на книжный материал, а не на собствен­ные наблюдения. Поэтому становится стереотипным образ «праведницы» Гусятниковой, которая как бы продолжает линию поведения житийных странноприимцев Семена Денисова и лишена индивиду­ально-психологических черт. П.И. Мельников как бы считает достаточным, что если образы, подобные Гусятниковой, засвидетельствова­ны в старообрядческих рукописях, значит, они возможны в реальной жизни. Но этого оказывается мало для создания убедительного худо­жественного образа.

Старообрядческая праведность входит в противоречие с подлинным образом святости. Это ведет к горьким последствиям. Гусятникова «умерла в одночасье» после кражи у нее денег. Сочетание недостатков и праведности невозможно, доказывает П.И. Мельников в «Грише», и вероучение, где «народные недостатки» возведены в ранг доброде­тели, несостоятельно, обречено.

Другого «праведника», Ардалиона, можно отнести к типу старо­обрядческих странствующих вероучителей. Историк А.П. Щапов именно в них усматривал одну из причин широкого распространения антицерковных идей. Ардалион имеет дар убеждать, воздействовуя словом на слушающих, нигде не живет постоянно. В 1855 г. архи­епископ Казанский Григорий издал книгу «Истинно древняя и ис­тинно православная Христова Церковь, изложение в отношении к глаголемому старообрядчеству», в которой дал характеристику таких странствующих вероучителей. Ардалион действует в соответствии со схемой поведения, приводимой в его книге. «Расколоучитель обык­новенно держит себя так, что простолюдин видит в нем как бы не­сомненно истинного христианина. Крестное знамение он всегда изоб­ражает на себе как должно и часто. Когда молится, поклоны делает внимательно, благоговейно и отнюдь не спешно. Взор его степенен, улыбка редко видна на лице его, смех — никогда. Он держит себя воздержно и несколько в отдалении от других. Все правила, обяза­тельные для внешнего поведения православных... он везде соблюдает неопустительно. [...] Когда такой раскольнический наставник где-либо, особливо в православном доме, ночует, то обыкновенно стара­ется вести себя всевозможно набожно... Он на все смотрит с видом сожаления, часто вздыхает и ограждает себя крестным знамением, вечером и утром долго стоит на молитве пред иконою, которая у него бывает наиболее своя. Такая наружность очень скоро может обратить на себя внимание всякого человека, еще не потерявшего расположе­ние к благочестию»[26]. Таков же и мельниковский Ардалион. Поступь у него «тихая, степенная, осторожная», речь «сладкая». В разговорах с Гришей Ардалион «тяжко вздыхает: “Ох, суета, суета! — говорит. — Как-то за эту суету на страшном Христовом судище ответ давать?..”» У Ардалиона тоже собственные иконы, перед которыми он подолгу молится в келье. Все это увлекает Гришу настолько, что он не об­ращает внимания на странные распросы о деньгах Гусятниковой. А когда Ардалион раскрывает суть страннического вероучения, Гриша опять же не выказывает никаких сомнений, хотя раньше с презрени­ем принял старца Досифея за «бегуна сопелковского». Следовательно, он знал, что должно представлять собой странническое учение Ардалиона, и тем не менее, вопреки логике, воспринял его в рассказе как нечто новое и спасительное для себя.

О том, что «расколоучители» «обольщали» людей показной святос­тью, пишет и А.П. Щапов в «Русском расколе старообрядства...». Он приводит слова Димитрия Ростовского, отмечавшего, что странники выбирают прежде всего именно богатые дома и, стремясь казаться благоговейными, праведными, «ничего же не хотят вкусить от пред­лагаемых им снедей, дондеже прельстят на зловерие жителей дому того. Не вкушают убо брашен их [...] и постятся до вечера, или чрез день и более, мало вкушающе от принесенного с собою хлеба»[27]. Так же ведет себя и Ардалион, который не берет воду из общей кадки и сам ходит за ней на реку, не принимает от Гриши пищи, пока не очистит ее долгой молитвой — сто земных поклонов. Ардалион при­вязан к заданной схеме. Подчиненный ей, он лишен индивидуальных особенностей, которые могли бы придать его образу большую убеди­тельность. В нем отображены лишь типичные (якобы) общие призна­ки страннического «расколоучителя».

Спустя несколько лет после публикации «Гриши» А.Н. Майков, один из близких друзей П.И. Мельникова, написал по мотивам рас­сказа поэму «Странник», которую посвятил Ф.И. Тютчеву. За основу взята кульминационная сцена рассказа: встреча Гриши и Ардалиона. Причем последний осознает греховность своего поступка и даже не­много колеблется, но дает зарок в будущем замолить кражу. Эпизод с перекрещиванием Гриши перед преступлением отсутствует. Стран­ник имеет при себе разные отмычки, которыми открывает сундук с деньгами. Легенды о граде Китеже, о старцах Кирилловых гор А.Н. Майков воплотил в стихотворной форме.

В советском литературоведении противостарообрядческая направ­ленность рассказа (как и некоторых эпизодов в дилогии) объяснялась антиклерикальными взглядами автора. «Гриша» использовался как доказательство «нравственной несостоятельности» скитской жизни, «откуда являлись к Гусятниковой странники-проходимцы»[28]. П.И. Мельникова выставляли как обличителя церкви — как официальной, синодской, так и старообрядческой. Рамки марксизма и его научного метода делали невозможным анализ религиозных установок писате­ля, исключая рассказ из контекста тогдашней религиозно-идеологи­ческой борьбы с «расколом», этнопсихологические наблюдения писа­теля также не принимались во внимание. Это обедняло представление о проблематике творчества П.И. Мельникова, посвященного старооб­рядчеству. Здесь была предпринята попытка проанализировать рас­сказ «Гриша», но в свете этнопсихологических воззрений П.И. Мель­никова, сложившихся ко времени создания рассказа, и показать, как они отобразились в этом произведении, определив круг литературных источников, оказавших влияние на создание ключевых образов «Гри­ши». Ранее это оставалось за пределами внимания исследователей. Наличие параллелей с целым рядом книжных источников свидетель­ствует о намерении писателя ориентироваться на уже сложившиеся образцы при создании художественного характера.

 

 

Почему «Гриша» и «Поярков» — рассказы, а не сказки

 

 

В работе над «Гришей» и «Поярковым» П.И. Мельников опирался на особый принцип своей противостарообрядческой сатиры — при­нцип создания иллюзии достоверности описываемого.

Сатирическое произведение строится на принципе бескомпромис­сного развенчивания и осмеяния отрицательных явлений[29]. Вырази­тельные средства, используемые писателем, — дело второстепенное, необходимое лишь для классификации сатиры. Польский литерату­ровед Богдан Дземидок выделяет два вида сатиры: гротескного харак­тера (например, сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина, В.В. Маяковский) и реалистического плана («Губернские очерки» М.Е. Салтыкова- Щедрина, рассказы А.П. Чехова). В случае с П.И. Мельниковым мы имеем дело с сатирой реалистического плана: писатель не прибегал к гротеску, изобличая мелких чиновников, старообрядцев, порядки в стране. Следует заметить, что П.И. Мельников не был сатириком по преимуществу. Его рассказы можно определить не как сатирические, а скорее как острокритические с элементами сатиры. Сатира использует свои художественные приемы: гиперболу, гротеск, окарикатуривание, однако определяющей ее чертой является особый спо­соб типизации — преувеличение. Вышеперечисленные приемы могут использоваться в произведениях, не относящихся к сатире. Сатири­ческое преувеличение (или сатирическая деформация) не обязательно выступают в форме гиперболы. Гипербола, гротеск и другие приемы служат для заострения каких-либо черт сатирического образа, его ут­рировки, необходимой для более резкого обличения.

Н.Г. Чернышевский в работе «Очерки гоголевского периода рус­ской литературы» сделал замечание, что в литературе «сатирическое направление отличается от критического, как его крайность, не за­ботящаяся об объективности картины и допускающая утрировку»[30]. Вслед за ним, уже в советское время, Ю.Б. Борев отмечал, что сатира заостряет, утрирует и даже деформирует облик осмеиваемого явле­ния. Главное в сатире — комедийная критика, то есть такая, которая подводит читателя к отрицанию явления через противопоставление его идеалам; критика, утверждающая идеалы[31]. Объектом сатиры как известно, может стать любое явление, не соответствующее высо­кому эстетическому идеалу. Сатира изобличает все, что стоит на пути его осуществления.

В противостарообрядческих рассказах П.И. Мельникова и других современных ему авторов (Ф.В. Ливанов; Н. Попов и его «Сборник из истории старообрядчества»; В. Попов, «Тайны раскольников, старо­обрядцев, скопцов и других сектаторов»; К.А. Попов «Раскол и его путеводители» — эта книга вышла уже после смерти П.И. Мельнико­ва, в 1890 г., и вторым изданием, дополненным — в 1901-м) сатири­ческая деформация создается с помощью резкого окарикатуривания, использования ряда сатирических оппозиций, негативных авторских характеристик, шаржирования и других приемов. Борьба со старооб­рядчеством силой смеха потребовала обращения к комическому, на котором строится такой жанр, как анекдот, также используемый в противостарообрядческой сатире.

В широком смысле комическое — то, что способно вызвать смех[32]. Комический эффект достигается благодаря сближению элементов значений с предельно удаленными ценностными характеристиками, сближению контрастов, отмечал Ю.М. Лотман[33]. Система несоответс­твий порождает переживание текста как комического. Контраст меж­ду декларируемым на словах и происходящим на деле лег в основу ряда сатирических противопоставлений, которые использовались при обличении старообрядчества. На наш взгляд, довольно оригинальный сатирический прием использовал П.И. Мельников в «Пояркове». С одной стороны, противозаконные действия чиновника Пояркова об­личаются с помощью противопоставления их миру старообрядчес­ких скитов. В свою очередь, и порядки в скитах обличаются через критическое видение Пояркова. Сатирическое противопоставление строится на столкновении двух взаимообличающих сторон. Мир ста­рообрядчества в рассказе показан утрированно, акцент сделан на од­ностороннее подчеркивание негативных явлений. Автор «Пояркова» не противопоставляет свою точку зрения на старообрядчество точке зрения героя, бывшего станового. Роль автора состоит в том, чтобы добросовестно зафиксировать рассказанное Поярковым. П.И. Мель­ников следует жанру дорожных записок, с которого начинал лите­ратурную деятельность. Специфика жанра требует документальной достоверности, которая касается и скитской жизни. Таким образом, все, что в рассказе утрировано, доведено до анекдота, приобретает впечатление достоверной художественной картины. Такой эффект получается благодаря жанровой специфике (дорожные записки, в которых предполагается точная фиксация впечатлений и всего увиденно­го), позиции автора, чье молчание означает согласие с точкой зрения рассказчика, наконец, благодаря выбору главного героя — станового Пояркова, который призван знать старообрядчество не понаслышке. Читатель не имеет оснований ему не доверять. Тем более что Поярков сознательно и совершенно искренне идет на саморазоблачение. Сло­вом, создание иллюзии достоверности является ведущим принципом противостарообрядческой сатиры П.И. Мельникова. Она необходима для формирования у читателя особого отношения к старообрядчеству. Следование этому же принципу отмечается в творчестве других писа­телей и, в частности, в произведениях Ф.В. Ливанова, которые будут проанализированы далее.

 

 

[1] Потебня А.А. Из записок по теории словесности // Потебня А.А. Эстетика и поэти­ка. М.,1976. С. 333. Курсив А.А. Потебни.

[2] Потебня А.А. Из записок по теории словесности // Потебня А.А. Эстетика и поэти­ка. М.,1976. С. 333. Курсив А.А. Потебни.

[3] Волков И.Ф. Теория литературы. М., 1995. С. 72. Волков И.Ф. Теория литературы. М., 1995. С. 72.

[4] Потебня А.А. Из записок по теории словесности. С. 342.

[5] Впервые он увидел свет в 3-м номере «Современника» за 1861 г. и входит практи­чески во все современные сборники писателя.

[6] Мельников П.И. Гриша // Мельников П.И. Собр. соч. Т. 1. С. 314.

[7] Мельников П.И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии. С. 240.

[8] Там же. С. 238–239.

[9] Мельников П.И. Гриша // Мельников П.И. Собр. соч. Т. 1. С. 313–314.

[10] Мельников П.И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии. С. 241.

[11] Мельников П.И. Гриша // Мельников П.И. Собр. соч. Т. 1. С. 289.

[12] Аннинский Л.А. Три еретика. М., 1988. С. 179.

[13] Там же. С. 173.

[14] Там же. С. 179.

[15] Мельников П.И. Гриша // Мельников П.И. Собр. соч. Т. 1. С. 314.

[16] Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989. С. 59.

[17] Мельников П.И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии. С. 259. «И пр., и т. под.» – и прочие, и тому подобные. 

[18] Там же. С. 260.

[19] Там же. С. 264–265. Курсив П.И. Мельникова.

[20] Лесков Н.С. С людьми древлего благочестия // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 30 т. М., 1996. Т. 3. С. 569.

[21] Герцен А.И. Письма 1860–1864 гг. // Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1963. Т. 27. Кн. 1. С. 167.

[22] Лесков Н.С. Народники и расколоведы на службе // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1958. Т. 11. С. 37.

[23] Литературная летопись // Санкт-Петербургские ведомости. 1861. № 176 (10 авг.). С. 2.

[24] Денисов С. Виноград российский, или Описание пострадавших в России за древле-церковное благочестие. М., 1906. С. 94.

[25] Щапов А.П. Русский раскол старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности в XVII в. и в первой половине XVIII в. Казань, 1859. С. 282.

[26] Григорий (Постринов), архиеп. Истинно древняя и истинно православная Христова Церковь, изложение в отношении к глаголемому старообрядчеству. СПб., 1855. Ч. 2. С. 313–314.

[27] Щапов А.П. Русский раскол старообрядства ... С.249.

[28] Володина В. Творческий путь П.И. Мельникова-Печерского. Дисс. к. ф. н. ... Ду­шанбе, 1965. С. 109.

[29] Дземидок. Б. О комическом. М., 1974. С. 105.

[30] Чернышевский Н.Г. Очерки гоголевского периода русской литературы // Чернышевский Н.Г. Поли. собр. соч.: В 15 т. М., 1947. Т. 3. С.18.

[31] Борев Ю.Б. Комическое, или О том, как смех казнит несовершенство мира, очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия. М., 1970. С. 81.

[32] Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. М., 2001. Стб. 938.

[33] Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972. С. 250.

---

Теги: «Отчет о современном состоянии раскола», праведники, грешники, «Гриша»,  «Виноград российский», Афанасий Щапов, литературные источники