Служить царю и России — служить Богу

 

П.И. Мельников — монархист

 

 

В свое время Л.А. Тихомиров писал в «Монархической государс­твенности»: «Русский по характеру своей души может быть только монархистом или анархистом. Если он почему-нибудь утратил веру в монархию, то делается или политическим индифферентистом или анархистом. Может быть, наша интеллигенция или даже вообще рус­ские этого сами не понимают. Но психология руководит нами неза­висимо от нашего понимания и русского она ведет не к чему иному, как к монархии, по той причине, что он не способен честно и охотно подчиниться никакой другой власти, кроме единоличной»[1].

Какая-либо теоретическая историософская концепция монархии, сложившаяся у П.И. Мельникова, не была оформлена им в каких-то теоретических работах. Писатель предпочитал выражать свои взгляды в художественном образе, его сочинения и есть ответ на историософ­ские вопросы о будущем России, о народе и т. д. Но тот монархизм, о котором писал Л.А. Тихомиров, свойственен был П.И. Мельникову «от природы», был неотъемлемой особенностью его мировоззрения - потому именно, что П.И. Мельников был «русский по характеру». Монархизм здесь выступает как этнопсихологическая особенность и отличительная черта, и в этом смысле высказывание Льва Тихомиро­ва вполне применимо к писателю — в том смысле, что он «мог быть только монархистом» (курсив наш. — В.Б.), его страшило все то, что угрожает монархии. Не будет монархии — не будет России. Как и у Л.А. Тихомирова.

Очевидно, что убеждения формируются, а не передаются с генами. Существует родовая память. Существует уважение к памяти предков и способы его передачи другим поколениям. Литература, воспитание в семье — только два таких способа. Это уважение, эта русскость, это чувство собственных корней, глубоко уходящих в историю Отечест­ва, было развито у писателя особенно сильно, обусловив во многом его интерес к отечественным древностям — этот путь вглубь веков, к собственным истокам. Род Мельниковых возник в конце XVI в., о чем говорил писатель в своей автобиографии. Ощущение связи поко­лений, уходящей в глубокую русскую древность, искреннее уважение и интерес к отечественной истории, к ее героике были характерной чертой мировосприятия П.И. Мельникова. Старинный образ Спасите­ля с жалованной надписью царя Ивана Васильевича был его семейной реликвией и как бы символизировал эту связь. «На нем была надпись, что он пожалован царем... Василию Мельникову, но кто таков был этот Мельников, не знаю»[2].

До десяти лет П.И. Мельников учился дома. «Еще у десятилет­него ребенка были у него толстые тетради, в которые по линейке переписывал он Пушкина, Дельвига, Баратынского и Жуковского. Двенадцати лет он знал наизусть всю “Полтаву”, много отрывков из “Онегина”», — писал П.И. Мельников о себе в автобиографии. В пос­леднем собрании сочинений писателя (1976 г.) два варианта его ав­тобиографии опубликованы скромно, на «задворках» первого тома, маленьким шрифтом в виде приложения. Между тем это интересные, полноценные произведения с множеством художественных мемуар­ных зарисовок. Вот, например, одна из них, о дедушке: «Он меня очень любил, меня и Владимира Жилина, и обоим любимым внукам, лаская их полумертвой рукой, говаривал: “Учитесь, учитесь, да чи­тайте больше. Читайте Записки Сюлли и Деяния Петра Великого (Го­ликова)... Петра Великого чтите, он наш полубог!..” Разумеется, мы не понимали его слов, но имена Сюлли и Петра Великого врезались в мою память, и уже после мать моя растолковала мне предсмертный завет дедушки. Это с ранних лет заставило меня полюбить историю, и много лет спустя, когда я начал печатать статьи свои, большею частью исторического содержания, у меня нередко было на уме: “Ах! Как бы было хорошо, если бы живы были мать да дедушка и прочи­тали бы печатные статьи мои!..»[3].

В исторических исследованиях П.И. Мельникова стала ведущей патриотическая тематика и, если выразиться иначе, стремление вос­кресить «родовую память» — уже целого народа (на примере отдельно взятого края, Нижегородчины, благо архивы доступны). Писатель изучает героические события и героических людей. В «Отечествен­ных записках» в 1842 г. появляются его исторические заметки «Где скончался св. Александр Невский», «Где жил и умер Козьма Минин», «О царице Марии Петровне», «О родственниках Козьмы Минина»[4]. В последующие несколько лет в «Нижегородских губернских ведо­мостях» выходит множество статей по истории края, отдельных го­родов, памятных еще по детским воспоминаниям (Балахна, Арзамас, Городец, Княгинин), о настоящем Нижнего Новгорода и в частности о знаменитой ярмарке. Отдельной темой в исторических исследованиях возникают изыскания, связанные с русскими монархами: «Императ­рица Екатерина II в южной части Нижегородской губернии» (№4–5), «Нижний Новгород в первые годы царствования царя Михаила Федо­ровича» (№5–6), «Мария Ивановна Хлопова, невеста царя Михаила Феодоровича» (№7), «Соединение дома Рюриков с царствующим домом Романовых посредством линии великих князей Нижегородских» (№10), «Памятники похода Иоанна IV на Казань по Нижегородской губернии» (№3). Впоследствии писатель сам прошел дорогой Ивана Грозного, шедшего брать Казань, о чем сообщал в письме М.П. Пого­дину от 4 февраля 1852 г.: «Летом (то есть в 1851 г. — В.Б.) проехал весь путь Иоанна Грозного от Мурома до Казани, нанес на карту все курганы, оставшиеся на месте его станов, разрывал некоторые, собрал всевозможные предания, поверья, песни о Казанском походе, осмот­рел церкви, Грозным построенные, видал в семействах, происходя­щих от царских вожатых, жалованные иконы, списки с грамот. Все вместе любопытно бы, кажется, да Бог знает, когда придется заняться этим делом. Надеюсь на свою небезызвестную Вам память, много не записываю, да и побаиваюсь, чтобы не забыть чего-нибудь»[5].

Отдельное место занимает в исторических исследованиях писателя Козьма Минин. П.И. Мельников, как он сам скромно напишет о себе же в автобиографии, «открыл несколько совершенно новых сведений о Минине и вообще об эпохе 1612 г., и в одной купчей крепости отыскал, что Минина звали не Кузьма Минин, а Кузьма Захарыч Минин-Сухорук». Эти данные были обнародованы на страницах «Моск­витянина» в статьях «Несколько новых сведений о Смутном времени, о Козьме Минине, князе Пожарском и патриархе Гермогене» (1850. кн. 21) и «Придел в честь Козьмы Минина, корреспонденция из Ниж­него Новгорода» (1852. №6). В январе 1862 г. вышла пьеса А.Н. Островского «Козьма Захарьич Минин, Сухорук», драматург, судя по названию, учел изыскания писателя. Иными словами, они не прошли мимо широкой аудитории.

 

 

* * *

 

Каракозовский выстрел 4 апреля 1866 г. стал для писателя подлин­ным потрясением. В его глазах это был не просто выстрел в первого человека страны, но покушение на национальную идею государствен­ности. Кто и что может послужить противодействием нигилизму? Старообрядчество, — приходит к убеждению писатель — сила, не при­частная к политической борьбе, но сохраняющая первоосновы наци­онального менталитета и духовности, преданная религиозной идее и монархии...

В семье Мельниковых было немало разговоров о покушении. Дочь писателя вспоминала: «Со слов отца помню, что все нижегородцы, проживавшие в Петербурге... собрались в церкви Пантелеймона у Цепного моста, служил нижегородский же епископ Нектарий, и пос­ле молебна двинулся крестный ход к месту покушения, где в воротах Летнего сада была устроена временная деревянная часовня. После мо­лебна мимо Летнего сада по набережной два раза прошел государь. Кричали “Ура”, народ лез на чугунные решетки Летнего сада, на де­ревья. По всему Петербургу продавались карточки Комисарова (чело­века, которому досталась слава спасителя царя при этой попытке по­кушения. — В.Б.) и большие литографированные портреты. На одной такой фотографии было изображено, что Комисарова ведет ангел, и было подписано: “Избранник провидения”. Помню также парадный спектакль в Мариинском театре, на который взяли и меня с братьями (мне тогда уже минуло восемь лет). Шла опера Глинки “Жизнь за царя”. Только что началась увертюра, как раздались крики: “Комисаров! Комисаров!” Он с женой был в министерской ложе. Они оба встали. Все машут платками, кричат, требуют гимн. Увертюра пре­рывается и оркестр с хором певцов в боярских костюмах исполняют гимн. Гимн повторяется бесконечное число раз. Кричат Комисарова. Комисаров раскланивается во все стороны. Наконец угомонились. На­чалось первое действие. Каждый антракт те же овации. В том дейс­твии, где изображается польский пир, при первых звуках мазурки начинается рокот, шум, все сильнее и сильнее, крики “Долой поля­ков!” заглушают оркестр и певцов, занавес опускается, опять гимн, и когда занавес поднимается, опять все певцы в боярских костюмах и поют: “Боже, царя храни”. Потом, в сцене в лесу, опять крики “Долой поляков!” и опять остановка, опять кричат Комисарова и его, бледного, взволнованного, вытаскивают на сцену, все машут платка­ми, в зале рев восторга. Наконец занавес падает, опера кончена, и Комисарова больше не тревожат»[6].

А вот что писал о той опере также присутствовавший там историк Н.И. Костомаров: «Комисарова с его женою поместили в одной из лож бельэтажа рядом с парадною царскою ложею. Публика много раз обращалась к нему с громким криком “ура!”. Один из представителей русской поэтической литературы, А.Н. Майков, читал со сцены сти­хи, в которых выражал от имени русского народа негодование к гнус­ному злодеянию и делал намеки, что если преступник неизвестен, то, по крайней мере, все уверены, что он не русский. Что подозрение падало на поляков, это выразилось в том, что публика с негодованием зашикала, когда во втором действии дававшейся тогда оперы “Жизнь за царя” стали танцевать полонез; то же шиканье раздалось и в тре­тьем действии, когда в избу Сусанина вступили поляки. Комисарова провели из ложи на сцену и поставили перед публикой в то время, когда пелся хор “Славься, славься”, и вместо имени Сусанина произ­носилось Комисарова»[7].

О.И. Комисаров жил в Петергофе на даче по соседству с семьей П.И. Мельникова. Дочь писателя запомнила его таким: «Бледный, тще­душный, рябоватый, в светло-сиреневом нарядном жакете, в круг­лой шляпе с хлыстиком в руке. Сам по себе он имел вид довольно скромный, даже застенчивый, но жена его отличалась необыкновен­ным апломбом. По вечерам мы часто отправлялись “на музыку” в верхний дворцовый сад, где собиралось обыкновенно все высшее пе­тербургское общество. Бывали там, конечно, и Комисаровы, и всегда в первых рядах стульев. Однажды Комисарова запоздала, музыка уже началась, и сквозь толпу пробраться было трудно. “Да пропустите же меня! Ведь я жена спасителя, разве не видите”», — с таким криком супруга Комисарова, по воспоминаниям Мельниковой, сумела про­тиснуться вперед[8].

О том, как оценивал события 4 апреля сам писатель, можем судить по его докладной записке П.А. Валуеву, которую мы уже цитирова­ли. В ней среди прочего П.И. Мельников сравнивает старообрядчес­тво с окаменевшей «лотовой женой». Два столетия пронеслись над этим «сланным столпом», а он все такой же, не изменился. «А мы-то в это время куда зашли? — спрашивает писатель и отвечает, — До 4-го апреля дошли!». Не все, однако, так плохо. Все коммунизмы и социализмы — только наносные болячки. «Немного серной печенки — и чесотка пройдет». «Я всегда говорил, — пишет П.И. Мельников, — что надобно воздвигнуть памятник польскому восстанию 1863 г. Оно отрезвило нас; оно сорвало с русских глаз повязку, с которою кто не щеголял! Оно соединило нас; оно вновь скрепило тысячелет­ние узы русских сословий, которые наносными идеями уже рассла­бевали было; оно заставило по-старому биться русское сердце [...] Это было “знамение во благо”. Да будет же “знамением во благо” и собы­тие 4-го апреля»[9]. Писателю кажется, что «восстановление русского духа» произойдет благодаря старообрядцам, которые воссоединятся с господствующей церковью.

 

 

*   *   *

 

Писатель уже не служил в МВД, когда в 1875 г. уже увидел свет роман «В лесах» и его пригласили высказать мнение по вопросу о предоставлении старообрядцам некоторых гражданских свобод. При МВД была создана отдельная комиссия, и ее председатель князь А.Б. Лобанов-Ростовский признал необходимым привлечь людей, на прак­тике изучавших старообрядчество и сектантство. От Синода получил возможность высказаться А.П. Крыжин, от министерства внутренних дел В.М. Лазаревский, с которым писатель состоял в переписке, и от лица общественности — сам Павел Иванович. Свою «Записку» он представил первым. А.П. Крыжин и В.М. Лазаревский выступили уже с отзывами на нее.

Дело в том, что еще в декабре 1842 г. Синод разделил всех, кто не находится в общении с господствующей церковью, на три группы:

А) вреднейшие секты — сюда попали все, кто отвергает молитву за царя и брак.

Б) вредные секты — сюда отнесли беспоповцев, молящихся за царя и признающих брак.

В) менее вредные секты. К ним отнесли старообрядцев-поповцев: они молятся за царя, признают брак и стоят к господствующей церк­ви гораздо ближе, нежели беспоповцы.

В 1864 г. критерии были уточнены, но, как отмечал в своей записке П.И. Мельников, они имели в большинстве своем чисто церковный характер (например, непризнание пришествия в мир Сына Божиего, неприятие никаких таинств, допущение человекообожения, отверже­ние молитвы за царя), а для определения вреда для государства не подходили. Разве только такие критерии, как отвержение брака и посягательство на оскопление можно было признать вредными для государства и для общества в целом. Но эпоха была уже другая. Нет крепостного права, проведен целый ряд реформ, а критерии «вред­ности» — старые, обветшалые. В своей «Записке» писатель делал осо­бый акцент на отношении старообрядцев и некоторых сектантов к монархической власти, уточняя критерии «вредности». «Молитва за царя! Молитва — религиозное действие, входящее в область церкви, но отнюдь не в область гражданской жизни. Было бы вернее, точнее, определительнее... употребить выражение “признание царской влас­ти” или “признание монархического начала”»[10].

П.И. Мельников отмечает, что старообрядцы, признающие свя­щенство, справедливо считались «менее вредными» и в 1842-м, и в 1864-м гг. Но поповцы-противоокружники[11] не молятся за царя, так как считают его иноверцем, однако саму монархическую власть при­знают. Разделение старообрядцев на окружников и противоокружников произошло после 1862 г., и этого последняя классификация не учитывала. Так что же, теперь согласие противоокружников надо отнести к «вреднейшим сектам»? Но ведь брак-то они признают.

А взять молокан. Это — спокойные, тихие люди, не представляю­щие для государства совершенно никакой опасности. Между тем они считаются «вреднейшими». Кроме того, согласно критериям 1864 г. к «вреднейшим сектам» причислялись те религиозные течения, кото­рые не признали пришествия в мир Сына Божия — Христа. Но буддисты, приверженцы ислама и шаманизма тоже не признают Христа, но, тем не менее, они были терпимы.

Подобные классификации — результат чиновничьего невежества и ограниченного знания действительной народной жизни. П.И. Мель­ников возвращается к своим «Письмам о расколе»: «Не по одним книгам, не по одним официальным бумагам, а лицом к лицу, в про­должение 30 лет имел я случай ознакомиться с главными отраслями раскола и с мелкими его подразделениями, но не знал и не знаю ни одной раскольничьей секты, государству и Государю зломысля­щей»[12]. Здесь писатель вспоминал один из резких царских указов, подписанный 160 лет назад и направленный против старообрядцев. Но если они и называли Петра I антихристом, то это было, по его мнению, только следствием жестоких гонений и ломки традиционно­го уклада жизни.

П.И. Мельников заявляет, что не знает сект и старообрядческих согласий, не признающих власти. «В последнее время антимонархи­ческие и демократические стремления приписывали раскольникам только Герцен, его последователи и почитатели. А чем ответили рас­кольники на это и другие заигрывания с ними лондонских публицисов? Анафемой, провозглашенной в известном архипастырском пос­лании 24 февраля 1863 г. Герцену и всякому, кто будет находиться с ними в сношениях»[13]. Далее писатель рассказывает об отношении старообрядческих лидеров к такому обществу, где вместо царя — де­мократия и конституция, и вновь заключает: «Только недоброхот России, ее внутренней тишине и спокойствию может приписывать раскольникам антимонархические и демократические стремления... Кроме Герцена такие стремления приписывали им только Чернышев­ский с его сателлитами да еще горько обманувшиеся в своих расчетах на раскольников поляки», то есть польские сепаратисты и революционеры[14].

К браку П.И. Мельников относился серьезно, считая его «краеу­гольным камнем общества», как и монархическое начало. Его дочь Мария Павловна вспоминала, как в юности влюбилась в пасынка старшего брата жены писателя, В.А. Рубинского, Николая. То было, когда П.И. Мельников уже закончил роман «В лесах», то есть при­мерно в то самое время, когда писалась Записка для князя А.Б. Ло­банова-Ростовского. Марии Павловне было тогда четырнадцать лет, Николаю двадцать. Она и ее молодой человек дали друг другу сло­во пожениться. После какого-то совместного пикника на Оке, ловли рыбы, раков, костра на острове и ухи, все возвращались на лодке до­мой. Когда высадились, светила луна, стояла глубокая ночь. «Нужно было подниматься на крутую гору, все устали; мы с Николаем шли впереди, я с ним под руку, отец был значительно позади, в гору ему идти было трудно. Иногда я слышала позади раздражительный голос отца, оглядывалась и видела, что он машет рукой, показывая, чтобы мы разошлись, но я делала вид, что не понимаю и говорила: “Ско­рее? Хорошо, папа!” — и мы продолжали удирать, а догнать нас отец не мог. На другое утро зовут меня к отцу в кабинет. “Ну, - думаю, — дело плохо”. — “Это еще что за манеры? Как ты смела под руку с ним идти?! Под руку! Под руку только с женихом ходят! Как ты смела?!” — “Папа, да ведь он же и есть мой жених! Мы повенчаемся, как только кончим курс...” — “Что?! Повенчаетесь?.. Жених?.. Я тебе дам жениха! Без обеда! Из комнаты не выходить! За уроки... Невес­та какая! Жених!”» Затем Мария Павловна подводит черту: «Так и кончилась моя первая любовь! Без улыбки не могу о ней вспомнить, и очень благодарна отцу, потому что, как потом выяснилось, человек он оказался совсем не подходящий и из брака этого хорошего бы не вышло»[15].

Этот эпизод мы вспоминаем, чтобы рельефнее показать, что воп­рос о браке и брачных узах для писателя не был формальным. «Как монархическое начало относительно раскольников, выражающееся не в их молитвах, а в свободном и вполне сознательном признании царской власти не только за страх, но и за совесть - составляет ос­нову государственного строя России, так и брачный союз составляет краеугольный камень семьи и гражданского общества. По этим двум признакам, и только по этим двум можно и должно распределить раскольников на два отдела: вредных и менее вредных. Третьего при­знака нет и быть не может»[16].

Брак не признавали хлысты и скопцы. Они-то и должны быть зане­сены во «вредные секты». Все остальные — в «менее вредные». Даже старообрядцы-беспоповцы, поскольку они признают брак de jure, хотя таинства брака у них нет. У них достаточно крепкие семьи. Супруга только одна и на всю жизнь. А что еще важно в гражданском отно­шении как не «твердое сожительство»? Если и случаются какие-либо злоупотребления, то гораздо реже, чем в господствующей церкви, где есть духовенство и существует чин венчания.

Писатель предлагал исключить из Свода законов секту иконобор­цев, как несуществующую и не существовавшую, и не использовать термин «раскольник» в государственных документах. Однако заменить его на «старообрядец» казалось ему тоже неприемлемым: как тогда называть, например, молокан? Лучше: «рожденный...» или «на­ходящийся вне господствующей церкви и вне дозволенных иновер­ных исповеданий». Длинно, зато не будет смущать старообрядцев.

П.И. Мельников выступал категорически против притеснений по вероисповедному признаку. «Дарование раскольникам общеграж­данских прав непременно ослабит дух раскола», а гонения только усилят его, — считает он. «Вся задача правительства относительно молокан, духоборцев, штундистов и других рационалистических сект заключается в том, чтоб не возбуждать в них фанатизма. А фанатизм возбуждается единственно преследованиями, стеснениями богослу­жения, ограничением общегражданских прав»[17]. Писатель повторя­ет свою старую утопическую мысль из «Очерков поповщины» о том, что старообрядчеству не устоять перед распространяющимся в народе просвещением. Ему кажется, что он уже много видит подтверждений этому. «Можно здесь кстати заметить, что в последнее время, когда образованное сословие стало сознавать достоинство русского имени и высоко держать русское знамя, перестало стыдиться родного языка, полюбило дедовскую старину, стало собирать всякого рода бытовые древности и относиться к ним не с прежним легкомысленным глум­лением, но с любовью и уважением, наш, всегда ко всему чуткий простой народ, особенно раскольники, возрадовались и перестали чуждаться по-прежнему людей образованных. Между раскольниками это замечается с каждым днем более и более в самых даже последних мелочах. Так, например, в последнее время, когда многие из высше­го сословия перестали брить бороды, раскольники стали несравненно с ними общительнее и откровеннее, а когда образованные светские люди и лучшие из духовенства с любовию и снисхождением стали относиться к раскольничьим заблуждениям (ах, как же без этого яр­лыка! — В.Б.), а об обрядах, не составляющих сущности веры, стали говорить, что оба они, и старый, и новый, равно святы, раскольники, прежде готовые на костер идти за двуперстие, теперь соглашаются, что нет никакого греха и тремя перстами креститься, если в том рож­ден и к тому привык с малолетства. Прежде на плахе не вымолвил бы этого раскольник»[18].

В подтверждение этого П.И. Мельников делится воспоминаниями, писать которые ему было явно приятно: «Мне особенно хорошо извес­тна заволжская часть Нижегородской и Костромской губерний, где раскол особенно силен. С 1855 по 1869 год я там не бывал; в этот период времени много произошло перемен: крестьяне освобождены, явился новый суд, земские учреждения и проч., а главное, изменена была система правительственных действий относительно раскола. В 1869 году я не узнал долго и коротко знакомых мне заволжских рас­кольников. Они были несравненно мягче, общительнее, о православной церкви отзывались с уважением, высказывали заботы о распро­странении грамотности, о своих верованиях говорили равнодушно, без прежнего пыла и ревности, иные даже посмеивались над самими собой, особенно же над скитницами. Правда, встречал я и немногих престарелых фанатиков, которых даже знал за самых заклятых вра­гов церкви и даже за недоброхотов светскому правительству, — те сожалели о минувших временах, о временах строгости... Но как сожа­лели: “Плохие ныне времена, говорили они, и помучиться-то нельзя, тесна стала в Царство Небесное дорога”. Один фанатик с горьким чувством жаловался: “При прежних строгостях не в пример лучше было, — говорил он, — тогда все стояли за одно, а теперь рассыпается наша старая вера, молодежь стариков не слушает, всяк по-своему хо­чет умничать. Как только страху не стало, так и пошло разделение да распадение”. Подобные речи слышатся не в одном Заволжье»[19].

Записка В.М. Лазаревского оказалась довольно пространной[20]. Он тщательно изучил (используя среди прочих и работы П.И. Мельни­кова «Тайные секты», «Белые голуби»), что представляют собой ду­хоборы, молокане, шалопуты, штундисты и прочие сектанты. Эти его исследования, вероятно, окажутся ценны для историков российского сектантства. В.М. Лазаревский отнюдь не был таким либеральным, как П.И. Мельников, которого он назвал в своей записке «апологетом молокан» за то, что, по мнению писателя, «они составляют самую спокойную, самую развитую и самую трудолюбивую часть русских простолюдинов» и «верны монархическому началу». Он отмечал, что понятие «еретики» еще никем не отменено. И сектанты все-таки вре­дят государственной церкви тем, что совращают в свое еретическое вероучение других. А если П.И. Мельников не замечает этого вреда, то в этом состоит его заблуждение. «Возвращаясь к классификации 1864 г., я остаюсь в полном убеждении, — подытоживал В.М. Ла­заревский, — что она признает все ереси — и мистические, ираци­оналистические — более вредными с церковной точки зрения, с чем нельзя вполне с нею не согласиться. Но из этого менее всего следует, что ереси безвредны в смысле государственном. Церковь русская есть национальная, государственная. Полная солидарность двух властей, светской и духовной, единение двух благородных и могучих стремле­ний человеческого сердца — чувства религиозного и патриотического — проходит через всю историю России. Посреди великих потрясений союз с церковью удваивал силу государства. Православная церковь проникнута мыслью о полном равновесии между нею и государством, о совместном и согласном их действовании, о вспоможении друг другу. Что вредно православию, то вредно и православному обществу, пра­вославному государству»[21].

Идеалом В.М. Лазаревского выступает византийская «симфония властей». Он не замечал, что государство давно подмяло под себя цер­ковь. Но видел, что в церкви что-то не так и что у нее есть враг опас­нее старообрядчества. «...Не благовременно ли православию сознать, что у него нарождается враг посильнее старообрядчества. Не может быть спора о том, что священник наш потерял обаяние высокой своей миссии, равно как и симпатии паствы. Здесь не место разбирать этот вопрос, но нельзя не сознаться, что в силу тех или других условий священник оказался ниже уровня общественного движения, и народ на больших пространствах дрогнул в вере»[22]. Если священник вновь найдет доверие у народа, который, может быть, и смеется над его ря­сой, но благоговеет перед ризой, то в этом будет состоять существен­ная поддержка государству со стороны церкви. Государство же делает и должно делать для ограждения церкви все возможное.

В сущности, несмотря на целый ряд расхождений, П.И. Мельников и В.М. Лазаревский имели в виду одно и то же. Оба хотели видеть государство крепким и стабильным, а церковь — сильной. Только осу­ществление этого идеала виделось им по-разному. П.И. Мельников отстаивал политику либерализации отношений к старообрядцам и сектантам, а В.М. Лазаревский был категорически против. Его стра­тегия сводилась к следующему: необходимо государственное ограж­дение церкви от каких-либо посягательств, в том числе запрет на переход из господствующего православия в иную веру, и повышение статуса синодального духовенства.

Статский советник А.П. Крыжин писал, что церковный сепара­тизм непременно влечет за собой и гражданский, и поэтому отста­ивал незыблемость уставленных более десяти лет назад критериев, разделяющих секты на вредные и менее вредные[23]. И духоборы, и молокане должны оставаться в разряде «более вредных сект». В идеологии молокан А.П. Крыжин усматривал явно антигосударс­твенные взгляды, принимая за основу тезис, что равенство всех лю­дей перед Богом влечет за собой равенство их на земле, а власть необходима только злым людям. В этой связи он спорил с П.И. Мельниковым, отстаивая критерий наличия/отсутствия молитвы за царя. По мнению А.П. Крыжина, молитва за верховного монарха — обязательное условие для подтверждения верности ему. Принци­пиальное отсутствие таковой молитвы означает, что сектант считает царя антихристом. Если, например, беспоповец молится за царя, значит, он отрекается от своего учения. А.П. Крыжин оспаривал приводимые П.И. Мельниковым факты, свидетельствующие о верности старообрядцев престолу, такие как пожертвования на защиту отечества, участие в подавлении польского мятежа и др. Все это, по мнению синодального чиновника, не гарантирует искренней верности. Он вспоминает Соловецкое восстание, участие старооб­рядцев в крестьянских войнах под предводительством Пугачева и Разина, службу зарубежных старообрядцев в турецкой армии, на­конец, возвращается к записке самого П.И. Мельникова от 1857 г., в которой писатель доказывал возможность участия старообрядцев в войне Австрии против России. Конечно, А.П. Крыжин понимал, что ему легко возразить: все это было давно, все это написано дав­но. Но он подчеркивает, что эти факты нельзя рассматривать по отдельности, за ними стоит определенная тенденция, выявляющая антиправительственные, порой скрытые, настроения старообряд­цев. Он критикует взгляды П.И. Мельникова на брак у беспопов­цев, основываясь на письменных свидетельствах «религиозного освящения разврата». Поповцы опасны другим: нельзя смотреть сквозь пальцы на укрепление их церковной иерархии, проведение Освященных Соборов, рукоположение священников. «Оставлять таковые их действия как бы в неведении или простирать на них начала терпимости положительно невозможно: они незаметно об­разуют твердую раскольничью иерархию в явный, ничем не поп­равимый вред православию...»[24]. При определении государством гражданских свобод должна быть установлена граница, за которую старообрядцы и сектанты не могли бы шагнуть. «При этом необхо­димо установить и карательные меры за всякое нарушение закона и самовольное ими присвоение каких-либо больших прав, чем им будут предоставлены. Только одновременно, по установлении этих пределов и карательных мер могут быть обнародованы и введены в действие новые законоположения, касающиеся разных прав и льгот сектаторов и раскольников, проживающих в пределах наше­го отечества».[25]

Итак, в середине 1870-х гг. идея предоставления старообрядцам некоторых гражданских свобод встретила упорное сопротивление. В этом усматривалось ущемление интересов господствующей церкви и государства. Только спустя восемь лет Законом от 3 мая 1883 г. старообрядцы получили некоторые гражданские права: паспорта (за исключением скопцов), стали выдавать отныне на общем основании, дозволялось занимать общественные должности, совершать обще­ственную молитву в особых частных домах, ремонтировать и возво­дить часовни (лишь бы они не имели архитектурного вида церквей), при погребении усопшего разрешалось и петь на кладбище (но чтобы священник не был в облачении) и т.д. Запрещались крестные ходы, употребление церковных облачений и монашеской одежды вне часов­ни или молитвенного дома, пение на улице.

Журнал «Вестник Европы», отозвался об этом законе в 1883 г.: «Нельзя сказать, чтобы на место одного принципа прямо и решитель­но был поставлен другой, противоположный. Полная нетерпимость заменена условною, ограниченною терпимостью, пределы которой не определены, размеры до крайности эластичны. Покровительство за­кона дано раскольникам не как право, а как милость, о которой они должны каждый раз просить, без всякой гарантии о том, что их хо­датайство будет уважено»[26].

Следствием действия закона стали сотни судебных дел, по которым открывались опечатанные старообрядческие моленные. Закон явился пусть небольшим, но все же необходимым шагом к свободе совести, к указу 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости».

Безусловная заслуга П.И. Мельникова состоит в том, что его твор­чество и, в частности, его «Записка» в определенной степени способс­твовали освобождению от стереотипных взглядов на старообрядчес­тво, развивая идеи веротерпимости и либерализации отношения к старообрядцам. В то же время «Записка» 1875 г. свидетельствовала об эволюции взглядов самого писателя. В.М. Лазаревский и А.П. Крыжин придерживались устоявшихся взглядов, апеллировали к ранней «Записке» П.И. Мельникова (1857 г.). Но сам П.И. Мельников был уже совсем другим...

Говоря о веротерпимости, П.И. Мельников отстаивал идею монархи­ческой государственности России. Монархическое устройство понима­лось писателем как единственно приемлемое для России, освященное ее героической историей, великими именами, святыми для истинно русского человека. Роль старообрядчества виделась ему в сохранении всего того, что поддерживает русское миросознание. Политика рели­гиозных преследований бесперспективна и обречена, грозит обернуть­ся лишь бедой для государства.

Л.А. Тихомиров указывал, что монархию могут погубить чрез­мерная бюрократизация церкви и государственного аппарата. Его «Монархическая государственность» увидела свет уже после смерти П.И. Мельникова. Но сам П.И. Мельников осознавал, чем опасно для монархии то и другое. Бюрократизация церкви вызывала у него иронию. Ответом на бюрократизацию государственного аппарата было художественное творчество, которое влилось в широкий по­ток прозы, объединенной впоследствии широким понятием «обли­чительная литература». Рассказы и повести П.И. Мельникова были инстинктивной реакцией на грозящую монархии опасность и по­пыткой обратить на нее внимание. В этом смысле связанное с идеей и судьбой русской монархии, мельниковское творчество предстает в особом свете.

 

*   *   *

 

Личных встреч с особами царского рода было у П.И. Мельникова немного. Но каждая ярко сохранилась в памяти.

Самая первая — это приезд в Казанский университет цесаревича Александра Николаевича после выпускных экзаменов в июне 1837 г. П.И. Мельников об этом дне вспоминал так: «...Весь университет соб­рался в большой университетской зале, обыкновенно называвшейся Желтою. С одной стороны выстроились рядом студенты по факульте­там, выставив впереди своих кандидатов и лекарей первой степени. С другой стороны стали в ряд все университетские профессора в мун­дирах. Хотя в зале было до 500 человек, однако тишина была невоз­мутимая. Вдруг на улице, под самыми окнами университета сотни голосов закричали громкое радостное “ура”. Через несколько минут, сопровождаемый попечителем, ректором и блестящею свитою в залу вступил стройный, прекрасный собою, добром и приветом сиявший молодой человек в генерал-адъютантском мундире. Это был наслед­ник цесаревич Александр Николаевич, путешествовавший тогда по России. Попечитель представил ему всех профессоров и затем пере­шел на сторону, где стояли студенты. Ректор Лобачевский прочел пе­ред цесаревичем список новых кандидатов и лекарей первой степени. Цесаревич сказал нам несколько теплых приветственных слов и, при наших криках “ура”, пошел далее по университету»[27]. В зале оста­лись двое из сопровождавших цесаревича. Они подошли к выпускни­кам словесного факультета и стали расспрашивать, кто чем намерен заниматься после университета. То были поэт Василий Жуковский и один из основоположников отечественной статистики К.И. Арсеньев.

В 1850 г. П.И. Мельников удостоился чести показывать нижегород­ские достопримечательности Великим князьям Николаю и Михаи­лу Николаевичам. Он подарил им свои сочинения «Нижегородская ярмарка», «Балахна» и автограф патриарха Гермогена — рукопись о явлении иконы Богородицы в Казани, ответным подарком ему был бриллиантовый перстень.

В августе 1861 г. писатель получил приглашение прибыть в Ниж­ний Новгород, чтобы показать достопримечательности края наслед­нику, Великому князю Николаю Александровичу. Наследник озна­комился со знаменитой нижегородской ярмаркой, а затем отправился на пароходе в Казань. П.И. Мельников был включен в число лиц, сопровождавших его в путешествии по Волге. В этой поездке писа­тель рассказывал цесаревичу о местах, вдоль которых они плыли. Как свидетельствует его биограф П.С. Усов, «цесаревич, любивший предания, поверья, сказания про русский народный быт, с интересом внимал речи талантливого рассказчика. Когда около Лыскова Мель­ников распространился о жизни народа за Волгою, о тамошних ски­тах, лесах и промыслах, цесаревич сказал:

Что бы вам, Павел Иванович, все это написать; изобразить пове­рья, предания, весь быт заволжского народа.

Когда Мельников стал уклоняться от подобного труда, отговарива­ясь неимением времени при служебных занятиях, цесаревич заме­тил:

Нет, непременно напишите. Я же за вами буду считать в долгу повесть о том, как живут “в лесах” за Волгою»[28].

Цесаревич Николай Александрович безвременно скончался в 1865-м от менингита. На его погребении в Петропавловской крепости писа­тель вспомнил этот разговор. Однако только через десять лет, выйдя в отставку, П.И. Мельников исполнил это пожелание.

Роман «В лесах» он посвятил наследнику престола Александру Александровичу. Книгу открывала особая страница, на которой боль­шими буквами значилось: «Его императорскому высочеству, государю наследнику цесаревичу и великому князю Александру Александрови­чу с благоговением посвящает верноподданный Павел Мельников». И потом уже шло заглавие: «В лесах». Это посвящение в советских изданиях было снято.

В марте 1875 г. П.И. Мельников писал П.Н. Батюшкову по поводу посвящения романа «В лесах» великому князю Александру Алексан­дровичу: «Скажу еще: Вы не хуже меня знаете настроение современ­ной “интиллыгенцыи” — посвящение августейшему имени если не вызовет скрытых ругательств в известной партии нашей печати, то уже непременно повлияет на распродажу книги — покупать несколь­ко меньше станут, ибо санкт-петербургские фельетонисты если не разругают, то красноречиво промолчат о ее выходе. Но я всегда был и буду за порядок и за установленную веками законность, пусть их ругают или молчат — мне наплевать. Я не из тех писателей, которые высоких, особенно же августейших особ почитают за какую-то чуму, пуще огня боятся какого-либо к ним отношения. Но и гнуть голову ни перед кем не стану, ни даже перед Александром Александровичем (наследником престола. — В.Б.), до тех пор, пока он не станет (если до того доживу) олицетворением нашей матери России. “Богу да царю земной поклон, — говорили наши предки, — больше никому” (это из недавно полученных мною записок времен Екатерины)»[29].

Царская власть для писателя была воплощением единства и силы России, залогом стабильности государства, сбережения национально­го самосознания и самой нации.

Весной 1875 г., когда роман «В лесах» вышел отдельным издани­ем, П.И. Мельников отправился в Петербург. В его планы входила встреча с наследником российского престола. Цесаревич Александр Александрович в письме от 6 апреля коротко сообщал об этой встрече члену Государственного совета, публицисту К.П. Победоносцеву, который прислал ему экземпляр романа «В лесах»:

«Очень Вам благодарен, любезный Константин Петрович, за при­сланную книгу “В лесах”.

На днях был у меня сам Мельников, с которым я при этом случае сам познакомился, и рассказывал очень интересные сведения о рас­кольниках»[30].

В письме от 24 мая 1875 г. П.И. Мельников описывал сотруднику «Русского вестника» Н.А. Любимову случившийся с ним небольшой конфуз при встрече с наследником престола. Это была еще одна их встреча, уже после той, о которой сообщал  Александр Александрович К.П. Победоносцеву. «Вчера я достал того, зачем поехал сюда — представляться наследнику. А вот задерживали меня в Москве, и чуть-чуть было вследствие того не пришлось мне ожидать представления дней 10 или недели две, ибо наследник вмес­те с цесаревной вчера же вечером уехал в море, в финляндские шхе­ры на новой своей яхте. Прием был многолюдный и благосклонный [...] Но представляете себе, что я едва не разронял перед ним книги. Вхожу, в левой руке шляпа — в шляпе “На горах”, в правой — “В ле­сах”, он же мне руку подает — третьей-то руки у меня и не хватило.

Я “Леса”-то сейчас под левую мышку, принимаю руку, а переплеты, шут их подери, того и гляди посыплются [...] на пол. Я почти что одернул правую руку, чтоб их поддержать.

Оттиск “На горах” представил после “Лесов” и получил приказание — каждый раз по напечатании “На горах” в “Р[усском] в[естнике]”, чтобы редакция присылала ему отдельный оттиск»[31].

14 марта 1877 г. в письме из Москвы своему хорошему знакомо­му Александру Серафимовичу Гацисскому П.И. Мельников сообщал: «Когда была здесь царская фамилия, на рауте у ген[ерал]-губерна- тора императрица и наследник приняли меня очень милостиво, как и прежде, но меня чрезвычайно удивило, что когда я сам отходил от императрицы, государь подошел ко мне сам (я ему никогда не был представлен, но он спросил у кн. Урусова и Нейгардта, кто это говорит с императрицей), и милостиво разговаривал о литературе, о раскольниках, благодарил за мои сочинения и высочайше повелеть соизволил: “Работай, работай, пиши больше”. Теперь, видно, лень надо на ремень — нельзя не исполнить царева веленья»[32].

Спустя месяц с лишним, на балу у московского генерал-губер­натора князя В.А. Долгорукова, проходившем 23 апреля 1877 г.,

П.И. Мельников вновь удостоился чести быть представленным его императорскому величеству Александру Николаевичу, который «в 'милостивых выражениях высказал ему свою благосклонность, при­чем упомянул, что постоянно читает его произведения и прочел его последние романы “В лесах” и “На горах”. С тем вместе государь осведомился о дальнейших работах, предположенных в то время Мельниковым, и спросил его:

Почему ты не опишешь молокан? Не пустят они к себе?

Нет, ваше величество, я с удовольствием приступил бы к этому труду, но в нем необходимо будет коснуться догматики молокан, а духовная цензура не разрешит этой части моего труда, без догматики же нельзя касаться молоканского учения»[33].

Если П.И. Мельникову случалось писать о царе и членах царской семьи, то делал он это с неизменным пиететом, как человек, сопри­частный к тому же самому великому делу созидания страны, что и они. Вот статья «Воспоминания о графе С.С. Ланском» (1879 г.), который в конце августа 1855 г. был назначен министром внутрен­них дел. Описывая свое первое знакомство с ним, П.И. Мельников рассказывает, как ему было поручено составление всеподданнейшего отчета для государя.

«Вы мне нужны, я выбрал вас для составления Всеподданнейшего отчета. Этот отчет должен быть совсем особенным, новым. Государь новый, министр новый, а каково при этом положение государства! Вы получите несколько десятков отчетов, и можно наперед сказать, найдете в них официальную неправду, фанатизм, вымыслы, и уж непременно самохвальство: каждый губернатор считает теперь себя спа­сителем отечества. В моем отчете должна быть одна правда, как бы она горька ни была, и ни малейшего самовосхваления. Необходимо вполне ознакомить государя с его наследием во всей его наготе, от­нюдь не скрывая язв. Он послан нам Богом как лекарь, чтоб исцелить Россию от хронических ее болезней, и дай только Бог долголетнего ему царствования: он исцелит нас. А перед лекарем язв не скрывают. Вы много ездили, долго жили с народом, знакомы с его нуждами и потребностями. Внесите эти знания в отчет. А главное — правда, стро­гая правда; пишите, как бы стали отвечать самому государю, если он спросит вас. Мало того, пишите, как бы отвечали самому Господу Богу на Страшном суде»[34]. Служение царю, таким образом, — это служение Богу. Оно должно быть искренним, чистым, высоким.

Направление было задано, отчет составлен. Выдержки из него были опубликованы в 1857 г. в «Журнале министерства внутренних дел». П.И. Мельников вспоминает, что «на полях отчета было множест­во собственноручных замечаний государя и высочайших повелений, имеющих великое значение в истории России. В них заключались зачатки тех благодетельных реформ, которыми государь император вскоре потом осчастливил народ свой»[35].

В журнале «Русский архив» за 1879 г. П.И. Мельников выступил также в качестве публикатора статьи или, скорее, небольшой заметки Н.И. Надеждина — чиновника особых поручений министра внутренних дел графа Л.А. Перовского. Она предназначалась для «Русского инвалида», но не была напечатана. «Не могу наверно объяснить причину этого, но, вероятно, государю неугодно было тревожить своих поддан­ных объяснением той опасности, которой он подвергался», - предпо­лагал П.И. Мельников.

Заметка Н.И. Надеждина, опубликованная в «Русском архиве», получила название «Спасение жизни императора Николая Павлови­ча»[36]. Дело было в 1848 г. (при этом П.И. Мельников делает поп­равку: «если не ошибаюсь»). Однажды на Болотной улице в Санкт-Петербурге случился сильный пожар и в одном из домов в суматохе кто-то решил выкинуть из окна несколько больших столярных стан­ков. Один из крестьян выбежал на улицу и увидел человека в военной форме. Вначале он обратился к нему просто: «Ваше благородие, пос­торонитесь!», но когда тот остался, не двигаясь, на месте, схватил за капюшон шинели и сдернул с места с силой: «Барин, отойди, убьют!» В это самое время из окна вылетел огромный станок и разбился как раз там, где стоял человек в военной форме. Он оказался российским императором, а его спаситель — сторожем единоверческой церкви на Грязной улице (впоследствии — Николаевская) крепостным крестья­нином Сергеем Титовым. За спасение царя Титов был награжден ча­сами и отпущен на волю.

«Случай этот, так дивно великий в своей простоте, оправдывает слова псалмопевца, известные наизусть каждому русскому, который, всякий раз как слышит их в святой церкви, всегда с благоговейным умилением относит к священной особе помазанника Божия, держа­щего в руке своей благо миллионов: яко ангелом своим заповесть о Тебе хранити Тя во всех путех Твоих; на руках возмут Тя, да некогда преткнеши о камень ногу Твою (Псалом ХС, стихи 11 и 12)»[37].

П.И. Мельников мог вполне подписаться под этими словами. 14 мая 1879 г. он писал из Москвы А.С. Гацисскому, предупреждая: «Я в таком только случае могу находиться с Вами в общении, ежели Вы до мозга костей преданы Государю Императору, если нет у Вас ни малейшей мысли социал-демократической, нигилистической и т. п., и ежели Вы искренно и с полным сознанием правоты правительствен­ной правды готовы действовать всеми своими силами противу внут­ренних врагов нашей России. Иначе нет больше между нами ничего общего»[38]. Фигура царя была для него сакральной, царская власть — священной и всякое покушение на нее — святотатством.

 

 

[1] Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1988. С. 384.

[2] Мельников П.И. Начало неоконченной автобиографии П.И. Мельникова // Собр. соч. Т. 1. С. 347.

[3] Там же. С. 354.

[4] Мельников П.И. Исторические заметки. I) Где скончался св. Александр Невский,

1842. II) Где жил и умер Козьма Минин, III) О царице Марии Петровне, IV) О родственниках Козьмы Минина // Отечественные записки. 1842. Т. XXIII. № 7–8. Смесь. С. 65–72.

[5] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Ч. 1. С. 161.

 

[6] РГАЛИ. Ф.321. Оп. 1. Ед. хр. 21. Л. 6–7.

[7] Костомаров Н.И. Исторические произведения. Автобиография. Киев, 1989. С. 607–608.

[8] РГАЛИ. Ф. 321. Оп. 1. Ед. хр. 21. Л. 7

[9] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь... С. 257–258.

[10] Официальные записки по вопросу о даровании раскольникам общегражданских прав и свобод в отправлении богослужения. Записка П.И. Мельникова // Странник. 1886. № 8. С. 536.

[11] Имеются в виду старообрядцы, признающие священство Белокриницкой иерархии, но не признающие Окружного послания. Окружное послание — обращение, изданное в 1862 г. от имени Московского духовного совета — совещательного органа при старо­обрядческом архиепископе Антонии (Шутове) и другими епископами, целью которого было разъяснение ложных вероучений, распространившихся среди ста­рообрядцев. Часть старообрядцев необоснованно усмотрела в послании призыв к сближе­нию с официальной церковью и отказалась его признать. Об «Окружном послании» на страницах литературных журналов писали историк и миссионер Н.И. Субботин, а также рецензировавший его книгу «Современные движения в расколе» М.Е. Салтыков-Щедрин. Оба они усмотрели в послании призыв к сближению с господствующей церковью.

[12] Официальные записки по вопросу о даровании раскольникам общегражданских прав и свобод в отправлении богослужения. Записка П.И. Мельникова // Странник. 1886. № 8. С. 543.

[13] Там же. С. 546. Имеется в виду архипастырское послание Белокриницкого митро­полита Кирилла (Тимофеева), в котором среди прочего говорилось: «К сим же завещеваю вам, возлюбленнии: всякое благоразумие и благопокорение покажите пред царем вашим, в чем не повреждается вера и благочестие, и от всех враг его и изменников удаляйтесь и бегайте... наипаче от злокозненных безбожников, гнездящихся в Лондоне и оттуда свои­ми писаниями возмущающих европейские державы».

[14] Там же. С. 548.

[15] ИРЛИ. Ф. 321. Оп. 1. Ед. хр. 21. Л. 19 об.

[16] Официальные записки по вопросу о даровании раскольникам общегражданских прав и свобод в отправлении богослужения. Записка П.И. Мельникова // Странник. 1886. №[16] С. 548.

[17] Там же. С. 561.

[18] Там же. С. 560.

[19] Там же. С. 559–560.

[20] Официальные записки о даровании раскольникам общегражданских прав и свобод в отправлении богослужения. Записка В.М. Лазаревского // Странник. 1886. № 9. С. 78–106; № 10. С. 269–300; № 11. С. 450–473; № 12. С. 629–644.

[21] Там же. № 12. С. 642–643. Курсив В.М. Лазаревского.

[22] Там же. С. 643.

[23] Официальные записки о даровании раскольникам общегражданских прав и свобод в отправлении богослужения. Записка А.П. Крыжина // Странник. 1887. № 1. С. 35–51; № 2. С. 241–260.

[24] Там же. № 2. С. 260.

[25] Там же.

[26] Цит. по: Рожков В., прот. Церковные вопросы в Государственной Думе. М., 2004. С. 24–25. Заметим, что автор, представитель современной РПЦ МП, разделяет высказан­ную в «Вестнике Европы» оценку.

[27] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 64–66.

[28] Усов П.С. П.И. Мельников. Его жизнь ... С. 202–203.

[29] ОР РНБ. Ф. 52. Оп. 1. Ед. хр. 171. Л. 4 об.

[30] Тайный правитель России: К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и запис­ки. 1866–1895. Статьи. Очерки. Воспоминания / Сост. Т.Ф. Прокопов. М., 2001. С. 39.

[31] ИРЛИ. Ф. 160. Ед. хр. № 2. Л. 7.

[32] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Ч. 1. С. 225–226.

[33] Усов П.С. П.И. Мельников, его жизнь ... С. 305–306.

[34] Мельников П.И. Воспоминания о графе С.С. Ланском // Русский архив. 1879. № 2. С. 253.

[35] Там же. С. 254.

[36] Надеждин Н.И. Спасение жизни императора Николая Павловича // РА. 1879. Кн. 1. С. 140–141.

[37] Там же. С. 141. В современном переводе: «Ибо ангелам своим заповедал – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою своею».

[38] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Ч. 1. С. 245.

---

Теги: Дмитрий Каракозов, Осип Комиссаров,  Василий Лазаревский, «Официальные записки о даровании раскольникам общегражданских прав и свобод», веротерпимость, монархия