ФРОЛОВО — село в Калужском уезде (ныне в Дзержинском районе). Сведений о местном старообрядчестве сохранилось не­много. Деревянный старообрядческий храм был освящен во имя св. апостол Петра и Павла. Близлежащие старообрядческие приходы находились в селах Дворцы и Камельгино.

 

*

 

В 1877 году Калужский окружной суд разбирал дело фроловского крестьянина Никифора Филипповича Кожевникова, устро­ившего в доме своем моленную для односельчан-старообрядцев[1]. Молитвенный дом, как выяснилось, основал не он, а отец, к тому времени уже умерший. Поэтому суд постановил дело прекратить. Но моленную опечатали.

Собственно, изнутри это был полноценный храм. С алтарем, престолом, иконами, со всем, чему подобает быть в храме. Снару­жи он имел вид обычной крестьянской избы. Построил моленную в 1861 году (по другим данным — в 1866-м) Филипп Егорович Кожевников с братом Василием. В краеведческой литературе есть упоминание о фроловской моленной, существовавшей в селе рань­ше, в 1850-е годы[2]. Ее уставщик, некто Ник. Куз. по прозванию Горох стал первым священником в селе. Исходя из прозвища можно предположить, что его фамилия — Горохов, об отчестве тоже можно догадаться — Кузьмич. А вот с именем сложней. Никита, Никифор, Никанор, Никодим, Никола, Никандр... Известно, что Горохов ездил для рукоположения на Стародубке к епископу Конону (Смирнову). Тому самому Конону, который впоследствии был заточен за святительскую деятельность в одиночку Спасо-Евфимиева монастыря и отсидел там 22 года. Встретиться со владыкой Горохову не удалось. Тогда фроловский уставщик отправился в Москву, где принял сан от архиепископа Антония (Шутова) Мос­ковского и Владимирского. Уставщиком во Фролове стал вместо него один из братьев Кожевниковых.

Василий Кожевников был довольно активным старообряд­ческим деятелем, известным за пределами Фролова, в 1850-х — первой половине 1860-х годов. От рождения он, как, видимо, и братья, числился принадлежащим к господствующей церкви. В возрасте семи лет остался без отца и воспитывался дядей-старообрядцем. Прочел Соловецкую челобитную и «получил еще боль­шее отвращение от церкви» господствующей, как писал в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Братское слово». Освоив устав, вместе с домашними вел службу в доме. Придержи­ваясь строгого образа жизни, близкого к иноческому, Кожевников стал подумывать о том, чтобы уйти в монастырь, хотя был женат, даже раздал часть имущества, которое считал излишним. В 1845 году он присоединился к старообрядцам довольно радикального лужковского согласия. Они признавали священство, переходящее от господствующей церкви, но государственные паспорта счита­ли печатью антихриста. Горохов, уроженец соседней с Фролово деревни Пятовской, был рукоположен при поддержке и помощи Василия Кожевникова.

В октябре 1856 года молитвенный дом во Фролове посетил епископ Конон (Дураков) Новозыбковский и освятил в нем поход­ную церковь. По воспоминаниям Василия Кожевникова, Горохов пробыл священником во Фролове два года и семь месяцев. После его смерти во священники поставили местного старика, бывшего пастуха, который перед тем принял иночество. Имя его Кожевни­ков не указал. В 1860-м году он познакомился в посаде Лужках на Стародубке с известным писателем и книжником Иларионом Георгиевичем Кабановым. В 1861-м сопровождал в Москву дру­гого кандидата во священники для фроловской походной церкви. В 1862 и 1863 годах принял активное участие в обнародовании Окружного послания, написанного И.Г. Кабановым, считая необ­ходимым бороться с распространившимися среди некоторых ста­рообрядцев неправославными мудрованиями, полностью разделяя убеждение своего друга-начетчика в том, что необходимо прино­сить на литургии пятую просфору за царя... Но в марте 1865 года принял окончательное решение порвать со старообрядчеством[3].

Заметка в одном из номеров старообрядческого журнала «Цер­ковь» упоминает о строительстве братьями Кожевниковыми мо­ленной в 1866 году[4], однако, это, очевидно, неточность, и речь идет о моленной, в которой епископ Конон освятил походную цер­ковь. Автор анонимной заметки ошибочно упоминает В.Е. Кожев­никова: в 1866-м он уже отошел от православия. Но если все, о чем в ней сказано, отнести к первой половине 1860-х годов, то все становится на свои места: и основание моленной в селе, и активное участие в этом Василия Кожевникова... Среди попечи­телей фроловской моленной встречается упоминание о еще одном Кожевникове — Михаиле Егоровиче. Он в 1865 году тоже перешел в синодальное православие и принимал активное участие в строительстве каменного новообрядческого храма в селе[5]. Или это тоже ошибка, и речь идет все о том же Василии Кожевникове?.. Синодский же храм во Фролове цел и сейчас. Долгое время в нем была расположена пекарня.

В январе 1877 года фроловский старообрядческий священник Андрей Фонтуренков (о нем самом — чуть далее) сообщил архи­епископу Антонию (Шутову), как движется следствие по делу о закрытой во Фролове моленной. Вещи, изъятые оттуда, переданы в никонианскую консисторию, «и лежат нераспечатаны». «Потом чрез недели две (вероятно, в ноябре или январе 1876 года. — В.Б.) разбирали наши вещи, и наши ходатаи в то время ездили в Калу­гу, и чиновника, и в консистории к купцу призывали, и его подарили, и он им рассказал, что мы вредного в ваших вещах ничего не нашли...» Привожу предложение это, как оно есть. Надо пони­мать видимо, что они приглашали придти в консисторию кого-то из влиятельных калужских купцов и некоего чиновника, способ­ных отстоять их права, и передали им деньги («его подарили»), и это дало результат, раз в вещах — иконах и прочих богослужебных предметах — не обнаружилось ничего вредного, как тогда говори­ли, «противного православию», их могли вернуть владельцам. Но это еще не все хождения по мукам. «Потом наши ходатаи подали губернатору прошение. Губернатор им отказал. Потом еще они по господам много ходили и расспрашивали, куда еще прошение подать. Хорошие люди из господ и из купцов не советуют никуда подавать, покуда следователь передаст от себя следствие на суд. Потом наши ходатаи нашли господина хорошего, и он был пре­жде адвокатом, и теперь при хорошей должности. И он взялся у нас ходатайствовать о нашем деле на совесть. “Если выхлопочу, то вы сами можете оценить труды и не обидите меня”, даже, гово­рит, “если в случае здесь не отхлопочу, то сам в Петербург поеду к министру”. А у него брат в Петербурге главным доктором. И мы так на него расположились. А там как Бог даст. И дела наши еще нигде не судились, потому что следователь от себя наши дела еще никуда не передавал. Мы стараемся, все силы употребляем, да ничего не поделаем»[6].

Суд освободил в 1877 году Никифора Кожевникова от ответс­твенности, но потребовал представить на рассмотрение консисторс­кой комиссии все иконы: соответствуют ли они канонам правосла­вия. Ранее некоторые вещи и книги из храма изъял следователь. Консистория выступила с ходатайством «об уничтожении церков­ного вида означенной моленной» — чтобы в ней не было престола и жертвенника и чтобы дом опечатали, когда его осмотрит комис­сия. Уездный исправник высказался против. Он полагал, что все это может «произвесть волнение» среди старообрядцев.

30 ноября 1878 года у старообрядческой моленной собралась большая толпа. Накануне в село приехал новый становой пристав, а утром — священники из близлежащих сел Тихоновой слободы и Рождествена, полицейский урядник и десятский. С дверей сор­вали печати. Следом за комиссией внутрь проследовали прихожа­не.

К иконам комиссия не придралась. Но тут фроловский священ­ник Любимов заявил, что заберет из алтаря жертвенник и престол (тот самый, очевидно, освященный епископом-страдальцем Кононом). Старообрядцы возмутились. Никифор Кожевников ответил, что не позволит этого сделать. На его сторону стал священник Спасский из Тихоновой слободы: мол, действительно, не надо тро­гать престол с жертвенником, комиссия сюда не за этим явилась. Любимов — свое. Крестьяне загалдели. Позднее Любимов доносил, что они-де угрожали ему.

То, что священник преувеличивает случившееся, свидетель­ствует сохранившийся рапорт станового пристава. Он доклады­вал уездному исправнику, что шум в моленной нельзя отнести к угрозам, «а лишь к одному обычаю крестьян, имеющих всег­да обыкновение производить громкий говор»[7]. Что Кожевников был пьян и обещал убить того, кто вынесет престол из моленной — тоже плод болезненного воображения Любимова. «Что же ка­сается слов, помещенных в записи осмотра: “увечье” и прочее, то это не есть факт, а одно только предположение председателя Любимова», — сообщал становой пристав[8].

Фроловский священник тут же, в моленной, обратился за помо­щью к уряднику и становому. Но те ответили, что пришли только за тем, чтобы смотреть иконы и что судебный следователь изъял из храма антиминс — литургию уже служить нельзя. Оставшись в одиночестве, Любимов отступил.

Пока длилось следствие, из моленной Кожевниковых изъяли четыре книги и несколько богослужебных предметов: лжицу, блюдца, дискосы. Вещи передали на «хранение» в калужский ка­федральный Троицкий собор.

Светскую власть на местах мало беспокоили моленные. Но епархиальная верхушка давила до конца. Архиепископ Калужс­кий и Боровский Григорий (Миткевич) обратился к управляюще­му губернией князю Николаю Мещерскому с ходатайством, чтобы тот распорядился закрыть моленную, забрать оттуда жертвенник иконостас и царские врата с престолом. Мещерский пошел на­встречу. Все, о чем просил архиерей, было исполнено. А Ники­фору Кожевникову объявили, что здание храма ему разрешается использовать для чего угодно, только не для богослужений[9].

В начале 1860-х годов во Фролово был поставлен новый свя­щенник, уже упоминавшийся Андрей Иосифович Фонтуренков Он был родом из соседней деревни Пятовской. В 1863-м его пере­вели на служение в Тулу, но старообрядцы Фролова и ближайших селений, в том числе Дворцов, упрашивали вернуть Фонтуренкова обратно. Шел 1865 год. Местный житель, о котором тоже гово­рилось выше, бывший уставщик Василий Егорович Кожевников уклонился в единоверие и, насколько можно полагать, начал ак­тивно содействовать укреплению прихода господствующей церкви во Фролове. Витиеватую и нелестную характеристику дали ему жители Дворцов в письме архиепископу Антонию: «При том же за грехи наши Божиим попущением сделался отступником пра­вославной веры злохитрый гонитель Василий Егоров, который был прежде учителем и путеводителем христианской веры, ныне, злохищный волк, неусыпно старается изъездить по деревням и уловляет и расстраивает своими хитрыми и коварными учениями нынешних сочинителей и совращает которые ему присоединяют­ся и многих, вредит и подбирает себе единомысленных, и нам, православным, грозит и вредит, а как не стало у нас пастыря и учителя нашего отца Андрея, многие расстроились...»[10]

Андрей Фонтуренков полностью положился на волю архиепис­копа. «Не знаю, что мне, грешному, делать, куда владыка пош­лет, туда и поеду», говорил он в одном письме[11]. В конечном сче­те, определением Московского духовного совета в июне 1865 года он был вновь переведен во Фролово. Встретили священника вос­торженно. Из коллективного письма старообрядцев Фролова, По­лотняного Завода, Дворцов, Камельгино архиепископу Антонию: «Честь имеем вас уведомить, по вашему архипастырскому благо­словению прибыл к нам честный священноиерей отец Андрей, и так нас обвеселил, подобно яко дождь пал на высохшую землю и сделался благорастворенный воздух для растения земных пло­дов. Так и мы учителя нашего с великою радостию и со слезами встретили и приняли. Многие были погружены в размышлениях разумом кривотолками (так в тексте. — В.Б.), но надеемся на Бога и учителя нашего. Его сладкими словами и доказательствами от Божественного Писания присовокупятся ко единомыслию...»[12]

Позже Андрей Фонтуренков получил предписание навещать Тулу с духовными требами.

Во Фролове священник прослужил около тридцати лет. Сохра­нились в архивных документах имена уставщиков. Это Прохор Агешин, который в 1888 году был рукоположен во священники в деревню Хотисино Жиздринского уезда, и Константин Михайло­вич Быков. Последний уставщичил в Полотняном Заводе, а затем в селе Брынь Жиздринского уезда. За ревность по вере угодил он в 1893 году в списки «вожаков раскола», которые составляла консистория по всей епархии[13]. В книге-мартирологе репрессиро­ванных калужан «Из бездны небытия» упомянут уроженец Брыни Семен Константинович Быков, живший в поселке Думиничи и работавший слесарем на заводе «Революционер». В декабре 1937 года он был осужден на десять лет за антисоветскую агитацию[14]. Может, это сын Быкова-уставщика?..

Моленная во Фролове возродилась. Трудно сказать, в старом здании или в новом. Но вот что писал о ней в 1893 году мест­ный синодский священник М. Титов: «В самом селе близ церкви находится благоустроенная и благоукрашенная старообрядческая часовня. По внешнему виду она не отличается от обыкновенных зданий, но внутри представляет подобие православного храма: имеет алтарь и прочие части и принадлежности православного храма»[15]. Из рапорта М. Титова известно, что Андрей Фонту­ренков жил в большом доме, расположенном за одной оградой с церковью. Уставщиками в моленной были его сын Корнилий и крестьянин из Брыни Стефан Ефимов. Еще возле моленной жила инокиня Капитолина с послушницами.

После указа о религиозной свободе старообрядцы официально зарегистрировались в губернском правлении общину. Все хлопо­ты об этом взял на себя крестьянин из деревни Акатово Никола Ильич Чичеров. Он же подавал заявление о регистрации общины в соседней деревне Дворцы[16]. Чичеров стал первым председате­лем совета общины во Фролове. В 1909 году журнал «Церковь» поместил на своих страницах его портрет, сообщая, что Чичеров в Калужской губернии «принадлежит к числу видных старообрядческих деятелей, много потрудившихся в деле процветания своего прихода»[17]. В том же 1909 году Чичеров переехал из Акатова в деревню Говардово Медынского уезда и более не смог исполнять обязанности председателя. От дел он отошел — жил далеко, на заседания совета не ездил. В 1910-м его переизбрали, и новым председателем стал крестьянин Гавриил Михайлович Гусев.

Никола Ильич Чичеров, председатель совета Петропавловской общины Фроволо. 1900-е годы

Священником у фроловских старообрядцев был в начале XX века отец Ва­силий Мартынов. Он был переведен сюда распоря­жением епископа Арсения (Швецова) Уральского, вре­менно замещавшего Мос­ковскую архиепископскую кафедру, в сентябре 1898 года[18]. Из биографичес­ких сведений о нем сохра­нилось лишь одно свиде­тельство: в конце декабря 1908 года батюшка пошел на открытый конфликт с общиной и по непонятной причине отказал прихожа­нам в просьбе отслужить молебен за здравие импера­тора и всего царствующего дома. Община же приняла решение его отслужить в благодарность за дарование прав свободного вероиспо­ведания. Подобные молеб­ны не были чем-то из рамок вон выходящим, их служили всюду и весьма часто. Фроловские старообрядцы подали на священника жалобу губернатору. «Покорнейше просим Ваше Превосходитель­ство священника Мартынова за отказ исполнить патриотическое желание подвергнуть законной ответственности с удалением из нашего прихода»[19]. Губернатор резонно ответил, что это дело не в его компетенции. О дальнейшей судьбе отца Василия ничего неизвестно, и по логике, после губернатора должна была после­довать на него жалоба епископу Ионе (Александрову) Калужско-Смоленскому, который мог перевести священника. Но если это действительно случилось в следующем 1909 году, то неизвестно, кто был настоятелем в Петропавловской общине Фролова почти восемь следующих лет. Возможно, что никто, и здесь временно могли служить священники из Дворцов и Камельгино.

В 1914 году, 5 декабря, было получено разрешение построить при храме Петра и Павла деревянную колокольню[20].

В 1917 году епископ Калужско-Смоленский Павел (Силаев) ру­коположил во Фролово нового священника — Григория Василье­вича Рогожина.

Оттиск печати Петропавловской общины Фролово

 

Отец Григорий родился в 1878 году в деревне Семеново Сычовского уезда Смоленской губернии. Отец его, Василий Герасимо­вич, был хорошим начетчиком. Он прожил 82 года — ни одного зуба не потерял. Григорий Рогожин стал последним настоятелем Петропавловской церкви во Фролове... В 1990-х годах я познако­мился и побывал в гостях у его сына, Марка Григорьевича, жив­шего в Калуге в поселке Середа. Ему уже перевалило за девяносто лет, но он прекрасно помнил события, связанные с арестом отца, и, конечно, со своим собственным. Дальнейшее рассказываю с его слов.

В конце 1920-х Григория Рогожина несколько раз забирали на принудительные работы. Однажды около месяца не возвращал­ся он домой — мыл туалеты в калужских ресторанах. В один из дней, когда за ним пришли, оказался в доме священника и Марк Григорьевич. Отличавшийся независимым характером, он велел не открывать дверей и предупредил пришедших, что если они и дальше будут ломиться — станет стрелять. В доме было охотничье ружье. В этот день отца Григория оставили в покое.

Наутро, глянув в окно, Рогожины увидели, что из церкви вы­носят иконы и складывают в кучу. Потом из них разожгли кос­тер... В огне погибли иконы святителя Николы (стояла на левом клиросе) и Богородицы (с правого клироса) — они были самыми большими в храме. Тогда же закрыли и саму церковь. В ней уст­роили избу-читальню.

Прошло время, с бывшего храма кто-то сорвал красный флаг, а на двери повесил замок. Это стало формальным поводом для оче­редного ареста Григория Рогожина. Зимой 1930 года его арестова­ли[21]. На допросах священник не признал обвинений, связанных с флагом. Тогда в вину ему поставили антиколхозную агитацию, религиозную пропаганду, призывы не допускать детей ко вступле­нию в пионерские отряды. 12 апреля того же 1930 года заседанием тройки ОГПУ Григорий Рогожин был приговорен к трем годам ссылки в северный край.

О дальнейшей судьбе священника долгое время ничего не было известно. По словам сына, он был расстрелян в 1937-м или 1938 годах в Смоленске. Значит, ссылку он отбыл, а затем последовал второй арест, второй приговор... Марк Григорьевич вспоминал, что отцу нравилась грустная беспризорничая песня:

 

Вот умру я, умру я,

Похоронят меня

И никто не узнает,

Где могилка моя.

 

Так и вышло, как в этой песне. Место, где обрел священник последний покой, неизвестно.

Когда в Интернете появились списки репрессированных, состав­ленные на основании книг памяти, изданных в разных российских регионах, удалось уточнить данные о втором аресте Григория Рогожина. Он служил в Смоленской области, в «шатихинской церк­ви», как было указано в справке Книги памяти. Что это? Я такой никогда не слышал. Написал письмо протоиерею Евгению Чунину во Ржев. Он мало-помалу собрал сведения о старообрядческих приходах Смоленской земли, Ржев от Сычевки рядом. Тот отве­тил, что речь, скорее всего, идет о деревне Шаниха Андреевского района. «После официальной регистрации (кажется, в 1907 году, можно посмотреть) ее председателем был избран крестьянин этой же деревни Влас Акимов — родной брат моего прадеда по матери... В этой самой деревне проживала моя родная бабушка — вплоть до своей кончины в 1987 году. Ее как активную прихожанку тогдаш­него единственного храма в селе Малые Липки сегодня еще пом­нят и некоторые калужские старообрядцы — бывшие смоляне».

В самом деле, вряд ли было отцу Григорию целесообразно вновь возвращаться во Фролово, где его арестовывали. Но и здесь пятого июля 1938 года он был задержан Андреевским районным отделением УНКВД, и вскоре Смоленским областным судом 27 сентября того же года по обвинению в контрреволюционной аги­тации приговорен к десяти годам лишения свободы. «Деревня Торопчино (родина о. Григория), — сообщал Евгений Чунин, — стоит на том же старинном большаке, что и наша Шаниха: большак из Сычевки в Андреевское (ныне Днепровское), между деревнями около 10 км; это два соседних прихода. Поэтому назначение о. Григория в Шаниху было фактически его возвращением на роди­ну, и это очень вероятно. Видимо, он не брал с собой семью: либо не успел (из-за краткости времени служения до второго ареста), либо — желал “исчезнуть” от старых калужских преследователей... Предшествующий священник в Шанихе о. Кириак Смирнов был арестован 19 июля 1937 года (это, кстати, был уже второй арест о. Кириака!) Вернувшись после первого срока, он всего полгода про­служил, как его снова арестовали! Видимо, после этого в Шаниху и был направлен о. Григорий, и ему тоже дали только год-полтора послужить...» Затем, как уже было сказано, он умер в лагере и не вернулся оттуда назад.

В 1930 году забрали в ОГПУ самого Марка Григорьевича Рого­жина. Пришли в дом незнакомые люди, сказали, что он им нужен как понятой. Потом один, наверное, не сдержавшись, полез вещи смотреть в комоде. Все стало понятно.

— Арестовывать меня пришли, — сказал Марк Рогожин, — так не стройте из меня дурака. Лучше сразу скажите: «Собирай су­хари»...

Марк Рогожин руководил хором в Преображенской старооб­рядческой церкви Полотняного Завода, и обвинение было класси­ческим для церковнослужителя — контрреволюционная агитация. На первом допросе Рогожин с удивлением узнал, будто бы сказал где-то, что «Папа Римский пойдет на нас войной».

—Я такого собаку не знаю, — отрезал Марк Григорьевич.

Допрос продолжался. Нужных показаний следователь добить­ся не смог. Намекнул, что запираться не стоит — будет хуже и, выдернув из кобуры пистолет, положил его рядом на стол. Потре­бовал давать только те ответы, которые ему нужны.

Подследственный ответил тоже прямо.

—Не пугайте. Умирать все равно раз. Я вам буду говорить только то, что знаю, а не то, что вам нравится.

10 сентября 1930 года Марка Григорьевича приговорили к трем годам лагерей. Около полугода провел он на Соловках, а от­туда отправился на реку Свирь валить лес. Три года превратились в пять. Освободившись, Марк Рогожин остался при лагере как вольнонаемный. Работал старшим десятником по лесозаготовкам. У него в подчинении было 35 десятников и девятьсот человек ра­бочих — из уголовников. Марк Григорьевич имел валенки, черную шубу, пистолет, а кроме этих таежных драгоценностей — лошадь и право объезжать участок в сто километров радиусом, где валили лес. Рассчитавшись с лагерями, он уехал на Украину, а оттуда перебрался в Калугу. В здешнем старообрядческом храме он неко­торое время управлял пением на клиросе.

Петропавловская церковь не уцелела до наших дней. Сейчас в селе мало кто о ней знает. Старожилов не осталось. Многие из фроловцев поселились здесь уже в послевоенные и более поздние годы, и незнакомы с историей села вовсе.

 

 

 

[1] ГАКО. Ф.32. Оп. 1. Д. 1149. Л. 10 об.

[2] Тихомиров И. Раскол в пределах Калужской епархии. Калуга. 1900. С. 81.

[3] Кожевников В. Рассказ бывшего старообрядца о своем обращении из рас­кола в православие // Братское слово. 1875. Кн. 1. Раздел III. Смесь. С. 81. 9–40.

[4] Деятели старообрядчества братья Кожевниковы // Церковь. 1909. №47. С. 1322.

[5] Тихомиров И. Указ. соч. С.118.

[6] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 180. Д. 4. Л. 67 об., 68.

[7] ГАКО. Ф. 62. Оп. 10. Д. 5214. Л. 9.

[8] Там же. Л. 9об.

[9] ГАКО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 1149. Л. 31, 33.

[10] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 173. Ед. хр. 1. Л. 73 об.

[11] См.: ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 171. Ед. хр. 1. Л. 116–117.

[12] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 171. Ед. хр. 1. Л. 172.

[13] ГАКО. Ф. 33. Оп. 3. Д. 1901. Лл. 29–29об.

[14] Из бездны небытия. Книга памяти репрессированных калужан. Калуга, 1993. Т. 1. С. 224.

[15] ГАКО. Ф. 33. Оп. 3. Д. 1901. Л. 58.

[16] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 2229 (дело о регистрации общин во Фролове и Дворцах).

[17] Церковь. 1909. №21. С. 693.

[18] РГАДА. Ф. 1475. Оп. 1. Д. 366. Лл. 357–357 об.

[19] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Д. 2229. Л. 29 об.

[20] Там же. Л. 111.

[21] Боченков В.В. Годы и приходы. М., 2001. С. 113, 115.