Расширенный комментарий к одной небольшой сноске:

Подпольные старообрядческие типографии в Калужской губернии

 

 

П.И. Мельников в романе «На горах» подробно описывает, чем тор­говал старинщик Герасим Силыч Чубалов: «В его лавке все полки были уставлены книгами и увешаны образами, медными крестами и пучками кожаных лестовок заволжской семеновской работы. Бо­лее редкие вещи и древняя утварь церковная и хоромная хранилась в палатке наверху. Там же старинщики обыкновенно держали рас­кольничьи бумажные венчики, что полагаются на покойников, разре­шительные молитвы, что кладутся им в руку во время отпеванья, и вышедшие из одних с ними подпольных типографий “Скитские пока­яния”, “Соловецкие челобитные”, буквари и другие книги, в большом количестве расходящиеся между старообрядцами. В палатках держа­ли также рукописные “Цветники”, “Сборники челобитные”, “Отве­ты” и другие сочиненья, писанные расколоучителями. Все это товар продажный, но заветный... Не всякому старинщик его покажет. До тех пор не покажет, пока не убедится, что от покупателя подвоха не будет. Только избранным, надежным людям, что сору из избы не выносят, у старинщика все открыто. При незнакомых он с самым близким человеком слова напрямки не скажет, а все обиняком, либо по-офенски»[1].

Сноски, сделанные писателем в дилогии, отсылают нас в другую ре­альность — ту, что лежит уже за рамками художественного произведе­ния. П.И. Мельников подробно поясняет, о чем он пишет, чтобы у чи­тателя сложилось полное представление, в какой мир попал он, читая его книгу. Вот сноска, которая разъясняет, что за книги были в лавке Чубалова: «Скитское покаяние, где есть “чин како самому себе исповедати”, во множестве распространено между раскольниками Спасова согласия — что сами перед Спасовым образом исповедуются. Спасово согласие утверждает, будто Скитское покаяние составлено апостолом Павлом, передано им ученику его Дионисию Ареопагиту, от него до­шло до Иоанна Дамаскина, а от него и до раскольников. Старопечат­ных Скитских покаяний не было. Первые два издания, 1787 и 1789, печатаны в Супрясле, потом тайно печатались в Клинцах под видом почаевских, а теперь печатаются по разным местам, особливо в Гжат­ском уезде. “Соловецкая челобитная” находится в печатном сборнике, начинающемся “Историей о отцех и страдальцех Соловецких”. Места печатания не означено, но шрифты клинцовские, а фабрикантские знаки в бумаге 1787 и 1789. Есть и позднее, но редко».

Указание о том, где печатаются подпольно старообрядческие книги, подталкивает к отдельному исследованию.

Упоминаемый в сноске Гжатский уезд Смоленской губернии приле­гал к Медынскому уезду Калужской губернии, и это были места ком­пактного проживания старообрядцев, имевших между собой тесные связи. Изучение документов о подпольных старообрядческих типог­рафиях Медынского уезда (они напрямую связаны с печатанием книг в соседнем Гжатском уезде), хранящихся в Государственном архиве Калужской области, позволяет полнее представить такую малоизвест­ную сторону старообрядческой культуры, как книгоиздание.

Роман придется оставить в стороне и от филологических исследова­ний перейти к историческим. А начать придется с событий в древнем старообрядческом городе Боровске.

В середине 1860-х гг. здесь, «близ общественных конюшен», посе­лился медынский мещанин Иван Матвеевич Шувалов[2]. Родом был он из маленькой деревушки Таракановки Медынского уезда, насе­ленной одними старообрядцами. Лет ему было в ту пору около двад­цати пяти. В конце 1867 г. И.М. Шуваловым серьезно заинтересова­лась боровская полиция.

Сведения, что в городе существует подпольная старообрядческая типография, имелись у властей давно. Московский оберполицмейстер сообщал секретным письмом калужскому губернатору, что некий жи­тель Боровска по фамилии Воробьев и купец Мешков печатают якобы книги, которые потом «рассылаются по разным местам»[3]. Боровс­кий уездный исправник выяснил, что в доме Воробьева лет пять тому назад действительно была типография, но сейчас она перенесена в какое-то другое место. За домом Воробьева установили наблюдение[4]. Наконец, полиция вышла на И.М. Шувалова.

16 декабря 1869 г. дом, где жил И.М. Шувалов, оцепили солдаты —расквартированной в городе артиллерийской бригады. Им разъяс­нили, что предстоит обыск, а искать нужно машину для печатания фальшивых денег или книг (кстати, не так ли возникали слухи, что в старообрядческих скитах печатались фальшивые деньги?). Хозя­ина не оказалось дома. В ходе обыска нашли клей, сухие краски, а во дворе — мешок с книгами, завернутый в рогожу[5]. Когда стали рыть землю в подвале, наткнулись на доски. Решили было их ломать. Но, понимая, что типография обнаружена, жена И.М. Шувалова сама указала вход в подземелье. Он находился на кухне, где нужно было поднять одну доску между лежанкой и стеной: открывался лаз, который вел в землянку. Освещалась типография лампами. Ее площадь составляла 4,5 на 5 аршин (примерно 3 на 3 с половиной метров). В землянке был найден станок, буквы для набора, сухие краски, мед­ные досточки с узорами для украшения книг, смятые бракованные страницы с отпечатанным текстом молитв. Станок пришлось разо­брать, чтобы вытащить. Обыск продолжался восемь часов.

На допросах, а позднее на суде И.М. Шувалов оправдывался: книги и даже бракованные листы он-де купил вместе со станком у неиз­вестного человека в Москве. Типографское дело у него не пошло. «Я думал сам печатать книги, но этого сделать не сумел и станок стоял без действия. Я хотел его продать, но не было покупщиков»[6]. Экспертиза показала, что книги И.М. Шувалова — «обыкновенно рас­кольнического характера». Следствие проверило широкий круг лиц, подозревавшихся в причастности к делу о типографии. Был проведен обыск в доме боровчанина Анании Воробьева, занимавшегося про­дажей книг. Полиция застала у него в тот день И.М. Шувалова, ко­торый полчаса тому назад ушел с допроса. Но этот обыск и прочие следственные действия не дали результатов...

В октябре 1869 г. суд вынес приговор И.М. Шувалову. К обвинению в содержании тайной типографии прибавили самовольную отлучку из города после подписки о невыезде. И.М. Шувалов оказался перед выбором: либо три месяца тюрьмы, либо 45 ударов розгами. Что он выбрал — неизвестно.

После суда И.М. Шувалов переехал в родную Таракановку. Прошло несколько лет, в полицию поступили сведения, что в некоторых де­ревнях таракановской округи, возможно, действуют подпольные ти­пографии. Из-за нехватки данных сложно оценить роль И.М. Шува­лова как одного из зачинателей старообрядческого книгопроизводства в Калужской губернии и Медынском уезде. Однако его имя в 1870-е гг. в полицейских донесениях прямо связывается с нелегальным ти­пографским делом. Но причастность к нему полиция так и не дока­зала, и к суду И.М. Шувалов не привлекался.

В октябре 1875 г. И.М. Шувалов переехал в Медынь, открыл при доме лавку, где торговал молоком и овощами. Других сведений о нем выявить не удалось. Можно добавить, что в 1910-х гг. в совет медын­ской старообрядческой общины входили братья Алексей и Афанасий Ивановичи Шуваловы — вероятно, его сыновья[7].

В первой половине 1870-х гг. оберпрокурор Синода получил све­дения, что старообрядцы в большом количестве печатают книги, не­обходимые при богослужении и для духовного чтения. Из списка, полученного в 1874 г. из МВД калужским губернатором, видно, ка­кая именно духовная литература пользовалась спросом среди старо­обрядцев. Там значатся Псалтырь, Видение св. Григория, Святцы, Канонники, Скитское покаяние, упоминаемое среди книг в лавке мельниковского старинщика Чубалова, творения Иоанна Златоуста, жития Иоанна Богослова, Андрея Цареградского, Общая Минея. «На всех этих книгах в конце значится, что они перепечатаны с подлин­ников времен патриарха Иосифа в Почаевской типографии, но по рассмотрении двух из них, Святцев и Чиновника, действительный тайный советник граф Толстой пришел к заключению, что они не труды Почаевской типографии, а изделие какой-то подпольной печа­ти, в которой нет ни знающих мастеров, ни порядочного корректора, ни даже приличного шрифта. Бумага взята грубая... но печать прямо бросается в глаза: слова и буквы красного цвета стоят то выше, то ниже черных и наоборот; во многих местах тексты молитв перепута­ны и искажены, листы подклеены, оглавление выбрано неверно»[8]. Вряд ли такую книгу кто-то купил бы, — вероятно, граф Толстой рассматривал бракованный или пробный экземпляр. По сведениям Синода, книги печатали в Медынском уезде Калужской губернии, в частности, в Таракановке.

Чиновник особых поручений, проводивший расследование по этому письму, заключил: «Печатание книг духовного содержания в Медын­ском уезде раскольниками не производится, и никаких подпольных печатней в уезде не существует, в чем я лично секретным путем на месте убедился»[9]. Видно, не доставало ему хватки и чутья П.И. Мельникова. Спустя всего лишь несколько дней как чиновник подал губернатору свой рапорт, медынский уездный исправник задержал в Таракановке двух крестьян с возом больших листов бумаги, «свежеот­печатанной церковными буквами». То были «Притчи Евангельские», «Описание жития Прекрасного Иосифа», «Описание страстей Господ­них», «Поучение о покаянии», «Толкование о Втором пришествии», «Пророческие речения» и ряд других текстов. Один из крестьян, Митрофан Иванов, был из Таракановки, другой жил в деревне Носово Верейского уезда. Оба объясняли, что воз им достался от неизвестных торговцев «с тем, чтобы доставить этот товар в город Можайск»[10].

В январе 1875 г. калужские власти получают секретное письмо из министерства внутренних дел. «В настоящее время действительный тайный советник граф Толстой... уведомляет, что по дошедшим до по­печителей московской единоверческой типографии купцов Рыжкова, Чимарсова и Ленивова слухам, крестьянин Медынского уезда дерев­ни Таракановой Иван Матвеев (Шувалов — В.Б.) содержит тайную ти­пографию для печатания раскольнических книг»[11]. Интересовались И.М. Шуваловым и раньше. Он, якобы, продал печатный станок в Мосоловку — старообрядческую деревню в Смоленской губернии. По­том, «по народной молве», станок вернулся назад, но обнаружить его тогда не удалось.

Полиция провела расследование. Выяснили, что сам И.М. Шувалов типографию не содержит, но часто бывает в Мосоловке, где якобы помогает печатать книги, организовывает их сбыт в Москве. Тем же самым занимается уже упоминавшийся Митрофан Иванов. В неле­гальном производстве книг подозревались братья Тимофеевы из пус­тоши Сосово Гжатского уезда Смоленской губернии и некто Алексей Иванов из Мосоловки, которого в документах называют и зажиточ­ным крестьянином, и старообрядческим священником.

В 1879 г. полиция опять обратила внимание на Таракановку. Пос­тупили сведения, что здесь, в доме крестьянина Тимофея Клычкова, действует типография, принадлежащая... социалистам. Поводом к расследованию послужили анонимные письма в Третье отделение Его Императорского Величества канцелярии и прокурору Калужского ок­ружного суда. Обыск у Клычкова ничего не дал[12].

Благодаря «исключительно энергичным» действиям медынского уездного исправника Журавлева, анонимщик был выявлен. Им ока­зался крестьянин деревни Семеновской (располагается в двух верстах от Таракановки) Петр Петров. Занимался он тем, что писал прошения и приговоры в волостном суде. Почерк одного из таких приговоров совпал с почерком анонимки, что потом подтвердила экспертиза.

Поиски типографии продолжались. Спустя несколько месяцев в деревне Басманово Гжатского уезда Смоленской губернии полиция арестовала нескольких крестьян, причастных к печатанию книг, изъ­яла станок и принадлежности к нему. Арестованные были из Мо­соловки[13]. Подробную информацию об этой типографии — первой, которую после стольких усилий удалось рассекретить, следует искать в Государственном архиве Смоленской области.

В рапорте медынского уездного исправника калужскому губернато­ру по поводу дела о типографии в Басманове есть любопытные сведе­ния о крестьянине Игнате Михайлове, который был родом из Медын­ского уезда и постоянно жил в Мосоловке при местной моленной. Его подозревали в соучастии, но аресту не подвергли. «Михайлов человек уже старый и принадлежит с давнего времени к расколу, пользуется общим к нему расположением и уважением; за свои подвиги по вере произведен даже в монашество и именуется в среде раскольников ино­ком Ипатием. Игнатий дает многим советы и старается предсказывать будущее; на днях к нему пришли две крестьянские женщины и одна из них, желая узнать будущее, вступила в разговор, начиная так: “Вот, батюшка, отец Ипатий, все нашего царя-то стараются убить, что же тогда будет, когда его не будет?” На это Ипатий ответил: “На Руси православной есть старообрядческий монастырь София, там под престолом находятся мощи Михаила Архангела, и вот, когда Госуда­ря убьют, то на место его Бог пошлет царем Михаила Архангела. Тут поднимется большое пьянство, и Михаил Архангел откажется от управления делами, и тогда будет Конец Света и явится Антихрист”»[14]. Дочь одной из женщин донесла о разговоре священнику господствую­щей церкви, подчиненной Синоду, тот сообщил обо всем в полицию. Женщины отказались пересказать свой разговор становому приста­ву. Возможно, какие-то детали в письме исправника искажены, ведь разговор передавался по длинной цепочке людей: дочь — священник — смоленская полиция — медынский уездный исправник. Но дело не в частностях. Разговор наглядно показывает, как тесно, нераздельно связаны в религиозном сознании старообрядца царская власть и бу­дущее России. Разрыв этой связи грозит катастрофой для страны. Убийством царя ознаменуется приход антихриста.

Интересно, что похожую легенду записал в начале XX в. М.М. При­швин, путешествовавший по старообрядческим местам. Он привел ее в по­вести «У стен града невидимого». Идет разговор о приходе антихриста.

«— Родится от седьмой девицы Наталии, во Франции, — со спо­койной уверенностью поправляет бородатая. — И сверху будет лиса ясница, а внутри — волк хищный, руки железные и в перстнях. И будет милостив. И два пророка ложных, Гог и Магог, святителев сан примут и мертвых воскрешать будут, вдов и сирот любить будут, не взяточники; что Господь любит, то и они; табаку не курят, вина не пьют, все знают: души и помыслы от востока до запада. И на послед­ние дни вытребует царя, обоймет его и пойдут во святые ворота... И тут ему и конец...

— Кому, кому? — шепчут вокруг меня.

— Кому? — спрашиваю я старуху.

— Царю. Он его хоботом убьет.

— Извините за позволение, хвостом, — почтительно разъясняет мне кто-то.

Тогда все веры соединятся, и тогда на три дня и на три ночи в церкви запрутся, и будет слышен голос с неба: “Подите, возлюблен­ные, в Константинополь, в Софийский собор, там мой первый царь, Михаил, воскреснет”.

Придут верные в Константинополь и поведут Михаила на царство. Три месяца процарствует в Питенбурге, потом пойдет в поле, ручень­ки подымет к небеси: “Не могу, — скажет, — с безобразниками царс­твовать”. И тогда присягнут Аввадону, и будет царствовать тысяча двести шестьдесят ден. И придет в Питенбург, и сядет на царство и даст печать с цифрой шестьсот шестьдесят шесть. [...] Ангелы возь­мут Аввадона под руки и поведут на царство, на край земли, и тут он всякую ересь выблюнет, — всех щепотников и никониан.

И тут небесная сила двигнется. Громов сын испугается»[15].

Конечно, нет достаточных оснований утверждать, что «предсказа­ние» инока Ипатия широко разошлось, обросло новыми деталями, и именно его услышал М.М. Пришвин уже в другом пересказе. Скорее всего, инок рассказал уже распространившуюся среди старообрядцев эсхатологическую легенду и ничего не пытался предсказать или выдумать от себя.

Причастность инока Ипатия к печатанию книг не подтвердилась. По сведениям Смоленского жандармского управления, он занимался лишь чтением Псалтыря по умершим, чем и жил, влияния на мосоловских старообрядцев не имел. И, тем не менее, этого семидесяти­летнего старика по предписанию калужского губернатора выдворили из Мосоловки в его родную деревню Станки Медынского уезда, ус­тановив за ним негласный надзор[16]. Старик, по-видимому, до конца жизни не смог догадаться, почему с ним так поступили. Ведь рассле­дование было секретным и вряд ли с пожилым иноком, который ни о каких типографиях не ведал, церемонились, объясняя причины выдворения...

Итак, в 1870-е гг., когда писалась дилогия, на территории Калуж­ской губернии, в отличие от Смоленской, не было раскрыто ни одной типографии, хотя слухи о них не прекращались.

В 1881 г. гжатский уездный исправник вышел на нелегальную типографию в деревне Солопы Медынского уезда. Здесь, в овчарне, был обнаружен станок и пять тюков с книгами. Они принадлежали медынскому мещанину Мартину Рогачеву и крестьянину из Мосо­ловки Иосифу Волкову. Рогачев предлагал уряднику 50 рублей «за сокрытие дела», потом 100 и, наконец, «сколько он хочет». Страж закона, что делает ему честь, оказался неподкупным[17]. В результате по приговору Калужского окружного суда Рогачев заплатил в госу­дарственную казну 75 рублей штрафа. С Иосифа Волкова взыскали сто рублей и подвергли на пять недель аресту[18]. Печатание книг в Солопах не производилось, станок был только-только привезен, не хватало каких-то деталей к нему. Так утверждали арестованные, и в их словах, разумеется, можно усомниться, ибо продиктованы они тактикой защиты. Откуда у них оказался станок, сведений нет.

В 1885 г. полиция, наконец, рассекретила типографию в Таракановке. В избе уже упоминавшегося Тимофея Клычкова, в чулане и под полом, в сарае, становой пристав отыскал 20 фунтов новых литер, несколько старообрядческих книг, банки с краской. Когда в сарае пе­реворошили сено, обнаружили девять кип писчей бумаги весом в 20 пудов (320 килограммов). При дознании удалось выяснить, что Тимо­фей Клычков поставляет книги московскому купцу С.Т. Большакову, «торгующему книгами и образами на площади у Ильинских ворот»[19]. Тимофей Клычков придумал несколько наивных оправданий: литеры нужны ему как свинец в слесарном ремесле, краска — подновить экипаж, бумага — для оклейки. Экспертиза подтвердила типографское назначение бумаги[20]. Месяца через три полиция повторила обыск на усадьбе Тимофея Клычкова, был найден ящик с разобранным стан ком, узоры для церковных книг, формы для литер, бывшие, судя по следам, в употреблении. Затем на улице, между сараями крестьян Митрофана Иванова, уже знакомого нам, и его брата Владимира Ива нова (в ту пору в Таракановке жил старообрядческий священник с таким именем и фамилией, возможно, это одно и то же лицо), нашли детали типографского станка. В декабре 1885 года Калужский окруж­ной суд приговорил Митрофана Иванова к аресту при полиции, а Тимофея Клычкова — к тюремному заключению[21]. Как свидетельствует книга Медынского уездного полицейского управления о содержащих­ся в местном тюремном замке арестантах, Тимофей Клычков провел в его стенах два месяца, с 11 мая по 11 июля 1886 г.[22] Его последу­ющая судьба не прослеживается, но известно, что Клычков, как и Митрофан Иванов, принимал в последующие годы активное участие в жизни таракановской старообрядческой общины, ходатайствовал о распечатании местной моленной, закрытой властями.

Последняя из рассекреченных старообрядческих типографий была обнаружена в Калужской губернии в деревне Филатово, в несколь­ких верстах от Таракановки. Она находилась у местного крестьянина Пантелея Степанова. Во дворе под омшаником — утепленным сараем, где зимуют пчелиные ульи, — он устроил «подземную комнату», где, возможно, успел напечатать какое-то количество книг. Калужский окружной суд приговорил Пантелея Степанова к штрафу в 50 рублей. Степанову оказался не под силу такой откуп. Тогда ему заменили де­нежное взыскание на три недели ареста при полиции[23].

Документы не сохранили сведений о тиражах печатавшихся в гу­бернии книг. Известно лишь, что из старообрядческих деревень и сел их вывозили возами. Так, в одном из рапортов чиновника особых по­ручений при калужском губернаторе указано, что в гжатской деревне Мосоловке владельцем типографии является местный старообрядчес­кий священник Алексей Иванов, который «целый воз книг отпра­вил раскольникам в уезды: Верейский, Можайский и Боровский, — и часть в деревню Таракановку»[24].

Все типографии, выявленные в 1880-х гг. на территории Калуж­ской губернии, находились в Медынском уезде, в том его районе, который примыкал к Гжатскому уезду Смоленской губернии. Часть Медынского и Гжатского уездов представляла собою, таким образом, особый «типографский» регион — центр старообрядческого книгопе­чатания, несмотря на административно-территориальные границы, разделявшие две губернии. Типографское оборудование переходило из рук в руки. Книгопроизводители имели каналы сбыта в разных городах, селах, деревнях. Импульсом к развитию книгопроизводства служило бурное становление старообрядческих приходов во второй половине XIX в., связанное с восстановлением церковной иерархии, появлением старообрядческого духовенства.

Установить точное число нелегальных старообрядческих типографий не представляется возможным, ведь до нас дошли сведения только о раскрытых типографиях. Это судебные и следственные дела, межведомственная переписка. Сведения и слухи о нелегальном про­изводстве книг нередко заставляли полицию пускаться на розыски, однако часто они не подтверждались.

­

 

 

[1] Мельников П.И. На Горах // Собр. соч. Т. 6. С. 39–40.

[2] ГАКО (Государственный архив калужской обл.). Ф. 6. Оп. 3. Ед. хр. 169. Л. 1 об.

[3] ГАКО. Ф. 32. Оп. 1. Ед. хр. 487. Л. 5.

[4] Там же. Л. 3–3 об.

[5] ГАКО. Ф. 6. Оп. 3. Ед. хр. 169. Л. 3–4.

[6] Там же. Л. 28 об.

[7] ГАКО. Ф. 62. Оп. 19. Ед. хр. 2290. Л. 13, 44.

[8] ГАКО. Ф. 32. Оп. 15. Ед. хр. 114. Л. 1–2.

[9] Там же. Л. 3.

[10] Там же. Л. 8–8 об.

[11] Там же. Л. 17.

[12] ГАКО. Ф. 62. Оп. 13. Ед. хр. 3243. Л. 25–25 об.

[13] Там же. Л. 36–36 об.

[14] Там же. Л. 30 об.

[15] Пришвин М.М. У стен града невидимого // Пришвин М.М. Собр. соч.: В 8 т. М., 1982. Т. 1. С. 401–402.

[16] ГАКО. Ф. 62. Оп. 13. Ед. хр. 3243. Л. 44.

[17] ГАКО. Ф. 56. Оп. 2. Ед. хр. 128. Л. 1–1 об.

[18] Там же. Л. 15, 21, 25.

[19] ГАКО. Ф. 32. Оп. 13. Ед. хр. 4492. Л. 1.

[20] Там же. Л. 6 об.

[21] Там же. Л. 19.

[22] ГАКО. Ф. 790. Оп. 1. Ед. хр. 346. Л. 37 об.

[23] ГАКО. Ф. 32. Оп. 13. Ед. хр. 4602. Л. 1, 14.

[24] ГАКО. Ф. 32. Оп. 15. Ед. хр. 114. Л. 3 об.

---

Теги: книгоиздание, старообрядческие типографии, старообрядческие библиотеки, Михаил Пришвин