Сочувствовать ли «самосгорателям»?

Роль трагического и мотив «кающегося грешника» в произведениях, обличающих старообрядчество

Усилить отрицательное отношение читателя к персонажу — объекту сатиры — способно не только комическое, но и трагическое. В этом одна из его функций. В произведениях о старообрядчестве трагичес­кое и комическое часто представляют собой тесное и сложное пере­плетение.

Гегель обосновывал мысль о том, что трагическое сопереживание есть сопереживание нравственному; в конфликте двух сил, между которыми невозможно примирение и одна из которых должна либо уничтожить, либо нанести ущерб другой, читательское сопережива­ние будет на той стороне, которая отстаивает нравственное начало. Потому что «...нравственное, если мы постигаем его в его непосредс­твенной укорененности, а не только с точки зрения субъективной реф­лексии, как формальную мораль, — это Божественное в его мирской реальности[1]. Одна противоборствующая сторона может добиться своих целей в трагическом конфликте, лишь отрицая другую, име­ющую в равной степени право на существование, со своей правдой и по-своему понимаемой нравственностью.

Трагический характер — «не многообразная, эпически развернутая целостность, но при всей своей жизненности и индивидуальности — одна единая сила»[2]. Индивидуальные и случайные черты характера могут стираться, чтобы более четко обозначилась трагическая непри­миримость противостоящих сил. Трагическая ситуация создается при активной деятельности личности и ведет к гибели прекрасного — той самой индивидуальности, что является носителем прекрасного нача­ла. Погибая, прекрасное утверждает свое величие.

Купчиха Гусятникова в «Грише» олицетворяет собой нравственный религиозный идеал («Божественное в его мирской реальности»), воп­лощающийся в конкретной деятельности (странноприимство). Харак­тер героини показан не как совокупность разных, порой противоре­чивых человеческих свойств, наоборот, перед нами — воплощенная добродетель. Былинная стилизация, использованная в рассказе, на­иболее подходит для того, чтобы затушевать индивидуальные черты героини. Гусятникова, казалось бы, никаких конкретных поступков в рассказе не совершает, но он мог состояться лишь при условии, что добродетель купчихи воплощается в религиозном подвижничестве — странноприимстве и заботе о мальчике-сироте. Гриша олицетворяет другую силу — религиозное изуверство, прикрытое маской подвиж­ничества и аскетизма, направленную во зло окружающим и легко управляемую извне. Примирения быть не может. Купчиха Гусятни­кова умирает вскоре после совершенной у нее кражи. Трагический конфликт показывает, что в старообрядчестве невозможен положи­тельный идеал, но если он есть, то обречен. Эта идея нюансируется с помощью сатирических приемов, призванных рельефнее показать отрицательную сущность героев. Трагический итог наступает как ло­гический, закономерный финал противоборствующих нравственного и безнравственного начал. Последнее олицетворяется именно старооб­рядчеством, а нравственное если и является также старообрядческим, то либо только номинативно, либо герой-старообрядец в конце кон­цов отрекается от старообрядчества. Так, купчиха Гусятникова толь­ко названа старообрядкой, но такого индивидуального характера, в котором раскрывалась бы ее приверженность к старой вере, не имеет. Если бы она не была старообрядкой, не состоялся бы и рассказ, пос­кольку цель писателя в том, чтобы показать, как в старообрядчестве добро вознаграждается злом и как добро беззащитно перед противостоящим ему злом.

Далее пойдет речь о «драматических сценах» писателя А.В. Ивано­ва «Самосгоратели», где трагическим исходом завершается конфликт героя, решившего порвать со старообрядчеством, и противостоящих ему «ортодоксальных» старообрядцев в лице его матери. Заметим, что и П.И. Мельников, и А.В. Иванов (современники) показывают неразрешимый конфликт, разрушающий семью. Семейные отноше­ния предполагают ориентацию на некий идеал, освященный свыше, зиждущийся на нравственных основах, и за этот идеал идет борьба непримиримых сил в трагическом конфликте.

Противоборствующими силами в нем могут быть и разные начала в характере одного человека. Таков характер Гриши. В нем борют­ся желание стать праведней всех и невозможность достичь этого вы­сшего идеала в силу искаженных моральных ориентиров. Трагедия Гриши — трагедия неправильно выбранного пути религиозного совершенствования. В результате, совершая кражу у приемной матери, за которой последовала ее смерть, он как бы разрушает все прежние свои идеалы, сознательно уничтожая все то, что еще могло морально связывать его с миром и семьей, не достигая ничего, только сильнее запутываясь в сектантстве. Купчиха Гусятникова теряет жизнь, ее приемный сын Гриша совершает духовное самоубийство. Если бы рас­сказ не обрывался столь резко сценой кражи с последующим сообще­нием о смерти Гусятниковой и если бы писатель продолжил рассказ, приведя Гришу к раскаянию, трагический накал оказался бы приглу­шен. Можно было бы говорить не о трагической, а о драматической развязке конфликта.

Трагическое имеет целью не только утверждение положительных ценностей, но также отрицание негативного и преступного. Трагизм заключает в себе возможности идейно-эмоционального утверждения и отрицания социальных характеров людей[3]. П.И. Мельников ста­вил художественной задачей именно отрицание — отрицание того мировоззрения и морально-этических установок, недостатков, которые сложились в ходе личных духовных поисков героя-старообрядца. Для этого были хороши как средства комического, так и трагического.

В произведениях, изобличавших старообрядчество, возник особый мотив, который можно условно определить как «мотив кающегося грешника». Он может сопутствовать трагическому конфликту. Под мотивом, следуя за филологом и историком литературы А.Н. Весе­ловским, мы понимаем «простейшую повествовательную единицу», или, по определению литературоведа А.Л. Бема, «предельную сту­пень художественного отвлечения, закрепленную в простой словесной формуле»[4]. «Простейший род мотива может быть выражен форму­лой а + b, — писал А.Н. Веселовский. — Злая старуха не любит краса­вицу и задает ей опасную для жизни задачу. Каждая часть формулы способна видоизменяться, особенно подлежит приращению b; задач может быть две, три (любимое народное число) и более...»[5] Мотив независим от содержания художественного произведения, обладает повторяемостью, и один и тот же мотив можно выявить в целом ряде произведений. Например, мотив «Любовь чужеземки к пленнику» встречается в поэмах Дж. Байрона, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермон­това. На уровне сюжета эта любовь может оказаться счастливой или несчастной (либо для чужеземки, либо для пленника), пленник мо­жет освободиться или остаться среди чужого народа и т.д. Количест­во сюжетных поворотов, других мотивов, входящих в сюжет, оценок действий героев, авторских замыслов может быть неисчерпаемым.

Мотив кающегося грешника состоит в том, что герой, строго при­держиваясь идей и канонов старообрядчества и пройдя различные житейские испытания, убеждается в неправоте своей религиозной доктрины (часто под влиянием какого-нибудь сильного потрясения), раскаивается и присоединяется к господствующему вероисповеданию. Отрицая с помощью введения трагического конфликта нормы ста­рообрядческой этики и мировоззрения, писатель пытался показать, что какой бы глубины ни достигло падение героя, оно не исключает возможности очищения. Герой-старообрядец, совершивший преступ­ление (зачастую тяжкое, связанное с пролитием крови) или ставший причиной чьей-то смерти, приводился к покаянию. Покаяние и отре­чение от старообрядчества возвышало такого героя, однако выглядело искусственным.

Так, главный герой романа И.И. Лажечникова «Последний Новик», некогда принадлежавший к старообрядчеству, совершает убийство старообрядческого апологета и собственного отца Андрея Денисова. Порвав со старообрядчеством, он уходит в монастырь, становится схимником, наказывает себя за убийство жесткой аскезой. Но стремясь показать отсутствие положительного идеала в старообрядчестве, писатель злоупотребляет в романе правом на вымысел, что, впрочем, касается не только эпизода с убийством Денисова (у реального Андрея Денисова вообще не было детей и умер он ненасильственной смер­тью). Однако нельзя в этой связи согласиться с литературоведом С.М. Петровым в том, что фигура Денисова у И.И. Лажечникова «более правдоподобна», нежели образ Последнего Новика[6].

Другой пример мотива кающегося грешника — «драматические сце­ны в четырех картинах» прозаика и драматурга XIX в. А.В. Иванова «Самосгоратели». Пьеса была опубликована в «Библиотеке для чте­ния» за август 1864 г. У богатой вдовы и «злой раскольницы» Нимфодоры Захаровны есть двое взрослых сыновей — Иван и Дмитрий. Иван отошел от старообрядчества. Дмитрий, наоборот, крепко держится за него. Его образ, в отличие от положительного Ивана, окарикатурен: Дмитрий «имеет свороченное на сторону лицо», пьянствует. Однажды в присутствии свидетелей он случайно убивает дочь своего брата. Ког­да дело доходит до станового, выясняется, что Дмитрия невозможно привлечь к ответу: сам он ни в чем не признается, а подкупленные матерью свидетели лгут в его пользу. «Пусть же наша вера святая верх возьмет, а не антихристова», — этим, именно религиозным, а не чисто житейским мотивом (спасение сына) руководствуется «злая раскольница». А.В. Иванов стремился к типизации путем заострения в образе Нимфодоры Захаровны такой якобы характерной для старо­обрядчества черты, как религиозное изуверство. Он показывает ее в различных ситуациях, где изуверский характер раскрывается во всей полноте, утрачивая, однако, правдоподобие, многогранность. Но вот у Дмитрия вдруг пробуждается совесть, и через некоторое время он приходит к брату с повинной головой. Подлинное раскаяние невозможно без разрыва со старообрядчеством. Дмитрий осознает и это. «Верь ты Богу своему, а не нашему», — говорит он брату, нестарообрядцу.

Мотив кающегося грешника (убийцы), знаменующий религиозную переориентацию героя, прозвучал. Но, жертвуя логикой повествова­ния, А.В. Иванов решает усилить отрицательное отношение к старо­обрядчеству посредством введения еще одного трагического сюжета. Узнавшая обо всем Нимфодора Захаровна вдруг устраивает так, что­бы Дмитрий задохнулся в бане, куда он направился «расколы смы­вать». Ей кажется, что сын обязательно попадет в рай, а сама она после его убийства станет святой. Конфликт разных религиозных мировоззрений, таким образом, оказывается неразрешим, и следует трагический финал пьесы. Образ старообрядчества раскрывается и с помощью приемов комического: окарикатуренный портрет Дмитрия, использование анекдотических ситуаций (рассказы о старообрядчес­ком чернеце, подбросившем иконку из одной избы в соседнюю, где ее приняли за «пречудную», явленную Богом, о том, как в скитах «на вервях подняли какого-то рыжего парня и потом... полным хором, мужики все и бабы — гимны поют»)[7].

Мотив кающегося грешника как символ религиозной переориента­ции сознания героя звучит в рассказе Ф.В. Ливанова «Раскольничья дочка». Богатый старообрядец Морозов упрятал в скит свою дочь, полюбившую неугодного ему человека, нестарообрядца. Конфликт мировоззрений и разных этических принципов, осложненный нераз­деленной любовью, трагичен. «Раскольничья дочка» Надя бросает­ся в скитский колодец. Отец, потрясенный ее смертью и осознанием того, что прежняя его жизнь была основана на ложных религиозных идеалах, присоединяется к господствующей церкви, становится отшельником-аскетом, как Последний Новик, «носит в три пуда вериги на шее, дважды лишь в неделю хлеб с водой принимает», считая себя «грешнее убийцы». Со староверием он рвет все связи.

Мотив кающегося грешника в рассказах П.И. Мельникова не зву­чит. Очевидно, писатель осознавал, что для его введения требуется предельно точная художественная и психологическая достоверность, иначе не избежать искусственности.

Трагические черты редко придаются персонажам, которых писатель стремится развенчать, как отмечал польский ученый Богдан Дземидок. «Если трагическими или трагикомическими чертами наделен персонаж, осмеиваемый сатириком, это нивелирует остроту сатири­ческого отрицания. Трагикосатирические персонажи редко вызывают негодование и гнев. Чаще всего они вызывают презрение, иногда даже отвращение, к которому примешивается, однако, сочувствие»[8]. Это правило верно в отношении произведений, обличавших старообряд­чество, а также в отношении авторов, упомянутых выше.

Элементы трагического и комического как средство обличения ста­рообрядчества в литературных произведениях находятся в тесном пе­реплетении. Дабы достичь художественной цели, писатель стремился использовать и то, и другое. Однако одна из главных особенностей создания образа старообрядца состояла в способе типизации и заострении отрицательных черт характера (мировоззрения). Сильной стороной такого приема была возможность предельно конкретно вы­разить отношение к изображаемому характеру. Недостатком — невоз­можность создать многогранный, объемный образ.

[1] Гегель. Эстетика. М., 1971. Т. 3. С. 575.

[2]Там же. С. 574.

[3] Поспелов Г.Н. Проблемы исторического развития литературы. М., 1972. С. 74–75.

[4] Бем А.Л. К уяснению историко-литературных понятий // Известия общества русского языка и словесности. 1918. Т. 23. Кн. 1. С. 232.

[5] Веселовский А.Н. Историческая поэтика. С. 301.

[6] Петров С.М. Русский исторический роман XIX века. М., 1964. С. 133.

[7] Иванов А.В. Самосгоратели // Библиотека для чтения. 1864. № 8. III. С. 3–4.

[8] Дземидок Б. О комическом ... С. 135.

Теги: «Гриша», трагическое, комическое,  Александр Иванов, мотив, праведники, грешники