«Попа, чать, своего привезете? — с усмешкой спросил городничий»

«Очерки поповщины» П.И. Мельникова и изображение старообрядческого священства в них

 

 

«Очерки поповщины» входят в собрания сочинений П.И. Мельни­кова еще со времен дореволюционных. Они были попыткой создать историю старообрядчества на примере Белокриницкой иерархии, обобщить известный писателю материал, главным образом архивный, малодоступный. В них охвачен период от середины XVII в. до первой половины XIX. «Очерки...» при всей их тенденциозности и сегод­ня остаются актуальными, к ним нередко обращаются исследователи старообрядчества. Однако как в историческом, так и в филологичес­ком аспекте они до сих пор остаются еще малоизученными.

Публикация «Очерков...» началась в «Русском вестнике» в апреле 1863 г. В журнале увидели свет первые три главы: «Начало раско­ла старообрядства» (слово, заимствованное у А.П. Щапова), «Первая мысль искания архиерейства», «Зарубежные старообрядцы. Иска­ние архиерейства в Молдавии»[1]. Первые главы объединял общий заголовок «Старообрядческие архиереи». П.И. Мельников посвятил свою работу попыткам старообрядцев-поповцев восстановить полно­ту церковной иерархии, но при этом он обошел стороной историю присоединения Босно-Сараевского митрополита Амвросия к древлеправославию (1846 г.). Ее написал историк Н.И. Субботин (см. его «Историю Белокриницкой иерархии», изданную в 1874 г.). Другой задачей писателя было обнародование совершенно неизвестных ши­рокой аудитории материалов.

Над «Очерками поповщины» П.И. Мельников работал с 1862 г. 17 января 1863 г. он пишет редактору «Русского вестника» М.Н. Кат­кову: «Работа моя об раскольнических архиереях подвигается и де­лается больше, чем я предполагал, ибо получил еще новые, весьма любопытные материалы»[2]. В письме также говорилось и о том, что статью должна сопровождать карта старообрядческих поселений. Майский номер «Русского вестника» открывался статьей «Епископ Епифаний»[3], после которой следовала «Карта населений раскольников в юго-западной и средней России, во владениях австрийских, турецких и молдовлахийских». Старообрядческие приходы и скиты были обозначены особыми значками. В июньском номере журнала были помещены следующие три главы: «Афиноген», «Анфим», «Ис­кание архиерейства»[4]. Таким образом, в 1863 г. П.И. Мельников опубликовал уже семь глав. В следующем году работа была продол­жена.

В письме от 2 апреля 1864 г. писатель сообщал М.Н. Каткову: «По­сылаю Вам две главы из дальнейших очерков поповщины — увиди­те, что все составлено из совершенно еще нетронутых материалов»[5]. Эти две главы открыли майский номер «Русского вестника»[6]. Назы­вались они «Поповщина в начале XIX столетия. Рязанов» и «Беглые попы в двадцатых и тридцатых годах». Их публикация носила уже другое название — «Исторические очерки поповщины». Таким обра­зом, «Русский вестник» опубликовал девять глав «Очерков...», кото­рые впоследствии были дополнены и вышли отдельной книгой.

Главным действующим лицом «Очерков...» является само старооб­рядчество, точнее, то его согласие, где признают священство. Старо­обрядчество, показанное на протяжении двухвековой истории, от ре­форм Никона — Алексея Михайловича до XIX века. В соответствии с традицией современной П.И. Мельникову очерковой прозы, писатель отходит от изображения отдельных типов и берется анализировать целое явление, среду, причем в ее историческом развитии, насыщая произведение цифрами, пространными выдержками из документов, что также было свойственно очерку 1860-х гг.

Понимая под темой произведения объект художественного отраже­ния, те жизненные характеры и ситуации, которые как бы переходят из реальной действительности в художественное произведение и обра­зуют объективную сторону его содержания, можно определить темой «Очерков...» историю старообрядчества и его попытки приспособить­ся к вызовам действительности. В каждой главе подана определенная конкретно-историческая ситуация и раскрыта реакция старообряд­чества на нее. Проблематика «Очерков...» строится на изучении жиз­неспособности старообрядчества, которая, по мнению автора, невоз­можна при условии строгого соблюдения церковных установлений, незыблемость коих старообрядчество провозглашает. Своеобразие «Очерков...» заключается в глубокой проработке множества архи­вных и малодоступных документов, законодательных актов, которые органично вписаны в структуру произведения. «Очерки поповщины» с их массой самых разнообразных сведений, добытых из разных ис­точников, — своеобразный портрет старообрядчества. П.И. Мельников смотрит на него с позиций неприятия, которое определяет авторскую позицию, оценку, идейный мир — область художественных решений, ту сферу, где становится ясным авторское отношение к изображае­мому, авторская позиция и утверждение/отрицание определенной системы ценностей[7]. Идея «Очерков...» — обоснование исторической и нравственной несостоятельности старообрядчества. Так, например, целая цепочка очерков повествует о неудачных попытках старообряд­цев обрести епископа и восстановить полноту церковной иерархии («Зарубежные старообрядцы. Искание архиерейства в Молдавии», «Епископ Епифаний», «Афиноген», «Анфим», «Искание архиерейс­тва в конце XVIII столетия» и т. д.).

Мельниковская идея несостоятельности старообрядчества при усло­вии широкого развития просвещения определила отбор образов, ситу­аций и их интерпретацию, отбор фактов, документов и их комменти­рование. Эта идея определяет использование художественных средств и приемов, придающих произведению публицистический характер в противовес беспристрастности научного исследования. Централь­ная мысль о том, что «раскол старообрядчества... есть порождение невежества, и больше ничего», что «пред светом просвещения ему не устоять»[8], была не просто выражена в произведении так прямо, но преображена в индивидуальном стиле П.И. Мельникова, который пытался донести ее до читателя как художник.

Историческая сторона «Очерков...» — выявление фактов, публи­кация документов, включенных в стилевую ткань произведения, исторические изыскания автора. Все это сближает произведение с историческим трудом. Художественно-публицистическая сторона за­ключается в использовании приемов, свойственных именно литера­туре и публицистике. Писатель часто прибегает к антитезе прошлого и настоящего: прошлое старообрядчества не сплошь негативно, здесь есть подвижники, личности героические, и это прошлое сопоставлено с картиной современного состояния старообрядчества, где показаны распад, полное падение нравов, что подчеркивает и делает рельефной основную (и утопическую) мысль писателя о неизбежном конце древлеправославия. В арсенале художественных средств П.И. Мельникова — портрет с авторским комментарием («Афиноген»), лирический пей­заж («Лаврентьев монастырь»), ирония («Рогожские послы в Петер­бурге»), с помощью которых автор стремится создать определенный эмоциональный фон, а также выразить свое отношение к изображае­мому. Этой же цели служит выбор стилистических фигур, например, отрицательное авторское отношение к старообрядческим монахам, мужчине и женщине, подчеркивает оксиморон (намеренное сопостав­ление противоречивых понятий) «страстно любящая иночествующая чета», намекающий на их неиноческие отношения. «Сманив попа», «покупали попов на Иргизе», «обзаведясь достаточным количеством попов и даже диаконов», — пишет П.И. Мельников. Как будто речь идет не о старообрядческих священниках, а о вещах или животных.

Отклики читателей на «Очерки...», этот своеобразный «опыт худо­жественного исследования» старообрядчества, появились уже в ходе публикации. Труд П.И. Мельникова дал повод исследователям для самостоятельных статей, которые расширяли, уточняли, углубляли что-то, сказанное автором вскользь. Так, известный историк С.М. Соловьев выявил документы о ссоре нижегородского митрополи­та Исайи (1699—1707), будто бы приверженного к старому обряду, с влиятельным боярином Иваном Алексеевичем Мусиным-Пушкиным. П.И. Мельников писал, что это дело еще не извлечено из архивов, С.М. Соловьев нашел его и обратился в «Русский вестник» с короткой «Заметкой по поводу статьи г. Мельникова “Старообрядческие архи­ереи”»[9]. Судя по документам, опубликованным С.М. Соловьевым, причины ссоры митрополита, сосланного в монастырь, и боярина сле­дует искать не в церковно-обрядовой, а скорее, в финансовой сфере, затрагивая при этом проблему взаимоотношений светской и духовной властей.

Историк Н.И. Субботин в отклике «По поводу статьи г. Мельникова “Очерки поповщины”» также уточнял и развивал одну из тем, подня­тых писателем[10]. Он обратил внимание, что некоторые факты у П.И. Мельникова не имеют достаточных подтверждений, и посвятил свою статью старообрядческим священникам, не признавшим Белокриницкой иерархии.

Кроме отзывов, которые поясняли, уточняли, конкретизировали, развивали, добавляли что-то к сказанному П.И. Мельниковым, были и критические выступления, правда, довольно краткие. Так, автор заметки в «Книжном вестнике» писал об «Очерках...», вышедших отдельной книгой: «Первая глава самая бесцветная в “Очерках”; она нейдет дальше произведения раскола из старого русского религиозно­го невежества, но о раскольнических трактатах полнее, чем в “Рус­ском вестнике”»[11]. Автор рецензии, помещенной в «Православном обозрении», заметил, что «Очерки...» правильнее было бы назвать историей старообрядческой иерархии, этой теме, по сути, посвяще­на вся книга. «Что знает читатель о старообрядческих архиереях из статьи Мельникова, помещенной в “Русском вестнике” за прошлый год, то же самое узнает он из настоящей книги Мельникова, с до­бавлением только первой главы “О начале раскола старообрядства”, в которой тоже нет ничего нового против истории преосвященного] Макария. Но мастерски воспроизведенная история старообрядческого архиерейства, без сомнения, ничего не потеряла от того, что из жур­нала перешла в отдельное издание»[12]. Автор рецензии рассуждал о попытках старообрядчества объединиться, укрепить себя, рассуждал «по поводу», не прибегая к историческому или художественному ана­лизу «Очерков...».

Как это ни покажется странным, но П.И. Мельников, занимавший­ся изучением старообрядчества на протяжении многих лет и создав­ший замечательные образы поволжского купечества, в художествен­ной прозе совершенно обошел стороной старообрядческое священство. Имеется в виду создание художественных характеров лиц, над ко­торыми совершалась хиротония: епископы, священники, диаконы, которые становились духовными лидерами в старообрядческой среде. Литературный анализ старообрядческого духовенства ограничен у пи­сателя главным образом миром заволжских скитов, миром монашест­ва. Мы ставим целью проанализировать совсем иной феномен.

Своих епископов, священников, диаконов старообрядцы-поповцы не имели почти 150 лет. Поэтому они были вынуждены принимать особым чином священство от господствующей церкви. Такие свя­щенники получили прозвание «бегствующих», в нестарообрядческой среде — «беглых», имевшее презрительный оттенок. В дилогии П.И. Мельникова «В лесах» и «На горах» «бегствующие» священники по­являются эпизодически. Между тем в духовной жизни старообрядцев они играли одну из ключевых ролей.

Замечено, что движение времени у П.И. Мельникова имеет свои особенности. Вводя нового героя, писатель раскрывает и его родослов­ную, его становление; знакомясь с действующими лицами, читатель знакомится с их семейной хроникой, которая сама по себе — самосто­ятельный сюжет. Хроника уводит от основного действия в прошлое. Иногда в этом прошлом фигурируют и «бегствующие» священники. Коротким штрихом к судьбе купца Доронина («На горах») служит его обращение к «беглому» священнику, когда он узнает о смерти жены. «Наутро беглый поп, что жил в Вольске при богатой часовне, строенья знаменитого откупщика Злобина, отпел Доронину канон за единоумершую и за то хорошие деньги получил на негасимую свечу и годовое чтение псалтыря по покойнице»[13].

Так же мельком видим мы «беглого попа» на крестинах внука Патапа Максимыча («На горах»). Сам купец тайком привез батюшку из Городца, затем его «...тотчас после крестин, прикрыв рогожей, спро­вадили обратно в Городец». П.И. Мельников только одним глаголом «спровадили» передает пренебрежительно-отрицательное отношение к священнику, без пояснения, чем этот эпизодический герой его за­служил... Чапурин снабжает батюшку деньгами, чтобы задобрить «враждебного попа» Сушилу — синодского священника, который мог бы донести о крещении.

А вот разговор с городничим, которого интересуют подробности предстоящих похорон Марко Данилыча Смолокурова («На Горах»):

«— Попа, чать, своего привезете? — с усмешкой спросил городни­чий.

— Какие, ваше высокоблагородие, у нас попы по нынешним време­нам!.. Сами изволите знать. На всю-то Россию, может, двое либо трое осталось, — сказал Чапурин. — Кто-нибудь из домашних прочитает молитву над покойником, и дело с концом.

То-то, смотрите. У меня на этот счет строго. Высшее начальство обратило внимание на вашего брата. А то и в самом деле очень много уж воли вы забрали...»[14]

Но «беглые попы» как вполне самостоятельные персонажи, с кото­рыми был бы связан какой-либо мотив или сюжет повествования, со своей психологией, характером, с представлениями о жизни, у П.И. Мельникова отсутствуют. Они только служат коротким штрихом к изображению старообрядческого быта, и этим их функция исчерпы­вается.

Попробуем теперь выделить наиболее характерные особенности изображения старообрядческого священства в «Очерках».

  1. Сатирическая заостренность ряда образов и акцентирование негативных характеристик.

Подобный подход напрямую восходит к исканиям и принципам противостарообрядческой публицистики ХУШ—Х1Х вв. В его основе — антитеза, несоответствие между подлинным призванием духовного лица и его реальным поведением. Для создания этой антитезы исполь­зуются гиперболизация и ирония, характер утрируется, изображает­ся однобоко. Например, рогожские священники (глава «Рогожское кладбище») изображены только как носители определенных челове­ческих пороков. Благодаря использованию гиперболы и иронии при­обретает сатирическую заостренность образ Ивана Ястребова. «Была у него жена, попадья ревнивая, Афимьей звали, а поп падок был на греховную женскую лепоту. Грехом случилось так, что молодень­кая попова работница от батюшки учинилась непраздна. [...] Иван Матвеевич заблагорассудил вытравить ребенка в утробе своей Агари. Пеньевская Сарра не знала о проделке своего Авраама и равнодушно смотрела, как работница, лечась от лихоманки, пила взварец, приго­товленный руками своего батюшки»[15]. Не оставлял-де Ястребов «сво­ей греховной страсти» и служа «на Рогожке». «И не покидала его страсть сия даже до смерти». Ироническое сравнение Ястребова с биб­лейскими персонажами призвано вызвать читательскую насмешку.

П.И. Мельников сообщает о тех полезных делах, что сделал о. Ио­анн Ястребов для Рогожского кладбища в годы Отечественной войны 1812 г. (фактически спас его имущество), но именно иронически обыгранная страсть к прелюбодейству, к «красивым девицам из собс­твенного своего духовного вертограда» выступает главным в характе­ре священника.

Сатирически заостренный образ Ивана Ястребова погружается в очерково-биографический контекст, придающий ему историческое правдоподобие. Так поступает П.И. Мельников и с другими своими героями, желая подчеркнуть их отталкивающие стороны. Мельниковская противостарообрядческая сатира никогда не поднимается до гротеска, когда неправдоподобие очевидно и автору, и читателю. Цель П.И. Мельникова — не только высмеивание, но и дискредитация кон­кретного человека в глазах людей, его знающих или знавших, — тех людей, у которых он пользуется почетом и уважением. Подчеркнуто фантастический прием выглядит здесь менее подходящим.

Так же иронически гиперболизирована склонность к пьянству и беспринципность другого рогожского священника — Петра Ермиловича Русанова. Цель и здесь та же самая — дискредитация.

В противовес этим двум священникам дан образ Александра Арсе­ньева — третьего рогожского батюшки, который вернулся в господс­твующее православие. Его образ уже не служит мишенью для насме­шек. П.И. Мельников находит и выдвигает положительный идеал. Положительное в нем — разрыв со старообрядчеством и присоеди­нение к официальной церкви. Поэтому и Петр Ермилович Русанов, присоединившийся под конец жизни к единоверию, вдруг лишается ряда вредных привычек и страстей. Впрочем, наследие «тяжелого старообрядческого прошлого» дает себя знать: «алчность к деньгам не оставила его». В обоих случаях слышны отголоски «мотива каю­щегося грешника»: герой, порывающий со старообрядчеством, из­бавляется от негативных качеств характера, становится положитель­ным.

Изображение старообрядческого священства у П.И. Мельникова — сатирическое. Сатира П.И. Мельникова направлена на те отрицатель­ные, по мнению писателя, явления, которые препятствуют утверж­дению его идеала, — воссоединению старообрядчества с официальной церковью, при котором церковный раскол перестанет существовать, распространению просвещения в народе, отказу от понимания рели­гии как свода догм. И одновременно сатира выступает средством дис­кредитации конкретных, невымышленных лиц.

Изображая старообрядческое священство, П.И. Мельников нередко обходился и без каких-либо элементов собственно сатирической по­этики, рассчитанной на создание комического эффекта. Он нередко строил оценку того или иного явления в старообрядчестве на прямой инвективе, благодаря чему суждение выглядело однозначным.

В 1855 г. писатель посетил тюрьму суздальского Спасо-Евфимиева монастыря, где содержался в заключении старообрядческий архиепископ Аркадий. В письме В.М. Лазаревскому П.И. Мельников оставил ценное свидетельство о нем, которое стоит привести: «...Аркадий поразил меня своим умом, своим даром слова, благо­родством манер и сознанием собственного достоинства. Это аскет в полном смысле слова, наружность самая благообразная. Я знаком, по крайней мере, с 30 нашими архиереями, умершими и живыми, но немногих поставил бы рядом с Аркадием. Скажу вам несколько слов о том, с каким достоинством он держал себя. Надобно заметить, что в Суздале в 1855 г. (не знаю, как теперь) содержали арестан­тов очень хорошо. У каждого комната с двумя окнами, крашенные полы, изразцовые печи, кровать за ширмами и приличная мебель. Обиталище Аркадия более походило на монашескую келью, а не на острожную тюрьму. Я вошел вместе с архимандритом суздальского монастыря. Аркадий стоял у окна и глядел в него; обернувшись, когда мы вошли (звяканье ключей, отпиравших камеру, он не мог не слышать), он встретил нас как бы в гостиной, как бы вошедших в нее без доклада гостей. Архимандрит назвал меня, Аркадий про­тянул мне руку со словами: “Вы не примите благословение этой ру­кой, но не оттолкнете ее, она не совершила никакого преступления”. Потом, садясь на диван, обеими руками указал мне и архимандриту Амвросию на два кресла. Он говорил со мной с полной, по-види­мому, искренностию, рассказывал о некрасовцах, о Славе, о Белой Кринице, но чуть что касалось до какого-либо живого раскольника в России — молчать. (Об умерших все говорил, и когда я записывал, даже диктовал мне). Видя, что он не договаривает, я сказал ему, что откровенное его сознание может уменьшить меру его наказа­ния. Аркадий опустил глаза и улыбаясь прочитал вполголоса статью XV тома св[ода] зак[онов] об этом и потом сказал: “Послушайте, Павел] Ив[анович], когда вы начали со мной говорить, то, назы­вая меня просто Аркадием, сказали, что не имеете права называть меня “вашим преосвященством”. Вы правы: ни Государь, которому вы служите, ни Синод, под духовной властью которого, по вашему исповеданию вы находитесь, не признают меня архиереем, и вы не только не можете, но, скажу более, вы не имеете никакого права звать меня преосвященным. Но я убежден, что хиротония моя пра­вильна, и что сана епископского, дарованного мне Св. Духом, ника­кая земная власть отнять у меня не может. Знайте же, что епископ лгать не должен, знайте и то, что епископ обязан хранить свое ста­до. Все, что я вам говорил и скажу, и все, что я в Киеве говорил сенатору Войцеховичу — правда. Но я не все сказал, я молчал в от­вет на иные вопросы, и буду молчать, и нет на земле силы, которая бы могла меня заставить говорить. Так и запишите, так и министру скажите. То же и Войцеховичу я говорил”»[16].

Героев, подобных архиепископу Аркадию, безоговорочно убежден­ных в исторической правоте и истинности своей веры, в произведениях П.И. Мельникова нет. Он сознательно не изображает их, ведь иначе это значило бы дать образец для подражания.

  1. Опора на непроверенные слухи при отборе материала.

В «Очерках поповщины» встречаются следующие обороты: «про него даже ходили между старообрядцами слухи, будто...», «был слух, что...», «передаем как слух...», «говорят, что...». Это особый прием индивидуального стиля писателя. Таким образом в очерк вводится некий необходимый автору факт (а факты в публицистическом про­изведении служат, кроме всего, и средством убеждения). Но достовер­ность слухов писатель не подвергал проверке, поэтому при изучении архивных источников исследователь выявляет явные расхождения с тем, что пишет П.И. Мельников, сознательно не стремившийся выда­вать это за вымысел, с тем, что было в действительности.

Так, в «Очерках поповщины» упомянут архимандрит Геронтий (Плотников), приехавший в Россию из Иерусалима, примкнувший к старообрядцам и якобы сидевший в 1829 г. на цепи в богадель­не на Рогожском кладбище за пьянство и бесчинство. «Не имея на то документальных доказательств, не отвергаем этого, но передаем как слух, впрочем, весьма вероятный», — пишет П.И. Мельников[17]. Создается негативный образ архимандрита, ставшего старообрядцем, недостойного сана священнослужителя, - образ, довольно типичный для мельниковской манеры изображения.

В Государственном архиве Калужской области нам удалось выявить документы об этом архимандрите[18]. В 1829 г. он находился в Калуж­ской губернии, куда приехал несколькими годами ранее, под арестом, и не мог пребывать на Рогожском кладбище. Совершенно ложный слух П.И. Мельников выдает за «весьма вероятный», как, кстати, и в случае с о. Иоанном Ястребовым и его служанкой, о чем говорилось выше.

Из архивного дела видно, что реальный архимандрит Геронтий (Григорий Плотников) — трагическая фигура. С самых ранних лет он остался без родителей и попал на воспитание в монастырь, располо­женный где-то у Черного моря. Оттуда он переехал в Иерусалим, где принял монашество и сан архимандрита. Это было нарушением зако­на: посвящение в сан за границей запрещалось. Вскоре, испытав не­мало трудностей, Геронтия разыскала родная сестра, которая также приняла монашество за пределами России. Назад, на родину, брата и сестру занесла война с Турцией. Однако Синод отказался признать их сан, принятый за границей. Геронтий не мог считаться монахом и архимандритом. Духовное служение в лоне официальной церкви было ему закрыто. Обстоятельства присоединения к старообрядцам неясны, однако оно имело место. В конце концов Геронтий уехал в 1826 г. из Москвы, был арестован и в 1830 г. Калужская палата уголовного суда приговорила его и сестру к пожизненной ссылке в Сибирь за бродяжничество. При этом брата и сестру, которые с тру­дом нашли друг друга, разлучали вновь, предписывая поселить их в разные места[19].

Так, опираясь на слухи, П.И. Мельников изображает Геронтия в своих «Очерках...» заурядным забулдыгой. Между тем, его жизнь го­ворит сама за себя, и о ней можно рассказать совсем иначе. Геронтия толкнули к старообрядцам бюрократические порядки господствую­щей церкви, противоречащие каноническим правилам, из-за которых он не нашел там себе места. Но они, эти порядки, не анализируются в «Очерках...» во всей их глубине и сложности. История архимандрита Геронтия — лишь один пример использования недостоверной инфор­мации П.И. Мельниковым, прием, которым он отнюдь не брезгует.

Мы подходим к еще одной характерной для писателя особенности:

  1. Вуалирование социальных причин, толкающих священников к «побегу в раскол».

П.И. Мельников ставит во главу угла моральные причины: алч­ность, страсть к стяжательству, «неразвитость» (т. е. слабое образо­вание). Подобная тенденциозность не помешала ему упомянуть о бедности священников, о постоянной необходимости бороться с нуждой, которые способствовали решению оставить приход[20]. Но в целом в «Очерках...» не найти глубокого, всестороннего анализа отношений между церковью и государством, высшим и низшим синодальным духовенством. Основная идеологическая нагрузка сосредоточена на дискредитации старообрядчества и старообрядческого священства в частности, но не на социальном анализе, что и позволило в начале XX века старообрядческому мыслителю И.А. Кириллову заявить, что все очерки П.И. Мельникова основаны «на субъективных наблюдениях, ведшихся с предвзятой целью и при обстановке, близко напоминаю­щей обстановку застенка»[21].

Достаточно резко отзывался об очерковом творчестве П.И. Мель­никова публицист и критик А.И. Богданович. «О его научных рабо­тах по расколу можно говорить лишь с большими оговорками. В них нет ни научного беспристрастия, ни желания критически разобраться в богатом материале, который благодаря условиям службы сам со­бою накопился в руках Мельникова. Говорит ли он о раскольниках или о сектантах, как хлысты и молокане, пред нами не ученый, не беспристрастный исследователь, бескорыстно радующийся новому открытию, а всегда и везде чиновник, прежде всего взирающий на начальство, которому он во что бы то ни стало стремится угодить. Бранчливый тон, прокурорские приемы и неблаговидное толкование самых глупых слухов и толков — таков Мельников-ученый»[22].

Мнение А.И. Богдановича не лишено оснований. Но можно спорить о стремлении П.И. Мельникова «во что бы то ни стало угождать на­чальству»[23]. Вряд ли писатель заслуживает столь суровой оценки.

  1. Для характеристики стиля «Очерков...» кажется немаловажным отметить отсутствие «живого голоса» самих старообрядцев, их своего рода «монофоничность».

Фактическим материалом для создания образа старообрядчества в «Очерках...» служат в основном данные архивных документов, опуб­ликованные к тому времени сведения, всегда преломляемые в противостарообрядческом мировоззрении автора, но личные воспоминания писателя о контактах со старообрядцами (которых было немало), его личные впечатления о них в «Очерки...» практически не включены. На наш взгляд, это существенно обедняет их в художественном пла­не. П.И. Мельников всегда говорит за старообрядцев, вместо них, не давая им права высказать свою точку зрения, свое мнение, свою по­зицию, свой взгляд, свою правду по тому или иному вопросу. Мельников-публицист и Мельников-сатирик сильнее Мельникова-историка. В «Очерках...» нет столкновения идей, нет споров — но все подчинено авторской идее, все служит для более полного ее раскрытия.

Методологические особенности изображения старообрядческого священства выявляются при сопоставлении их с произведениями писателей-народников. Старообрядческий быт затрагивался ими тоже, хотя и вскользь. Как известно, в центре внимания народников лежал мир крестьянской общины, пореформенная деревня и происходящие там изменения, сильная личность, способная возвыситься над мас­сой, преобразовывать действительность. В связи с этим поднималась и тема бедного духовенства — сословия, довольно близкого к крес­тьянскому. На рубеже 1870—1880-х гг. с рассказами о «маленьких» сельских дьячках, пономарях, священниках, бедных и беззащитных перед консисторским бюрократизмом, выступил писатель-народник О. Забытый (Г.И. Недетовский).

В связи с нашей темой нас интересует один из его рассказов — «Не угодил». Главный герой о. Петр Богородицкий, решает присоединить­ся к старообрядцам и служить у них. Рассказ был впервые опубли­кован в пятом номере «Отечественных записок» за 1883 г. «Повесть эта — странная. Конец началу не соответствует, как будто средина пропущена. А впрочем, говорить об этом излишне, — отозвался о рас­сказе М.Е. Салтыков-Щедрин в письме Г.И. Недетовскому. — Я даже не могу хорошенько уяснить для себя, в какой степени ужасен, в цен­зурном смысле, эпизод перехода идеального попа в раскол»[24].

Итак, если принять характеристику М.Е. Салтыкова-Щедрина, пе­ред нами «идеальный поп» — не пьяница и не распутник, как у П.И. Мельникова. Петр Богородицкий изображен как сельский интелли­гент, полный высоких устремлений, честный, правдолюбивый и твер­дый в отстаивании своих убеждений.

«Это тип батюшки, живущего по преимуществу нервами, рефлекти­рующего и скорбящего — не своими только, но и чужими скорбями. Учился он не шибко, но зато много читал, слыхал кое-где размышле­ния о житье-бытье народном и, наконец, сам стал присматриваться к этому житью, серьезно и заботливо. Мало-помалу у него сложился идеал общественной деятельности, который был незнаком не толь­ко старым батюшкам, но и большинству новых. [...] Деятельность, втиснутая в очень тесные рамки, деятельность, регулируемая звонка­ми и цифрами, деятельность, состоящая в отмеривании устаревших параграфов и совершающаяся в такой среде, в которой можно гово­рить, но нельзя разговаривать, такая деятельность не соответствовала его стремлениям»[25]. О. Петр бросает учительскую работу, становится священником, получая место в обеспеченном приходе и полагая, что на этом поприще сумеет принести больше пользы. Его благородные порывы противоречат устремлениям причетников и некоторых при­хожан. Начинаются неурядицы, упреки и ссоры. В конце концов при участии причетников против священника фабрикуется дело: его об­виняют в алчности, нанесении побоев, игре в карты, пьянстве. О. Петр не способен защитить себя. Консисторский суд повелевает мо­лодому батюшке искать новый приход, а для этого нужно продавать в старом приходе дом жены и, скорее всего, за бесценок. Один знако­мый священник из архиерейских певчих советует о. Петру перейти к старообрядцам, снабжает нужным адресом. И о. Петр решается. Его окрыляет мысль, что он может «принести пользу». Материальный аргумент («обеспечение великолепное, почет громаднейший») о. Петр «запасает» для объяснений с женой.

Из обеспеченного прихода выталкивает священника не бедность, а равнодушие вышестоящих и церковный бюрократизм. Душевные ус­тремления о. Петра не находят понимания среди самых близких ему людей — жены и причетников. Последние укоряют священника в том, что он отдает голодным старикам несколько копеек из той суммы, что они вместе собрали по крестьянским дворам и должны разделить между собой. Из этого случая потом раздуют обвинение... в присвое­нии чужих денег, в той пресловутой алчности, которую П.И. Мельни­ков ставил во главу угла, объясняя причины «побегов».

Но желание служить у старообрядцев также не воплотилось. О. Пет­ра отвергли: он курит. То был веский аргумент для отказа, но Бого­родицкий готов бросить вредную привычку. Оказалась весомее другая причина. Она отражает общую установку О. Забытого, который пос­тоянно сталкивает молодого Богородицкого и священство старшего поколения. «Вы дюже млади», — главное основание для отказа. Так заявляет тридцатилетнему о. Петру старообрядческий купец, старик лет шестидесяти. «Идеальному попу» О. Забытого нет места, где он мог бы приложить свои силы.

О. Забытый не следовал общим стереотипам изображения старо­обрядчества, попытавшись показать психологию священника, остав­ляющего приход, и разобраться в причинах такого поступка. П.И. Мельников, как уже говорилось, напротив, шел в ногу с общими ме­тодологическими установками противостарообрядческой публицисти­ки.

В 1875 г. вышел роман Н. Александрова «Пропал!», также посвя­щенный судьбе «беглого попа». Книга была запрещена, тираж унич­тожили. Уцелело лишь несколько экземпляров, один из которых хранится в отделе редкой книги Российской государственной библи­отеки.

В романе «Пропал!», как и в рассказе «Не угодил», нет панорам­ных картин старообрядческого быта, нет «выпуклых» старообряд­ческих характеров. Но главное в нем другое — критика социальной несправедливости в среде духовенства, бюрократических порядков в церкви и тема распада священнической семьи — тема для русской литературы совершенно неожиданная. Социальная острота во многом роднит роман с рассказом О. Забытого.

Министр внутренних дел А.Е. Тимашов в представлении Комите­ту министров писал о главном герое романа, отце Петре Сидонском: «Судьба этого священника и его семейства служит только рамкой или канвою для романа, но главные и наиболее патетические сценки этой книги посвящены иному предмету. С первых же страниц автор на­чинает живописать картины “крепостного мученичества” крестьян и продолжает их через всю книгу... Выводить на сцену подобные чер­ты, являющиеся как редкое исключение даже в продолжение сущест­вования крепостного права, в настоящее время, когда право это давно уже упразднено, можно не иначе как с целью восстановлять крестьян против бывших помещиков и против правительства»[26]. Нужно при­знать, что министр был прав. Быт духовенства в романе обрисован с особенной критической остротой. Мытарства Сидонского и в самом деле только канва для рассказа о зверствах при крепостном праве. Характер главного героя очерчен схематично и во многом подчиняет­ся не логике развития действия, а авторскому произволу.

Действие романа происходит «в лесах» — в лесистой части Поволжья, в селе с «говорящим» названием Печальное. Это помещичье имение. Хозяин нанял жестокого управляющего. «Редкий день про­ходил без того, чтобы на заднем дворе господского дома не проводи­лось возмущающих человеческое достоинство истязаний». Главный герой, о. Петр Сидонский, потрясенный зверской расправой крепост­ных над крутым управляющим, винит (вдруг) себя в этом убийстве. Основным приемом психологизма автор избирает развернутый внут­ренний монолог. Сидонский беспощадно казнит себя за то, что за 18 лет служения в Печальном ничего не сделал для «христианского просвещения» своих крестьян. Закономерности его поведения во мно­гом зависят от того, куда Н. Александров заблагорассудит повернуть действие. Психологизм романа малоубедителен, внутренние монологи и раздумья священника, а также других героев и их поступки часто не согласуются логически.

Пытаясь справиться с душевным потрясением, о. Петр запил. У епархиального архиерея он не нашел никакой поддержки. Его дваж­ды посылали в монастыри на длительный срок, отрывая от семьи. Моральные унижения и пребывание в Печальном стали невыносимы для о. Петра, но сменить этот приход на другой он не мог. Батюшка искал утешения в исступленных молитвах, потом неожиданно исчез.

Сын о. Петра Егор решил выйти из духовного сословия и стать куп­цом, не находя никакого смысла в служении у алтаря. Со временем в семье Сидонских происходит полный раскол. Становится известно, что о. Петр перешел к старообрядцам. Дети оправдывают его пос­тупок, жена упрямо и безоговорочно осуждает. Было бы лучше, если бы он пил, говорит она. Так, с ожесточенным сердцем, она и умирает в конце романа, не простив мужу поступка, изменившего его жизнь явно к лучшему: священник бросил пить. О. Петр начинает мучиться совестью и уже решает оставить и старообрядческий приход, но, уз­нав о смерти жены, сходит с ума.

Роман не богат художественными достижениями. Помимо линии о. Петра в нем есть еще несколько линий, связанных с судьбой других персонажей, но к нашей теме они не имеют отношения. Роман все­цело пронизан пафосом социального обличения той среды, в которой оказался о. Петр Сидонский, ее порядков, но среда эта обрисована достаточно односторонне. Тем не менее, роман показывает возможность особого, альтернативного мельниковскому, подхода к изображению священника, уходящего к старообрядцам. Это совершенно иной под­ход, сформированный без влияния штампов противостарообрядческой публицистики.

Итак, образы старообрядцев, созданные П.И. Мельниковым в «Очер­ках поповщины», а также художественная оценка старообрядчества вполне соответствуют господствующей публицистической установке. Ей подчинены система и выбор художественных средств, несмотря на жанр: исторический очерк или рассказ. Отличает писателя введение в свои произведения фольклорных элементов: пословиц, поговорок, ле­генд, причем и собственно старообрядческих. Старообрядчество рас­сматривается как неотъемлемая, самостоятельная сторона народной жизни, которой все же предстоит исчезнуть. Старообрядческая среда обличается писателем как олицетворение «недостатков русского на­рода», используется для обличения деятельности мелкого чиновни­чества. В то же время в начале 1860-х гг. намечаются попытки П.И. Мельникова отойти от сатирической линии и показать старообрядче­ство как самобытный, неизведанный мир («Письма о расколе», 1862 г.; «Заузольцы», 1859 г.). Эти попытки будут реализованы в дилогии «В лесах» (над романом П.И. Мельников начал работать в 1868 г.) и «На горах». К этому времени претерпевает заметные изменения взгляд писателя не только на старообрядчество, но и на народ в це­лом.

 

[1] Русский вестник. 1863. № 4. С. 599–656.

[2] ОР РГБ. Ф. 120 (Фонд М.Н. Каткова). Оп. 6. Ед. Хр. 50. Л. 16 об.

[3] Русский вестник. 1863. № 5. С. 5–42.

[4] Русский вестник. 1863. № 6. С. 429–506.

[5] ОР РГБ. Ф. 120. Оп. 6. Ед. хр. 50. Л. 19.

[6] Русский вестник . 1864. № 5. С. 5–78.

[7] Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения. М., 2000. С. 58.

[8] Мельников П.И. Очерки поповщины // Собр. соч. Т. 7. С. 409.

[9] Соловьев С. Заметка по поводу статьи г. Мельникова «Старообрядческие архиереи» // Русский вестник. 1864. № 6. С. 507–508.

[10] Субботин Н.И. По поводу статьи г. Мельникова «Очерки поповщины» // Русский вестник. 1864. № 8. С. 728–743.

[11] Исторические очерки поповщины. П. Мельникова. Ч. 1 // Книжный вестник. 1864. № 13. С. 252.

[12] А. В-ский. Исторические очерки поповщины П. Мельникова. Часть первая. М., 1864. Сборник из истории старообрядства. Издание Н.Попова. М. 1864. // Православное обозрение. 1864. № 8. С. 177.

[13] Мельников П.И. На горах // Собр. соч. Т. 5. С. 148.

[14] Там же. Т. 7. С. 38.

[15] Мельников П.И. Очерки поповщины // Собр. соч. Т. 7. С. 437.

[16] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Нижний Новгород, 1911. Ч. 1. С. 187–188.

[17] Мельников П.И. Очерки поповщины // Собр. соч. Т. 7. С. 431–432.

[18] ГАКО (Государственный архив Калужской обл.). Ф. 130 (Калужская палата уголовного суда). Оп. 1. Ед. хр. 383.

[19] Боченков В.В. Годы и приходы. М., 2001. С. 33–35.

[20] Мельников П.И. Очерки поповщины // Собр. соч. Т. 7. С. 383–384.

[21] Кириллов И.А. О сущности старообрядчества // Слово церкви. 1917. № 5. С. 93.

[22] Богданович А.И. «Полное собрание сочинений П.И. Мельникова // Богданович А.И. Годы перелома. СПб., 1908. С. 266.

[23] Убежденный монархист П.И. Мельников и публицист-народник А.И. Богданович расходились во многих своих взглядах, и этим отчасти объясняется резкий выпад А.И. Богдановича с намеками об «угождении начальству». О таком угождении см. отрывок из письма П.И. Мельникова П.Н. Батюшкову в главе «Служить царю и России — служить Богу».

[24] Салтыков-Щедрин М.Е. Письма // Салтыков Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1977. Т. 19, кн. 2. С. 193.

[25] О. Забытый (Г.И. Недетовский). Не угодил // Миражи / Сост. В.И. Кузнецов. М., 1988. (Сер. «Художественная и публицистическая библиотека атеизма). С. 401.

[26] Добровольский Л.М. Запрещенная книга в России. М., 1962. С. 117–118.


Теги: «Очерки поповщины», Николай Субботин, Иоанн Ястребов, сатира, архиепископ Аркадий (Дорофеев), архимандрит Геронтий (Плотников), слухи, священство, «беглые попы»